«Я много думал о том, как же происходят в голове человека такие страшные преступления против морали и Зверя. Против здорового мышления. И пришел к выводу, что разум человека — это изначально глупость, потому что мы не можем объяснить даже то, как мысли появляются в нашей голове. Что уж говорить о том, чтобы править ими?!»
Выписка из Четвертого Тома Ереси
Живущий лес напоминал стену сказочного замка.
Одного их тех замков, где живут владыки-кровососы из легенд. Густой и непроходимый, он зачаровывал и пугал. Каждое дерево было чемпионом роста и выживаемости. Черно-красная кора, неохватный ствол, умение бороться на ветвях и корнях — вот что вам необходимо было заполучить, чтобы затесаться в компанию этих парней. Их называют хранителями. Все великие города выстроены рядом с ними, или даже внутри, если позволяет местность. В лесах хранителей обитает уникальное зверье необходимое для армии и промышленности. Дарами их кормятся и последние бедняки, и зажравшиеся паразиты вроде моего папаши.
Единственное правило — не трожь древесину. Руби себе обычные дубы, сосны и березки. Человечек.
Живущий окружал Гигану естественной преградой и помнил еще страдания еретиков и Соленых варваров, которые преодолевали его с такими потерями, что городу каждый раз удавалось выдержать и отбросить осады. Ни одно орудие не могло достичь растущих и крепнущих стен, кавалерия тонула в болотах, пехота неизменно травилась грибами и ягодами. Враги исходили поносом или умирали от газовой гангрены. Пожиралась диким зверьем.
В общем, это был хороший лес по меркам Авторитета. Но только в общем.
Была одна маленькая частность.
Я подбросил в костер икры хлопышей, и прикрыл глаза ладонью. Скачущий свет долго играл тенями по округе, разрываясь и стрекоча. Вокруг меня лежали затопленные темнотой равнины Предлесья, ноздреватые от нор сусликов, и закупоренных змеиных логовищ. Затем подкатил к себе пустой бочонок, поставил его на попа и сел. Размышления мои были о долге, чести и красивых словах, их сопровождающих.
Рем, когда я раскрыл ему свое прошлое, долго таращился на меня в явном затруднении. Он выскребывал крошки из замасленного воротника и сопел. Мне сперва показалось, что сухолюд не понял моих пережШыший, но Рем просто не мог говорить, не выскребя, первоначально, крошек из воротника. Поэтому я не сразу догадался, что он начал комментировать мой рассказ.
И каково было мое удивление, когда комментарии эти не обернулись оскорбительными шутками. Рем неожиданно заявил, что эгоизм он не воспринимает как нечто имеющее собственный морально-этический вес, так как это чувство неотделимо от любого живого существа и, особенно, от разумных животных. А потому ненаказуемо. А девка эта… как ее… Вельвет, сама только и думала, как бы со временем занять пост попристижней, и плевать оттуда на всех. Все это было ясно как дважды два. Я в данном случае, был прозрачен как стекло. Милосердие — оно полезно для здоровья.
И Рем почесал спину, между лопаток, где жутко и неестественно серебрилось клеймо.
Кстати, помянешь сухолюда…
Мимо меня пролетел туго набитый вещмешок. Он глухо звякнул и кувыркнулся в траве. Вслед за мешком появился Рем, похожий на оберунского дикаря-шамана в день низложения богов. Бренча и позвякивая зловещими аксессуарами из костей, серебра и глины, Рем, не глядя в мою сторону, присел поближе к огню. В его руках появилась кубической формы книга, которую он принялся изучать, удерживая при этом вверх ногами.
Мне стало интересно.
— А мне ты что-нибудь оставил?
— А как же, — Рем мрачно пролистал несколько страниц. — Я оставил тебе надежду Престон. У меня надежды никакой нет, поэтому я выбрал сушеные крысьи потроха на веревочке. Мерзость, — сообщил он.
— Спасибо, Рем.
— Это слово ранит меня как нож, — проговорил Рем, открывая и закрывая книгу. — Его придумали жалкие люди, не способные отплатить лучше… Ты рано радуешься. Престон, я уверен, что до башни мы не доберемся. Это единственная змеева причина, по которой я здесь. Учти это. Мне просто очень хочется увидеть, как именно ты будешь убегать. С причитаниями, навалив в штаны, или же молча, вынося полезный и жизнеутверждающий урок. Я знавал одного храмовника, так тот прославился тем, что из каждого своего похода за славой выносил полезный урок. Он убегал от всех. От бандитов, мародеров, чудовищ, зверей, пиратов, стражников, пьяных лесорубов и даже от веселящихся шлюх. Но каждый раз, простирывая свои портки, он говорил товарищам, что вынес очередной важный урок, и все ему сходило с рук, потому что опыт важнейшая штука в жизни.
— Ты это к чему? — спросил я, улыбаясь.
— К тому, что не затравлю тебя насмерть, если ты облажаешься, — объяснил Рем. — Хотя, может быть, и затравлю.
— А что потом стало с этим храмовником, господин Рем? — спросил я учтиво.
— Помер, — сообщил сухолюд небрежно. — Нарвался на некуморка и не успел убежать. Но умер не от когтей, а от сердечного приступа. Некуморк его не тронул, потому что парень смердел как дыра в полу. Да… В башню мы, конечно, не попадем, но попытаемся. И чтобы ни одна шерстяная вша не смела потом сказать, что Рем Тан-Тарен не любит новых впечатлений. Чего ты скалишься? А? Тебе смешнее, чем мне?
— Переверни книгу.
— Что-что? — переспросил сухолюд высокомерно.
— Рем, что это вообще за чтиво?
— Это записи моей матушки, — сообщил Рем со значением и какой-то поразительно нехарактерной для него ноткой в голосе. — Ты знаешь, кто была моя матушка?
— Вероятно менадинка. Хотя… Ты как-то говорил, что тебя снесла драконовая цапля.
— Это по геральдике и по официальной родовой легенде, — возразил Рем нетерпеливо и с раздражением. — Так кем была моя матушка?
— Достойной женщиной.
— Много более достойной, чем ты, беглый аристократишка, представляешь. Но сверх того она была еще и ведуньей… С ней даже говорила раса Первенцев.
— Серьезно? — предвосхищено шевельнулся я.
— Если б она была здесь, она бы тебе ответила на их языке, — со снисходительной терпимостью сказал Рем. — А ты знаешь, как Первенцы умеют общаться через голову?
— Ментокинез?
— Я не название спрашиваю.
— Это все наши завистливые домыслы, — я пожал плечами. — По канонам Первенцы могут управлять Светозверем, но мы этого ни увидеть, ни понять не сможем. Первенцы вроде бы просто мысленно обращаются друг к другу и слова появляются у них в сознании.
— Ага, — Рем пятерней проскрежетал по шевелюре. — Матушка моя многому могла бы научить ваших жалких фокусников, всех этих пожирателей маггической слизи. И эта книга, которую я держу именно так как нужно, является бесценным кладом ее мудрости. Здесь есть все, что нужно знать о диких колдунах. А ты что знаешь, Престон?
— Прочел пару научных трудов на эту тему, — сказал я, прислушиваясь к ночным звукам. — И до этого больше светового цикла по крупицам собирал все, что можно было добыть.
— Ого! — хохотнул Рем, бросив мне один из амулетов. — Держи, заслужил. И что же, кости Первого, осталось в твоей думалке?
— Значит так, — я собрался с мыслями. — Колдун — это просто. Это такой человек, который может колдовать.
— Ну ты меня удивил, — протянул сухолюд. — Отдавай назад мой амулет.
— Ты не дослушал, — сказал я терпеливо. — Это такой человек, который может колдовать, но не каждую минуту. Есть моменты, когда его сила усыхает, и тут уж ему можно надышать в лицо перегаром.
— И сегодня предвидится такой момент? — спросил Рем понимая.
— Да, — я, наконец, разглядел, то, что мне мерещилось вот уже несколько минут. — Ночи сейчас длинные, мы успеем. Но это мелочи. Сейчас нам расскажут кое-что действительно интересное.
Рем громко, с настроением высморкался в рукав и шумно поскреб клеймо. Параллельно он глядел как в темноте перемещаются что-то, похожее на серебристую паутину. Я поднялся и дал глубокого поклона в направлении призрака. Рем исподлобья наблюдал как Гелберт плавно вступает в кольцо света. Как он отвечает мне не менее глубоким поклоном, и дарит его же Рему. Стаскивает с лица свою выходную шелковую маску, расправляет роскошные усы, и, чуть досадливо отряхнув плечи от травяного пуха, садится у костра.
Но более всего, конечно, Рем следил за тем, как распахивается широкий голубоватый плащ, и появляется тщательно скрученный сверток плотной, непроницаемой бумаги.
Я сел рядом с Гелбертом, и подкинул в костер. Потом прокашлялся пивным перегаром, и страдающим голосом продекламировал часть поэмы «Стук раненного сердца». В определенный момент Гелб тонко перехватил мою декламацию и закончил эпизод, чистым, — я позавидовал, — прополощенным голосом.
— Отвратительно, Престон, — покачал усами Гелберт.
— Пиво, — сказал я неистово.
— Вегское?
— Лапанское.
— Более или менее… Почему не Фондо тысяча двести сорок пятого? Я к нему обычно добавляю масло белых опал, и, как видишь, не фальшивлю.
— А я фальшивлю? — засомневался я. — Вино бьет мне по мозгам. А вот насчет масел… Грубею, брат Гелберт. Забываю. Не мог бы ты по старой дружбе напомнить мне.
— Разумеется, — возликовал Гелберт, тут же наполняя мои руки розоватыми склянками. — Я как чуял. Ну конечно я чуял. Ты ведь глотаешь столько дряни…
— Ага, — я, щурясь, рассматривал красивые, а потому совершенно нечитаемые этикетки. — Рекомендации, рецепты, формулы?
— Сейчас, я тебе все объясню, — взялся Гелберт. — Вот это — масло вербены, подпитывает связки. В сочетании с этой вытяжкой дает потрясающий бальзам от хрипоты и першения в горле… А вот это…
— Начинается, — кисло воскликнул Рем, выхватывая у Гелберта свой сверток. — Девочки, я вас умоляю, не залетите на ярмарке от какого-нибудь бродячего циркача, а то, когда рожать будете, охрипните навсегда.
И он начал разворачивать подношение.
— Э, нет! — вздрогнули мы с Гелбертом.
— Вали со своим сыром подальше в лес, — сказал я угрожающе.
— И бумагу потом закопай поглубже в землю, — добавил Гелберт брезгливо. — А лучше сожги. Только воздай ей должное почтение, перед захоронением. Если б не она, я бы помер от этой вони. Кстати, я теперь тебе ничего не должен, согласен?
Рем бил по нам долгим презрительно-подавляющим взглядом, переступал с ноги на ногу, колупал ногтем узлы свертка, а потом, невнятно грозя и богохульствуя, бережно спрятал сыр себе в штаны, ближе к правому бедру.
— Вы… — начал он, скапливая у себя во рту всю союзную менадинскую и авторитетсткую брань.
Гелберт сделал вид, что приготовился записывать, я прикладывал горловинки склянок к правой ноздре, и придирчиво вдыхал.
И тут Рем заговорил.
Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, и даже сухолюд, были лишь переходным звеном между небытием и Сыром. Это был Сыр. А мы с Гелбертом не понимали, и не хотели усвоить даже сотую часть Его первосущной мудрости. Малолетние дураки. Сыр передаст ее любому, кто решит принять его. Знайте же, что Он был упомянут еще в древних менадинских скрижалях, вырубленных Ираном Бакараном на Безвершинных скалах. И что же мы? Что делаем мы, глупейшие из глупцов, слепейшие из слепцов, в тот миг, когда жрец Сыра собирается показать восход древней веры? Тьма. Горе. Безнравие. Серость.
— Вонь, — сказал Гелберт умиленно.
— Вонь, — машинально повторил Рем, экзальтированный сыром в штанах.
Я от смеха залил себя драгоценным маслом, и тогда Рем, рассвирепев, бухнулся около костра.
Это, безусловно, был сыр, однако такой, что за его распространения полагался срок. На вид: темно-серая пористая субстанция с ядовито-зелеными прожилками, плотная, и чем-то напоминающая металлический шлак. Этот сыр готовили где-то на юге Менады из молока самых старых особей священного животного гурах. Крохотные партии продукта с величайшими предосторожностями завозили в Авторитет, и по предварительным заказам распродавались рисковым гурманам и на кухни редких харчевен. И хоть Сыр имел необычный, композитный вкус, он так и не пошел в народ, в основном, конечно, из-за невероятного смрада, который мгновенно и намертво въедался в любую поверхность, кроме чугуна и специальной маггической бумаги. То, как его выдерживали менадинцы, можно было объяснить лишь веками привыкания, да грубым, часто совершенно отсутствующим обонянием (надо понимать, именно от испарений этого сыра, называемого ими бон Гор, или же, дословно, «масса Бога»).
— Рем, — серьезно вздохнул Гелберт. — Ты ведь понимаешь, что не в обиду тебе мы говорим такие вещи. Человек скотина слабая. Ну не могу я идти на задания вместе с духом священного бонгора. Меня же унюхают через стену.
— Да, — сказал я веско. — Извини.
— Первый простит, — прорычал Рем сварливо.
— Время, господа, — сказал я, торопливо пряча склянки. — Благородный Гелберт, прошу вас высказаться.
— Да, конечно, — Гелберт помрачнел, посмотрев в сторону черных гигантов. — Дело это темное, Престон. Действительно темное. Мистики-то у нас полно… Мистика — это просто недостаток фактов. Или фактов перестановка. Или же одуревший от скуки свинопас с фантазией, который пугает девок и стариков росказнями. А к нам потом приходят жуткие запросы из поселений, где бродят немертвые, червецы, дети восстают против родителей, да при этом говорят на давно забытых языках. В общем для нас это выходные дни. Мы выясняем, что всему виной десяток одичавших крестьян, которые обносят по ночам огороды, да щупают путников. Но бывает, что разведчик возвращается либо седой на одну сторону, либо не возвращается вообще, и тогда мы понимаем, что пора бы нам немножко поработать. Иногда мы, представь себе, преуспеваем, и тогда наш Бестиарий или галерея Ведьм пополняются трофеями.
Но эта башня.
Миркон.
Это легенда легенд, это даже не наша юрисдикция. Миркон находиться под личным наблюдением Четвертого из Акта Мудрейших. Мы при нем как почтовые голуби, косим глазом, слушаем, запоминаем, а потом приносим что-нибудь на лапе. До него за ней наблюдал Третий, Второй и Первый. Эта башня переходит у них по наследству как слабоумие, и каждый номерной магг должен внимательно стеречь ее каменный монолит от проникновения внутрь и, соответственно, изнутри.
Вот тебе несколько канонов. Башню эту возвел как людской форпост, Дориан Виг, первый Автор. Было это, сам посчитай, четыреста нерестов назад. Дориан на три нереста замуровал в Мирконе пятьдесят мощнейших маггов того времени. Для чего — решительно непонятно. Предположительно, в целях некоего эксперимента. Колдунам сказали, что совместная изоляция сделает их сильнее. Тогда их коллективную мощь можно будет использовать, чтобы испепелить остатки язычников.
По документам все было добровольно: волшебники плакали от счастья, когда за ними начали закладывать вход. Хотя, возможно, летописец плохо разбирался в эмоциях или просто-напросто боролся за золотой фарс легенды.
Впрочем, чувства маггов никого не волновали. Башня была построена не из чего-нибудь, а из метеоритного камня, так что ребята вполне могли падать духом, могли возжелать дезертировать и изменить делу Авторитета. Никто бы и не заметил, ведь метеоритный камень совершенно неуязвим к маггии. Можешь бросаться в него огнем до полного истощения.
Спустя какое-то время Дориан явился проведать своих узников. Поднял он Свистрез, зачарованный Первенцами палаш, и рассек глухую стену. Щ-щ-щ-ух! Та!
Рем вздрогнул. Он, оказывается, так заслушался, что неожиданная пантомима Гелберта пробрала его до задницы.
Все, кто был вокруг божественного Дориана немедленно померли. Скисли как помои. До костей. А кости их были черными и пористыми. Но Автор устоял! Посетил он башню в один щит и один меч. Свои собственные… Короче, там он нашел сорок девять скитающихся трупов и одного безобразно раздувшегося некроманта, который уже прикидывал, как бы это ему половчее захватить мир.
Известно, что отступника, который решил выжить, звали Вохрас. Известно, что был создан траурный список жертв Миркона, но после случившегося Вохрас был стерт с таблиц. Анналы тоже постарались поглотить его, замазав истинные масштабы того, что произошло тогда между Дорианом и Вохрасом… Так мне кажется.
— А что каноны? — спросил я.
— Ну… — Гелберт потянул уголки губ. — Взмах меча, проклятые слова, ненависть тяжестью в сотни глыб. Вохрас пал.
— Держу пари, что в вашей галерее Ведьм нет его задницы, — заметил Рем.
— Нет, — согласился Гелберт. — Хроника сообщает, что Дориан оставил поверженного Вохраса в башне, и повелел вторично заложить ее. В общем, эксперимент не удался, но башню сносить побоялись. Все предпочли забыть о ее существовании.
— Слушай, Престон, — снова встрял Рем. — Я заметил в рассказе Гелберта слово «мертвец», слово «смерть», «мерзость», «зло», «отчаянье». Есть кое-что о непробиваемом камне. Но, я видимо, прослушал ту часть, в которой речь шла о сокровищах.
— Гелберт, — я склонил голову в сторону Рема.
— Полные подвалы, — не скупясь, сообщил тот. — Предполагалось, что сила, изливающаяся из маггов, пропитает еще и некоторое количество утвари. Оружие, украшения, доспехи, книги… Животных.
— Ну, спасибо вам милостивые государи, — качнулся сухолюд. — Между прочим, какой нам будет прок от гнилой маггии Вохраса? Я вовсе не хочу, чтобы меня убила какая-нибудь злобная шапка или одичавшие портки.
— Я бы тоже прошел мимо, — ненавязчиво добавил Гелберт. — Это, конечно, романтика и богатейший риск, Престон, но красть у Хладнокровного не стоит. Я так думаю.
— Да, — Рем, подтянул к себе вещмешок. — Согласись беловласый, таких ресурсов у нас нет, как сказал бы Магистр.
— Есть, — сказал я спокойно. — Продолжай Гелберт.
Гелберт прожестикулировал: «ты уверен, что пойдешь до конца? Тебя не остановить?»
Я ответил: «пойду, даже если Хладнокровный бросит свой хвост мне под ноги».
По всем правилам, он должен был меня остановить. Да что уж там, он обязан был убить меня на месте. Но, я прекрасно это понимал, Гелберт ни капли не верил в то, что затея выгорит.
— Это так для тебя важно? — изумленно спросил мой старый друг и враг. — Подкожный зуд?
— Ты даже представить себе не можешь, — сказал я без улыбки. — Рем, спасибо еще раз, что решил пойти со мной, несмотря на зубы дела.
— Люблю крупные ставки, ничего не поделаешь, — пожал плечами Рем. Он присвистнул ноздрями. — Престон, я твой партнер, я полезу за тобой даже на вилы, но змей подери, ты иногда становишься психом. Теперь я верю, что ты лезешь туда не за сокровищами… Впрочем, об этом мы не станем говорить, иначе я заблюю тут все. Мне после вчерашнего все еще нехорошо. Прошу принять во внимание: я лезу туда за сокровищами.
Гелберт смотрел на меня, я — в огонь.
— Как дела у… — я осекся. Потом взглянул на Рема, засмотрелся, как тот отгрызает коготь с большого пальца ноги, и выдавил: — …у купеческой гильдии?
— Что? — удивился Гелберт. — У купеческой гильдии?.. Ах, у этой купеческой гильдии. Она вошла в ложу Леты.
— Что?! — выдохнул я.
— Да, — коротко кивнул Гелберт. — Я не видел ее до этого два нереста. Потом она появилась на несколько дней, но узнал я не от нее. Она тогда прошла мимо, даже не обратив меня внимания. А теперь… Насколько я знаю у гильдии глубокое проникновение. Настолько секретное, что даже наши не все знают. Мне это ни к чему, — сказал он вдруг со злостью. — Я вполне неплохо чувствую себя корректором.
— Но почему? — в растерянности спросил я. — Какого змея ей там понадобилось?..
Чудовищный рокот разорвал нашу ярмарку эвфемизмов. Рем, довольный, улыбался. Его покинули души молочных поросят.
Надо брать пример с Рема, подумал я уныло. Никто ведь не заставлял нас слезать с пальмы. В конце концов, нас всегда находят испытания, а когда их нет, мы придумываем их сами. Вот у Рема с этим никаких проблем. Нет, и вероятно не будет.
— Не будет! — радостно воскликнул Рем.
Я оторопело уставился на него:
— А?
— Я же тебе говорил, Гелберт, он не будет в это ввязываться, — произнес Рем нагло и вызывающе. — Ты только взгляни на это скорбное личико… Змеев трус, не морочь нам мозги!
Ты, недалекий маленький мерзавец, пронеслось у меня в голове, ты своим примитивным хуком просто доказал, что тебе самому страсть как загорелось пробраться туда.
— Ты, недалекий маленький мерзавец, ты своим примитивным хуком просто доказал, что тебе самому страсть как загорелось пробраться туда, — произнес я с обиднейшей снисходительностью в голосе.
— Я ушлый кусок грязи со стен этого трухлявого города, Престон, — клацнул зубами сухолюд. — А ты… Ты мальчишка, который не знает, что это там болтается у него между ног. Сдается мне, я просто обязан пойти с тобой, чтобы старик потом не оштрафовал меня за потерю напарника. Мне нужны деньги, ведь девочки святой девы Эсальты, должны на что-то жить…
— Ты занялся благотворительностью Рем? — изумленно спросил Гелберт.
— В наше время это называлось полировкой посоха Могучего Джэда Джабира, — ухмыльнулся я. — Да, Гелб?
— Я… Не припоминаю… Какой посох?
— Это ведь ты сам придумал, — хохотнул в мою сторону Рем, хлопнув себя по колену ладонью. — Когда убедил ту магго-бабу, что это является частью ритуала вызова Могучего Джэда!
— Ты разбираешься в колдовстве, Престон? — уважительно осведомился Гелберт.
— Не-е-ет, — протянул я, припоминая. В маггинессах есть… В них, знаете ли, есть энергия, господа. Главное не оставаться с ними надолго, а то можно заполучить третий сосок или щупальца в паху, хватанув излучения. — То есть я кое-что читал. Но в общем-то… Ха, трудновато было. Особенно когда она хотела забрать посох с собой.
— Точно! — Рем смеялся искренне как ребенок.
— Не понимаю, — сконфужено улыбался Гелберт.
— Не обращай внимания, брат, — сказал я. — Просто мы свиньи. Да Рем?
— Это не так плохо как может показаться, — заметил сухолюд неожиданно серьезным тоном. — Свиньи никогда не лицемерят. Они искренни во всех своих побуждениях. Если они хотят есть — они едят. Если они хотят любви — они делают любовь. Если свинья хочет укусить — она кусает. И никаких компромиссов!
— Да, — согласился я гордо.
— Да, — поднялся Рем.
Гелберт усмехнулся, шевельнув усами.
— И сегодня мы хотим покорить Миркон, — проговорил я, поднимаясь вслед за Ремом. — Гелберт, брат мой, после всего выше сказанного молви нам, каковы, по-твоему, наши шансы? Только честно.
— Вы покойники, — спокойно ответствовал Гелберт. — В перспективе: ходячие.
— Нам говорят это почти каждый день, — фыркнул Рем, уходя в темноту. — По ночам в два раза чаще. Пойдем Престон. Пойдем пока я не протрезвел, и не… И не обрел здравый смысл.
— Удачи, — пожелал вслед Гелберт. — Вот так-то, — все это время он не спускал с меня пронизывающего взгляда, и я вдруг кое-что понял, точнее вспомнил.
— Пять нерестов прошло, — сказал я зачем-то.
— И ничего, заметь, не изменилось, — Гелберт накинул капюшон. — Да было время моего триумфа. Почти три нереста, я был ее фаворитом. Но, в конце концов, все остались при своем. И будем мучиться пока ты…
— Я?
— Да, ты… — из-под капюшона сверкнули две маленькие молнии. — Пока ты не вернешь все, как было!
Это было детское заявление. Детское и невыполнимое. Гелберт, разумеется, это понимал, но слишком уж долго он сдерживался. Это понимал я.
— Если б я мог! — говорил мой друг, стискивая складки капюшона. — О Первый, если бы я только мог! Но я ничего не могу сделать! Знаешь, я до сих пор не понимаю, хочу я набить тебе морду, или нет… Наверное хочу. Но ведь и это ничего не даст.
— Прекрати…
— Теперь уже поздно. Все пропало.
— Хватит Гелберт!
— Так что же мне делать?! Хладнокровный тебя подери, Престон! — закричал вдруг Гелберт голосом Магутуса. — Он еще спрашивает «почему?». Конечно же из-за тебя, идиот! Она пошла туда, чтобы ей отсекли все то, что у нее нарывало в памяти! И что мне теперь с этим делать?!
— Я не знаю, — ответил я мрачно. — Я ничуть не умнее тебя. Наверное, все так и должно быть. Она сама тогда приняла решение. А что касается твоих чувств… Испытания всегда находят нас, а если их нет, мы придумываем их сами. Ты должен понимать, что я ничем не могу тебе помочь. Я не волшебник. Всего лишь вор.
— Я понимаю, — немедленно откликнулся Гелберт, но после этого сгорбился и надолго замолчал.
— Мне пора идти, — сказал я негромко. — Будешь сидеть тут? Там под камнем похожим на нос Рема есть небольшой тайник. Кое-что выпить.
— Спасибо, — Гелберт через силу мне улыбнулся. — Не будем прощаться, я верю, что у тебя получиться не погибнуть и вернутся. Как только появишься в городе, оповести меня. За тобой должок. Помнишь?
— Конечно.
Я похлопал его по плечу и пошел своей дорогой.
За спиной трещал костер. А еще чужие чувства. Гелб был прав, ничего не изменилось. Просто на гниющей массе наросла трава.