Зал был большой просторный, с высокими потолками, глубокими нишами, и все равно напоминал плотно упакованный чемодан. В нем почти не было свободного места, все пространство занимала тесно составленная громоздкая мебель, тяжелые многометровые статуи и высокие растения, растущие из земли, которую уложили прямо на пол.
В зарослях жило маленькое суетливое сообщество. Всевозможное мелкое зверье ползало здесь настолько оживленно, что от постоянного шуршания, писка и межвидовой кутерьмы впору было свихнуться и с веселым смехом устроить тут пожар. Чтобы никто не выжил. Никто. Даже тот крохотный умильный хомяк, грызущий добытую семечку.
А что хозяин комнаты? Та массивная безликая фигура, двухметровый гигант в тигровом балахоне, что расположился в прогнувшемся кресле, населенном тремя мышиными семействами. На голове, укрытой капюшоном, сидит крохотный филин и наблюдает за тем, как он сам же соскальзывает с шелковой ткани. На груди хозяин комнаты пригрел змею. Свернувшаяся продолговатыми кольцами черная гадюка, ядовитая настолько, что хочется орать от ужаса, просто глядя на нее, мирно дремлет на медальоне размером со столовую тарелку. Ноги хозяина, тяжелые кряжистые, опущены в жестяной тазик. В этом тазике, из жирного чернозема растут перышки редкой лечебной травки, которая встречается всего в нескольких местах во всем мире.
Среди писка, шуршания и хруста, появился новый звук.
— Клац-клац… клац-клац… клац-клац…
Хозяин пошевелился. Филин вспорхнул с его головы, врезался в потолок и принялся слепо биться в него, словно большой мотылек. Змея подняла голову, и через ворот заползла человеку под балахон.
Хозяин неловко, словно все еще в дреме, поднялся, опираясь на подлокотники, и тяжело вошел в заросли.
— Клац-клац… клац-клац… клац-клац…
Череп лежал на земле, сброшенный туда кем-то из обитателей. Он опрокинулся на бок и щелкал челюстью, набирая в пасть земляные крошки. Рука в белой тугой перчатке разогнала любопытствующих крыс, и подняла его.
— Да, — раздался приглушенный голос. — Я слушаю.
— Эт-то я, Четвертый, — заикаясь, представился собеседник. — П-помните наше п-пари?
— Какое из тридцати двух действующих между нами пари ты имеешь в виду, Четвертый?
— Насчет М-миркона…
— Насчет воров и Миркона?
— И т-того, ч-что им удастся туда з-забраться.
— А они уже там?
— Да. П-представь себе, достопочтенный Миумун.
Хозяин замолчал, что-то шевельнулось под тканью капюшона на самой макушке.
— Когда… Если они выберутся, сможешь их найти?
— Разумеется, — голос четвертого отдалился, и он крикнул куда-то в сторону: — Осам! Осам! С-следишь? Еще р-раз отвлечешься, п-превращу в бочку с огурцами! Вы с-слушаете, д-достопочтенный Миумун? — несколько стесненно возобновил разговор Четвертый.
— Сколько их там? — не обращая внимания, спросил Миумун.
— Д-двое, — мгновенно уточнил Четвертый. — Известный мне сухолюд и П-престон Имара от-Крипп. Имеет з-значение, кто он такой?
— Да, я хочу знать, есть ли у них шансы.
— Шансов маловато, хотя этот сухолюд не прост. А Имара вообще…
— Плесень? — предложил Вохрас.
— Нет, спасибо, — вежливо отказался я. — Я еще не справился с этой порцией.
— Насыпь мне! — Рем протянул миску.
Вохрас ножом соскреб туда жирных красноватых клубков с древнего хлебного каравая.
— Этому караваю четыреста нерестов, — в голосе Вохраса была любовь. Злая.
Он ласково пошептался с ним, и положил обратно в деревянную кадку, где пышно цвели клубни съедобной плесени. Затем Вохрас немного попинал странный механизм, собранный из протертых рейтуз, обломков табуретки и музыкальной шкатулки. Шкатулка дрогнула, и с грубым низким дребезжанием принялась раскручивать прилаженную к ней ось. Обломки завращались на рейтузах.
— Это для циркуляции воздуха, — объяснил Вохрас, почувствовав спиной наше недоумение. — Плесень выделяет споры. Каждый день по нескольку десятков воздушных пинт. Вредно для легких.
Он улыбнулся мне голыми деснами, похожими на рубиновые браслеты и сел напротив меня, мрачно глядя в свою тарелку, на которой пугливо ежился одинокий клубень.
Я глядел на Вохраса и придумывал эпитеты. Эпитеты, сравнения и метафоры. Мне нужно было описать этого четырехсотнерестового затворника в своей книге. Хотя бы обще. Собственно, все это я уже видел. Эти глаза, уши щеки, скулы, волосы… Его черты уже являлись ко мне. На десяти разных людях.
Магг оказался совершенно гол, если не считать повязанной вокруг бедер хламиды, и я мог видеть каждый неуместный уголок, каждую не вписывающуюся косточку и складку.
Мутация.
Его глаза не сходились в размерах. Один был круглый, выпуклый, по-женски выразительный и блестящий. Радужный от перемешавшихся оттенков. Другой, мрачно прищуренный, сухой, как мраморный шарик. Из-под неподвижного века выглядывал черный зрачок.
Кожа по всему телу шла темными пятнами, как штаны свинопаса. На бледной, пористой основе, расплывались бронзовые, желтоватые, пунцовые пигменты. Собственно, он вовсе не был похож на старика. Кожа его была, может быть и не гладкой, но напоминала не древний пергамент, а скорее проселочную дорогу, которую протоптали волы и пара телег с вихляющими колесами.
Нос походил на коралловый нарост, бугристую кочку, на которой цвели волосками несколько бородавок.
Под тонкой верхней губой тяжело держалась нижняя, бледно-розовая, опухшая и потрескавшаяся.
Уши у него были маленькие, женские, чуть загнутые сверху.
Он был совершенно безволос, если не считать лишайников, покрывающих голову.
Да, этот долгожитель достоин был, чтобы под его шкуру выделили отдельную главу в Жизнеописании Видов.
Мы сидели в маленькой комнатке, жилого этажа и скромно лакомились плесенью. В логове Вохраса было множество ламп, которые светились сами по себе. Он свил паучью сеть под потолком и вплел туда десятка два мерцающих шаров, отчего вся комната была словно бы до потолка наполнена влагой. Еще здесь было несколько составленных друг на друга тумб, большое кресло с вшитыми кожаными ремнями (на кресле я заметил неумело нарисованную углем обнаженную женщину), и зеркало в тяжелой золотой раме. Видно было, что зеркало несколько раз разбивали, а потом сплавляли осколки вместе, отчего отражение стало нечетким, словно в плохо начищенных доспехах. Тут же находились: вышеупомянутая плесневая плантация, вентиляционный механизм Вохраса и сундук без крышки, в котором лежало несколько заготовок зданий и столярные инструменты.
Колдун привел нас сюда после того, как прогнал воспоминания. Перед этим он долго спорил о чем-то с Цыпленком, на повышенных тонах, угрожая тому посохом и неким предметом похожим на скворечник с прибитой гвоздем кружкой. В отличие от нас, колдун знал язык Цыпленка, поэтому их свирепое конкурентное попискШышие все еще отдавалось у меня в ушах.
Боюсь даже предположить, с какого именно момента он знал наши имена, но, тем не менее, представляться не пришлось. Когда воспоминания рассеялись, он просто поманил нас за собой, привел сюда, и принялся потчевать плесенью.
— Разглядите меня, как следует, — проговорил Вохрас спокойно. Голос, приятный, ровный, — как оструганный посох, парящий рядом с колдуном, — был несколько не некромантским в моем понимании. Но я не протестовал.
— Ничего, что мы так пялимся? — спросил я, делая вид, что смутился.
— Я бы удивился, если бы вы этого НЕ делали, — заметил Вохрас. — У меня левая рука длиннее правой на две ладони, две правых ноги… Две правых ноги, кости Первого! В прошлый раз этого еще не было! Если так и дальше пойдет, я в следующий раз превращусь в большой розовый тефтель… М-м-м… Тефтели.
Вохрас закатил глаза и прикусил нижнюю губу.
— Тефтели? — удивился я.
— Да, я же… — Вохрас встрепенулся. — Ну, поднимите руки, кто готовился увидеть огромный скелет в доспехах из костей, с костяным мечом и костяным луком, который бы стрелял костяными стрелами с костяными наконечниками. А глазницы что угли. И может быть немного червей… Ну?
Мы с Ремом молча подняли руки.
— Ну что ж, у меня и так уже было достаточно сюрпризов на сегодня, — пожал плечами Вохрас. — Я должен был вас убить?
— Как только увидишь, — согласился Рем.
— Что ж, потом сможете сделать это сами, — успокоил нас Вохрас. — А пока, вернемся к действительно серьезным вещам. В общих чертах я уже знаю, зачем вы залезли в мою башню. В конце концов, единственное, что имеет значение: вам это удалось. Не без моей помощи… Но будь я проклят, если эта несчастная лисичка пострадала зря.
Я слушал его с чувством, которое бывает, когда понимаешь, что твоя нога увязла в болоте по колено и не собирается бросать это дело незавершенным. Я не верил ни одному его слову. Нужно было срочно перехватывать инициативу, потому что Вохрас мог прямо сейчас вырвать нам черепа и сделать из них накладную грудь для своей кресельной подруги.
— Да. — Встрял я, наваливаясь на столешницу. — Собственно было довольно опрометчиво с нашей стороны нарушать твой покой, о, Вохрас…
— Не надо окать, я не твой господин.
— …но мы уже заплатили за свою самоуверенность и наглость, — продолжал я, не моргнув глазом. — Местное животное, Проглот…
— Я называю его Пельмешком.
— …он сожрал сокровища, за которыми мы приходили.
Вохрас хрюкнул. Потом улыбнулся. Потом еще раз хрюкнул, уже громче, и вдруг расхохотался. Я замолчал, беспомощно глядя на Рема. Сухолюд угрюмо ковырялся в тарелке.
— Мои… Мои извинения, — выдавил Вохрас, отдышавшись. — Просто вспомнил, как у вас рожи обвисли, когда Олечуч объяснил вам, что все золотишко съедено. Первый, ну почему я не умею рисовать. Я бы обязательно написал шарж. Люди животики надорвали бы.
— Да, — мрачно кашлянул я. — В общем… Мы нижайше просим прощения, еще более нижайше взываем к милосердию твоему, надеемся на компромисс, и… И все такое.
— Милосердие, — Вохрас посерьезнел. — Да, сколько угодно. Еще раз повторю, гостями мне разбрасываться не с руки. Представьте, что вы четыреста нерестов ждете лекарство от зубной боли, и оно наконец-то у вас появляется. Вы же не выбросите его в окно? У меня есть к вам предложение и я, несомненно, озвучу его…
Облегчение так резко сменило обреченность, что меня чуть не выстрелило со стула. Десяток идей тут же родились в моей голове. Я достал из кармана писчий уголек и попросил у колдуна бумагу. Тот посмотрел на меня с недоумением, но указал трехсоставным указательным пальцем на тумбы.
— Я был бы очень признателен, Вохрас, если б вы сначала рассказали свою историю… Что это за храм внизу, почему стреляет башня, как с этим связаны колонны и радиация, почему столько метеоритного камня, что на самом деле случилось с…
— Нет, постой, будем последовательны, — остановил меня Вохрас, помотав головой. — Если хотите, я расскажу парочку забавных анекдотов по мотивам того, как полсотни маггов умирали в одной башне под присмотром целого Авторитета, которому дела до всего этого не было! Но начну я сначала.
— Отличная идея, — согласился Рем. — Можно мне еще плесени?
— Возьми в кадке.
— Ага.
Как и все менадинцы, сухолюд мгновенно приспособился брать то, что давали.
— Итак, — Вохрас откинулся на спинку стула и принял странную позу, которую с успехом можно было бы расценить как признак сердечного приступа. — С чего бы начать. Знаете Дориана Вига? Вонючку Дориана? Дориана-козла? Мучителя-поганого-убийцу-обезьянью-промежность Дориана? Дориана-ослиного-хе…
— Видели на кружках, — кивнул Рем, с набитым ртом. — Но ты продолжай, Вохри.
— Вот он, — Вохрас щелкнул пальцами.
В углу комнаты что-то шевельнулось. Как, оказалось, там стоял небольшой аквариум, накрытый бордовой парчой. Я не сразу его заметил. Теперь парча слетела со стеклянной коробки, и та подплыла к нам.
Дно аквариума было засыпано опилками и бумажками. В центре стояло самодельное беговое колесо, а в углу — маленький дворец. Из крохотных главных врат показалось заспанное встревоженное личико.
Рем радовался как мальчишка.
Это действительно был Дориан Виг, в маленькой шелковой рубашечке и батистовых штанишках. На голове у него торчали овальные настропаленные ушки. Он встревожено потянул носом воздух и быстро-быстро потер руками лицо.
— Я встретил его прямо в сокровищнице, — сказал Вохрас, бросая Вигу кусочек плесени. Крохотный Автор тут же набросился на угощение и принялся стригать его длинными передними резцами. — Не дал Проглоту сожрать.
— А его приближенные? — спросил я, глядя на Вига с застывшей улыбкой.
— А зачем они мне? — пожал плечами Вохрас. — Я испепелил их. А вот мой… Точнее, наш великолепный, всемогущий, златоокий Дориан Виг, он по праву наш. Он принадлежит всем, кто умер в этой башне. Я сделал его таким и не даю умереть, хотя мне иногда кажется, что я поступил слишком великодушно.
Дориан доел плесень и теперь окарачь бегал в колесе, бодро попискивая что-то вроде: «повелеваю, повелеваю, повелеваю, ирркрик!»
Вот он, золотой фарс легенды, — подумалось мне.
— Можно взять его в руки? — спросил Рем, оторвав нос от стеклянной стенки.
— Конечно, — кивнул Вохрас. — Смотри только, чтоб не цапнул. Характер у него все тот же.
Рем осторожно подхватил бегущего Автора двумя пальцами под бока и вытащил из аквариума. Виг кусаться не собирался. Он маленьким колобком уселся на ладони Рема и принялся умываться.
— За Авторитет! — пискнул он, на секунду отвлекаясь. — Икррик!
— Подожди! — осенило меня. — Но если он остался здесь…
— Нашли другого, — небрежно пояснил Вохрас. — У него двойников хватило бы на маленькую деревню.
Рем гладил Автора по голове. Тот задремал, слабо попискивая и призывая фрейлину.
— Одиноко ему, бедняге, — проговорил Рем сочувственно, кладя Автора обратно в аквариум. Тот сразу же зарылся в опилки. — Хоть бы мышь ему подсадил.
Мы еще некоторое время разглядывали Вига, а потом Вохрас отогнал аквариум обратно в угол.
— Что ж, преступника вы увидели, — изрек Вохрас торжественно. — Теперь поговорим о преступлении, — он взглянул на нас радужным глазом. — Так вот. Время было непростое. Ну, знаете ребятки, четыреста нерестов назад, когда Гигана только становилась приличным местом, для маггов работы было маловато. Нас еще не воспринимали всерьез, думали, что магги это вроде той же штуки, когда ты просыпаешься поутру, а нерестового запаса зерна в амбаре как не бывало. Чудо. То есть мы, конечно, пользовались уважением у простого люда: дожди, безболезненные роды, тут зуб заговорить, там корову оплодотворить… Э-э-э, то есть я хочу сказать… Ну в общем вы поняли. Унизительный шаманизм. Настоящей маггией занимались только Мудрейшие. Они же отбирали маггов для двора. Попасть к ним за пазуху было делом целой жизни. Попасть в их число… Ну, это было посложнее, чем почесать за ухом Светозверя.
А всё Церковники. Они уже тогда были сволочами, клянусь. Первый их не создавал, они выбрались из его помета, вместе с ростовщиками и торговцами рыбой. И пошли сжигать все то, что могло составить им конкуренцию. Престон, вы умный, начитанный молодой человек, вы наверняка знаете, что такое пресс. Так вот его придумали по аналогии с тем, что, змей подери, с нами вытворяла Церковь Зверя. Эти злобные, трусливые попы даже чихнуть нам как следует не давали, боялись, что от этого половина авторитета может развалиться. Дикари, экзальтированные, пугливые, невежественные и крайне агрессивные варвары… Эй, что это ты делаешь?
— Записываю ваше повествование для моей будущей книги, — сказал я, не переставая частить угольком. — А-грес-сив-ны-е…
— Варвары.
— Благодарю. Варвары. Они и сейчас такие, можете мне поверить.
— Я знаю, — отмахнулся Вохрас. — Короче, они и убить нас не могли, потому что мы все-таки были полезны, но и жить не давали. Многие магги от отчаянья уходили в леса. В Сай мигрировать было бесполезно. Чаще всего молодые магги просто становились разбойниками. Грабили торговые караваны, путников. Некоторым этого было мало. Уже тогда существовало учение описывающее получение силы из живых людей и управления той самой энергией, которая поддерживает в нас жизнь. Разумеется, всем этим молокососам-ренегатам тут же захотелось стать некромантами. Их вылавливали. Загнали в такие дебри, что большинство даже не смогло найти дорогу обратно к границам. После этого, как ни странно, дела у городских маггов пошли еще хуже. Нам позволялось обучаться тому минимуму, который определила для нас Церковь. Уличные иллюзионисты и фокусники могли заткнуть нас за пояс, и осталось бы еще место для нашего самолюбия, но его-то у нас как раз и не было. Никому и в голову тогда не приходило: поднять восстание. А сейчас это уже ни к чему.
— Откуда вы знаете, что происходит сейчас? — не удержался я.
— Терпение, — призвал Вохрас. — И тогда они заголосили.
— Кто? — чавкнул Рем.
— Глашатаи. Как сейчас помню «словами и волей нашего Автора, богоизбранного Дориана Вига, объявляем! Всем желающим маггам, плохим ли, хорошим, явится на обследование к коллегии Мудрейших. Отбор будет проводиться ровно половину нереста! Всякий, кто пройдет отбор, будет зачислен на особую службу, с жалованьем немалым и полномочиями завидными!». Что тут началось! Я тогда впервые увидел толпу. Настоящую толпу. Злобную истеричную массу. Церковь от страха обделалась. Этого-то они никак не ожидали! Произошло конкретно следующее: почти все магги авторитета собрались вместе! Они образовали сосредоточение Силы, которого хватило бы, чтоб смешать сезоны, обратить ход светозверя, играть горами в шахматы! Мы могли бы в считанные часы поменяться местом с попами… Иэ-э-эх… Для Церкви все тогда обошлось испачканными панталонами. Мы просто не сообразили. Рабская психология. Воспитанная с малых лет рабская психология. Я был точно таким же. Я тоже не задумался о перспективе. Просто толкался в толпе с остальными, ожидая возможности записаться на прием. Попы тем временем уже успели отвлечь половину в другой, наспех сколоченный пункт записи. Потом еще в один, и еще, еще… Толпа рассеивалась. Наша сила ушла в землю, как случайная молния.
Вохрас запечалился. Черный сухой глаз открылся и глядел в потолок. Я писал, поглядывая на колдуна. Рем чавкал и сопел.
— Мол-ния…
— Да, именно так. Попади она тогда в Церковь, история государства сложилась бы по-другому. Я был талантливым мальчишкой. Скромно ютился в провинции, исправно подавал аббату расписки от соседей, которые заверяли, что я хорошо себя веду, и курицы от моих заговоров несутся сразу яичными пирогами и горячим омлетом. Клянусь Первым, если б мне дали развернуться, я таки смог бы добиться места при дворе, но аббат нашего города был чувствительным как беременная женщина. Когда начался отбор, я гостил в Гигане у своего хорошего друга. Он теперь там, внизу, служит родным миром для народа Мытутародились. Эти ребятки самые воинственные из всех. Все в моего любимого Ролафа. Он всегда подбивал меня к неповиновению, укорял за то, что я лечу запоры у гусей и уток, в своей глуши, вместо того чтобы бороться за права маггов здесь, в столице.
Первый глашатай только переводил дух, а мы уже мчались к пункту записи, надев лучшие свои мантии из козлиного войлока. Нам быстро удалось попасть в списки, и уже через два цикла нас вызвали на обследование. И мы оба прошли! Это было настолько неожиданно, что почти четыре часа мы просидели на ступеньках храма, тупо глядя на заключения комиссии. Потом мы пошли домой к Ролафу и принялись чертить план. План свержения Церкви изнутри. Для ясности мышления мы поливали свои идеи вином. Уже тогда всем маггам от алкоголя вживляли в печень ягеда, паразита, который поглощал алкоголь, а на выходе давал смертельный яд. Сейчас вывели ягедов, которые ПРОСТО поглощают алкоголь, а в наше время маггам приходилось добавлять в пойло особый ингредиент, который усыплял паразита и его хозяина. Это избавляло от неприятных последствий, вроде встречающих тебя поутру лягушек, выпрыгивающих из валяющейся на полу одежды… В общем, мы здорово нажрались. Это была наша лучшая гулянка вплоть до того славного момента, как нас всех засадили сюда.
— Лучшая гулянка? — снисходительно повторил Рем. — Вы что, никогда не слышали о девочках?
— Мы были чересчур увлечены планом свержения Церкви, — недовольно шевельнулся Вохрас. — Кроме того, у нас с этим были проблемы. Ну вы понимаете… С тестостероном… И кожей. У маггов по молодости всегда бывают жуткие проблемы с кожей.
Вроде прыщей? — прямо спросил Рем.
— Вроде огненных языков в паху и каменных наростов на голове! Наши прыщи извергали лаву! А он говорит, девочки. Да они от нас шарахались как от мокриц.
— Рем, — позвал я спокойно.
— Хм?
— Жуй плесень. — Чавк!
— Вот и отлично.
Я украдкой взглянул на уязвленного Вохраса. Воистину, обида маггов на собственную судьбу живет с ними всегда. Их обида, это своего рода самостоятельный внутренний орган, который постоянно выделяет в кровь магга гормон ворчливости, мрачности и плохого настроения.
Магг — термин рожденный простолюдинами. В дословном переводе с языка плебса означает «дедушка», но в том же значении, что и «старый пердун». И это не случайно. Мудрому народу нельзя отказать в наблюдательности.
Магг — существо предельно несчастное.
Начать с того, что рождается он не как все остальные дети, медленно, но упорно прокладывая путь через родовой канал. О, нет. Скопившаяся в утробе матери маггия, с первыми же схватками выстреливает его наружу, как пробку из бутылки. Это происходит в считанные секунды, при этом сопутствующие рождению эффекты могут быть самыми разнообразными. Примечателен случай, когда появление младенца-магга сопровождалось пятиметровыми языками пламени, дождем из жаб и, почему-то, правых ботинок.
Когда священники Церкви или родственники обнаруживают у женщины М-беременность, счастливую мамашу перевозят в чистое поле, и силами всей общины строят вокруг нее занятное сооружение, похожее на глухую землянку с маленьким окошечком. Окошечко по рекомендации инженеров Церкви должно находиться прямо напротив родового канала и оборудовано эластичной сеткой из воловьих жил. По статистике, эта сетка не срабатывает и в трех случаях из десяти, поэтому, ориентируясь по предполагаемой траектории, за окошком выкапывается продолжительный ров, который заполняется перьями, тряпками, навозом, грязью, водой, опилом и вообще всем, что не имеет твердых острых углов.
Вам все еще не жаль их?
Тогда идем дальше.
После своего рождения, уже выловленный изо рва, магг попадает не в ласковые материнские объятья, а в железную бочку. Там он должен просидеть первые десять дней своей жизни, пока все не убедятся, что ребеночек не собирается жечь всех, кто пробежит мимо не пригнувшись. Обычный новорожденный младенец вряд ли пережил бы десять дней без еды, воды и умиленного сюсюканья. Но только не магг. Они не плачут даже при рождении, как будто знают, что это им это уже не поможет. Чаще всего, если маггия не проявляется стихийно, ребенок, не двигаясь, лежит на дне бочки, мрачно глядя вверх и скрестив ручки на груди. Взгляд их цинично прищуренных глазок и опущенные уголки губ, как бы говорят: «а они всерьез считают, что хуже всего сиамским близнецам!». Такие магги — самые лучшие. Они с рождения обладают незаурядным умом и пониманием того, как их сила соотноситься с ямами инквизиции Церкви. Сидя в бочке, они уже могут добыть себе из воздуха воды и немножко маны, которых достаточно для поддержания жизни.
Спустя десять детей «удачных» малышей извлекают из бочки и передают мамаше. Разумеется, если та уже пришла в сознание после родов.
Опасность представляют те младенцы, маггия которых не сдерживается врожденным умом. В таких случаях целая деревня может в одночасье превратиться в болото или райский луг, заполоненный нецензурно ругающимися бабочками. Такие редкие виды, как Бабочка Крикливая Пьяная и Жаба Пошлая Под Юбки Заглядывающая, целиком и полностью последствия неудачных М-рождений. Подобные магги погибают почти сразу, отдав свою жизненную силу.
Взросление нормального магга напоминает истязание лягушки. Глумливая природа с мальчишечьим коварством и жестокостью, пропускает подрастающего волшебника через изощренные пытки. Магг никогда не бывает абсолютно здоров. Вулканические прыщи живут на нем постоянно до двадцати пяти нерестов, при этом извергаются они довольно аритмично, что ставит под угрозу всех, кто попытается его обнять. К счастью таких людей находится меньше, чем ног у змеи. Мешают временные гранитные наросты и выделяемое вместе с потом электричество. К тому же маггов часто мучает несварение желудка и пирогенные газы. Раз в цикл у них наступают недельные «дни тишины». Они становятся неадекватно раздражительными и капризными. Их тянет в сырые затхлые места, где они как змеи сбрасывают старую кожу и грызут все, что не попадя от того, что у них постоянно меняется форма зубов. Все это приводит нас к выводу, что магги невероятно алхимически-реактивны. Их кости могут стать железными или хрупкими в зависимости от того, как именно происходит созревание организма. И не будем забывать о постоянной лучевой угрозе, которой подвергаются все, кто слишком долго контактирует с маггом. Обычный человек начинает мутировать через три-четыре нереста постоянного контакта.
Казалось бы, имея такую силу, они могли бы получить все, что хотят невзирая на мнение окружающих. Но и это не так. Всякое действие имеет противодействие. Как я уже говорил, вместе с освобожденной силой из мага выходит жизнь, и он может банально умереть, если злоупотребит огненными шарами.
Сложите вместе все эти прискорбные факты, и вы получите одиночество настолько чистое и безнадежное, что им не стыдно будет инструктировать корону Хладнокровного.
— Простите моего друга, он рассуждает прямо, это в его природе, как в вашей — понимание и терпимость, — проникновенно проговорил я.
— Пустое, — отмахнулся Вохрас. — Так вот, никто не знал, как появился Миркон…
— Так это тоже вранье! — воскликнул я. — Не мы его построили?
— Ну конечно нет, — всплеснул руками Вохас. — Я думал ты догадаешься, попав сюда. Эту башню нашли еще до скорлупы Яйца Первого. Насколько я понимаю, вначале в нее довольно легко было попасть, но потом Виг установил ловушки.
— Это ведь не просто башня, да? — спросил я. — Мы видели там какой-то цилиндр заряженный маггией.
— Все верно, — просиял Вохрас. — Мы строили множество теорий, насчет ее происхождения. Проще всего, конечно, представить, что ее возвели Первенцы, чтобы контролировать человечество. Так считали Мудрейшие. Они долго изучали ее, пытаясь понять принцип работы, пока не сообразили, что башня питается маггическим излучением. Но чтобы зарядить ее, необходимо было столько сил, что сами Мудрейшие могли погибнуть от истощения. Тогда Виг придумал отличный план, — Вохрас задрожал от ярости. — Заключить здесь полслотни Маггов, чтобы мы зарядили башню нашими жизнями. Я думаю, башня как оружие — интересовала Мудрейших, а Виг всегда был дельцом. Возможно, он пришел сюда почти в одиночку, только потому, что ему не терпелось заполучить свои безделушки. Подонок.
Вохрас помолчал, сдерживая эмоции.
— Везли нас сюда как султанов: крытые фургоны, изнутри обитые шелком как шкатулки для драгоценностей, перины, мягкие как пена, дорогие игры и книги…
— А наложницы были? — быстро спросил Рем.
— Были, но мы не знали, что с ними делать, — не задумываясь, сказал Вохрас. — А еще блюда, такие, что простолюдину одно на всю жизнь отмеряно. Достаточно было подумать, о том, что ты голоден и тут же в портьеры прыгал золотой поднос. Я млел, Ролаф млел, все остальные, как ни странно, тоже млели. Мы еще не знали тогда, что счет наш уже оплачен… Нам сказали, что это ровно на один нерест. Что башне нужна полная герметичность для зарядки от нашего излучения. И заложили вход. Нам оставили запас пищи, достаточный для того, что кормиться через день. День — мана, день — сухари. Оставили игры, краски, книги — все, что не взрывалось. Сначала мы занимались подсчетами времени, кто как мог, потом почти все позабросили. Лишь дотошный старик Перабо продолжал переворачивать суточные песочные часы, которые для нас установили эти подонки. И он это делал целый нерест. Он перевернул их ровно четыреста одиннадцать раз и столько же зарубок нанес на их деревянный каркас.
За нерест мы все насмерть друг другу надоели. Собственно первый труп появился здесь гораздо раньше, чем Перабо последний раз перевернул часы. Марез и Цалюр поцапались друг с другом, и первый задушил второго. Жили мы здесь, и после того, как вина Мареза была неоспоримо доказана и он был изгнан в лабиринт внизу. Бедняга потом превратился в чудовище, которое вы видели внизу. Я предполагаю, что это произошло потому, что он проклял сам себя через это убийство. Когда вокруг тебя витают почти осязаемые клубы маггического конденсата, нужно внимательно следить за своей кармой.
— А что будет с тем, кто убил его самого? — спросил я.
— С чучелом что ли? — усмехнулся Вохрас. — Ничего. Ему уже ничто не сможет навредить.
— Кстати, а где он? — осведомился Рем подозрительно. — Где Олечуч?
— В соседней комнате, играет с тряпичной куклой, — вполголоса проговорил Вохрас, подмигнув нам. — По-моему, у них там намечается что-то серьезное. Во всяком случае, когда я оставил их, речь шла о розах из человеческих кишок.
— Да, это он, — кивнул мне Рем.
— Что вы можете сказать про него, Вохрас? — заинтересовался я.
— Ну, он — это один шанс из миллиона, — авторитетно сказал магг. — Обычно мутация, какая бы она не была, не создает разум. Она коверкает, изменяет, но не создает ничего нового и самостоятельного. А в случае с Олечучом… Возможно чьи-то воспоминания осели на нем, и радиация преобразовала физическую память материала в самостоятельное сознание. Довольно нестабильное, но все же. Думаю его наполнил белый шум, оставшийся от распадающихся рассудков моих товарищей по несчастью. Тут затронуты основы мироздания, я не смогу объяснить вам доступнее. Интересен не только его шизоидный ум, но и то, как он вообще, лапа первого, может передвигаться! И он не просто передвигается, он силен как вол, тянущийся за морковкой… Так на чем я остановился?
— Вы изгнали некоего Мареза, — подсказал я.
— Да-да… Еще как изгнали. Но потом холодным потом обливались, когда слышали скрежет, который стал доноситься снизу. Мы боялись, что он нападет на людей, которые придут вызволять нас из башни. Как выяснилось через сотню дней — напрасно. Когда Перабо в последний раз перевернул часы, мы с болезненным воодушевлением ждали наших спасителей. Первыми не выдержали мужчины, — началась грызня, истерики и борьба за иллюзорную власть над положением. Женщины оказались покрепче и сколотили собственный союз, пока самцы думали, что победитель получит их как трофей. Я не принимал в этом участия. Я ушел к Марезу. Глупость моих собратьев была омерзительна. Я не хотел думать, что отчаянье сломило их так же легко, как и обычных людей. Особенно моего Ролафа. Моего любимого Ролафа…
Серебристый ртутный шарик быстро скользнул из-под радужного глаза.
— Я умолял его пойти со мной вниз. Переждать их склоки, их крохотную гражданскую войну. Бессмысленную. У них не было никакого плана, идеи, расчета. Отчаянье пропитало их порохом, а случайная искра ссоры вызвала врыв. Он отказался. Верил, что произошла ошибка. Возможно, для зарядки понадобился еще нерест. Или с часами Перабо что-то было не так. Перабо, кстати, был второй жертвой после Цалюра. Старик был плотно связан с ужасом. С часами. Ненавистными часами.
Они оправдывали битву тем, что пищи не хватало на всех. Мука кончалась, сухари тоже. Солониной уже и не пахло. Ролаф в свою очередь звал меня помочь. Он искренне верил тому, что происходило в его голове. Но там уже копошились змеята.
— Статуя Хладнокровного, — вставил я нерешительно.
— Да. Они пробудили ее и насытили. Хладнокровный быстро завладел их ослабленной волей. Когда все утихло, я поднялся наверх и увидел сорок шесть разнообразных человеческих смертей. В живых осталось двое: талантливая девчушка из Понк-Эйла и один молчаливый магг из Фаямана. У девчушки не было правой ноги, и тело оказалось покрыто больше ожогами, чем кожей… А парень напоминал отбитый молотком кусок говядины. Они из последних сил пытались задушить друг друга слабеющими пальцами. Я растащил их в стороны и пытался выходить поодиночке. Но как выяснилось, только чудовищная ненависть друг к другу поддерживала в них жизнь в тот момент. Потеряв из виду противника, они умерли почти сразу…
Вохрас замолчал. Лицо его, постоянно колеблющееся сотней мимических жилок, окаменело.
Мы терпеливо ждали.
Через несколько минут он продолжил:
— Это был подходящий момент для того, чтобы свихнуться окончательно. Но я убедил себя, что перед этим нужно хотя бы перетащить трупы вниз. Это отняло у меня немало времени. Но и отвлекло от необходимости впадать в беспамятство. Затем я пообещал себе, что обязательно свихнусь, как только прочитаю хотя бы парочку книг из храма. Это вновь отвлекло меня до того момента, как я обнаружил, что трупы моих друзей превратились в цивилизацию. Крохотные человечки переживали свои эры, эпохи, потрясения и открытия. Это настолько увлекло меня, что мысли об одиночестве и роковом переломе сознания, оставили меня окончательно. Прожив тут больше двухсот нерестов, медитируя и совершенствуя свой дух, я обрел способность покидать физическое тело и проходить сквозь стены, выбираясь во внешний мир. Я хожу среди людей, наблюдаю, узнаю последние новости… Невидимый и бесплотный. А потом возвращаюсь сюда. Теперь понимаете, откуда я знаю то, чего знать не должен?
Рем протяжно рыгнул, и оттолкнул миску.
— Ее больше нет, — сказал он с некой претензией на смущение в голосе.
— Ничего, новая нарастет буквально за несколько часов, — Вохрас поднялся, подошел к кадке и сбрызнул каравай водой из глиняной чашки стоящей рядом. — Время от времени поливайте его. Я составил для вас список рекомендаций и советов, — он бросил мне тубус. Внутри были свитки с обширным списком.
Рекомендаций?
1. Не ной.
2. Смотри под ноги.
3. Не спорь со стариками.
4. В неудачах — вини себя.
5. Первый слышит только благодарности.
6. Верь правде, а лжи — не верь.
7. Законов не избегай.
8. А грехов избегай.
9. Не восставай против господина.
10. Господина избирает время.
11. И не мучь животных.
И советов?
34. Плесень растет лучше, если ей рассказывать забавные истории. Очень она любит, если в рассказе будет лошадь, гнедая, по кличке Пельмут. Растет относительно номинальной скорости на тридцать процентов быстрее.
84. Если Мыздесьвозникли (см. пункт 56) слишком сильно разовьют слизелитейную промышленность, они могут установить монополию и экономически угнетать другие народы. Следите за этим и время от времени рушьте заводики (их должно быть не больше десяти штук единовременно).
— Что это такое? — спросил я, оторвавшись от этого пугающего документа.
— Я намеренно вписал в качестве эпиграфа Одиннадцать Заповедей из Инкунабулы Зверя, — скромно сказал Вохрас. — Я надеюсь, вы отыщете в этих древних строчках необходимое смирение духа. Далее идет подробный список-руководство по выжШышию в башне. Кроме того, там написано как ухаживать за цивилизацией внизу и пользоваться уборными.
Я чувствовал бесполезные уколы инстинкта самосохранения. Он подбивал меня бежать. Спихивал со стула и жалил в сердце. Он никогда меня не обманывал, и я совершенно точно знал, когда нужно отступить. Но бежать было некуда. Я глядел на сутулую фигуру Вохраса, и пытался не расплакаться от ощущения обреченности.
— Видите ли, на данный момент выбраться из этой башни можно только одним способом, — говорил Вохрас, расхаживая по комнате. Он словно прощался с ней. Ностальгически просматривал старые записи, поправлял фигурки из дерева и сдувал пыль с картин написанных чем-то бурым и потрескавшимся. Потом начал собирать часть всего этого в небольшую кожаную сумку. — Я отыскал его сразу, как только научился покидать тело. Это пружинная катапульта, рассчитанная на одного человека. Конструкция одноразовая. Если б мы смогли отыскать его раньше, то, возможно кто-то из нас мог бы вырваться наружу и потом прийти сюда с подкреплением. Хотя… Кого же я обманываю. Сначала они перебили бы друг друга за право выбраться, а потом спасшийся просто забился бы в самую глубокую крысиную нору и… Вот вам яркий пример человечности маггов, сэр Престон, мы такие же как вы! Скажем нет дискриминации по маггическому признаку!
Вохрас неприятно рассмеялся.
Я смутно понимал, что начало происходить что-то неладное. Я не мог сказать, в какой момент это произошло, и был ли у этого события свой «момент». Меня мотнуло в сторону, как это бывает, когда кто-то запускает кулаки по касательной с твоим подбородком.
Потом я беспомощно сидел на полу. Престон крутился возле мутного зеркала. Напрягал мускулы. Тщательно осмотрел оскаленные зубы.
— Отлично, — сказал он удовлетворенно.
Я не мог не согласиться. Я всегда гордился своим телом и состоянием зубов.
— Болеешь чем-нибудь серьезным? — спросил у меня Престон. — Эх, если бы не эта рана.
— Нет, — ответил я, озираясь по сторонам.
Сознание мое дрожало, его сносило в сторону как простынь, надутую ветром. Я повалился назад и ударился головой. Тьма поднялась легким облаком и затянула последнюю картинку: Рем прыгает на Престона, размахнувшись железным кулаком.
Что-то сухо щелкнуло, затрещало, сухолюд гаркнул и затих.
— Мне, правда, жаль, что пришлось так с вами поступить, мистер Рем, сэр Престон. Но у меня большие жизненные планы. А с таким телом, куда бы я подался? Меня бы тут же засекли Мудрейшие и засадили в банку. Да что там, я бы не пережил и нагрузок катапультирования.
Я давно уже искренне ненавижу маггию! Она мне осточертела так, как может осточертеть сапожнику обувь! Ботиночки, сапожки, туфельки, сандалии, босоножки, калоши, мокасины… Хватит! Я больше никогда не хочу слышать ее, видеть ее и говорить о ней! Я хочу быть обычным человеком со столичной внешностью и парочкой планов как сколотить себе состояние. О, у меня их вовсе не парочка! У меня было достаточно времени, чтобы придумать, как обчистить весь авторитет! Секретами сильных полниться моя память. Да, вы все поняли правильно: моя сила переходит к вам, вместе с моим телом. Однако же я советую вам не злоупотреблять ей, потому что вы не знаете, как ее контролировать. А теперь, прощайте. Возможно, вам удастся найти отсюда свой выход. Когда-нибудь. Мистер Рем вряд ли выживет, а вот вы сэр Престон… Прощайте.
— Румрууу!
Алиот расправил плавники и взмахнул хвостом. Он чувствовал, что икра в его утробе уже дозревает. Скоро он сорвется с орбиты Мира и полетит в мягкую, приятно холодящую мглу космоса, чтобы отложить гроздь своего наследия в Великое Гнездовье.
Так поступали до него миллиарды светозверей и он не собирался изобретать велосипед. В конце концов, если бы у него были другие планы, его тут же потеснили более преданные делу сородичи.
Жизненная доктрина светозверей проста. Они всеядны и поглощают огромное количество пищи. Разумеется, для того, чтобы эта пища появилась, необходимы свет и тепло. Светозвери ищут планеты, на которых возможно зарождение еды и берутся за дело. Освещают и согревают, вращаясь вокруг планеты. А потом, при помощи самостоятельных органов пищеварения, напоминающих кожистые мешки с крыльями и щупальцами (довольно быстрых, сильных и ловких для кожистых мешков с щупальцами) собирают часть того, что выросло и начало ползать, летать и ходить. Людишки с почтением относятся к этим небесным собирателям, называют их жнецами.
Попасть под испражнения светоча всегда считалось большой удачей и верной приметой грядущих благ. И в это сложно не поверить, когда понимаешь, что разумная жизнь и повылазившее на ней бородавки культуры, это всего лишь последствия чьего-то пищеварения.
Размеры всякого светозверя таковы, что, находясь в мезосфере, он достаточно согревает родной мир, постоянно курсируя вдоль его меридианов. Обычно не больше пяти километров в холке. Случается, довольно редко, но наблюдаемо в космических масштабах, что светозверь вырастает до таких размеров, что становиться супериором, и тогда планета начинает вращаться вокруг него. Понятно, что супериору нужно больше одной планеты для прокорма: он ловит от трех до двадцати миров и заселяет их все.
Как происходит заселение?
Светозверь обильно опорожняется на планету. А потом, с помощью коллективной силы своих сородичей создает вокруг мира Купол Благоприятствования. Это совершенно особое поле биотических волн стимулирующих эволюцию бактерий, живущих в священном навозе. В пределах одного нереста мир покрывается зеленью и заселяется примитивными животными. Получив первоначальный продовольственный запас, начинающий карьеру светозверь наедается перед нерестом, и оставляет перед отплытием своего наместника. Как правило, это могущественное разумное существо, которому поручена важная роль устроителя видового разнообразия и архитектора пищевых пирамид.
— Руму-у-у!
Четвертый вышел на балкон и локтями оперся на перила. Посмотрел, прикрыв глаза козырьком ладони, в небо, где ворочался оранжевый гигант.
Никто не знал, откуда появились светозвери. Даже они сами могли поведать об этом в лучшем случае несколько неостроумных баек в стиле «сначала было слово». Они были гораздо древнее Первого и очевидно являлись истинными праотцами всего сущего. Но им поклоняться не имело смысла, ибо светозвери были настолько материальны и предсказуемы, что придумать хотя бы несколько действительно интересных библейских текстов с их участием было невозможно. Кроме того, светозверь не пользовался популярностью, потому что жнецы крали скот, зерно и толстых пейзан, от чего все любители пива и картошки с салом испытывали тягчайшие экзистенциональные мучения.
То ли дело Первый.
Не ест, не пьет, за собой ведет, всегда готов выслушать, не навязчив, и вместо коров требует исполнения одиннадцати простых правил, которые ребенок запоминает быстрее, чем имена овец в отаре отчима.
— Румру-у!
Как уже упоминалось, нашего светозверя звали Алиот. О его характере, а так же обычаях разумных светил, мы поговорим позже. А сейчас поглядим на планету, которая ему досталась.
Поднявшись выше самого хозяина, мы видим, как перистые лоскуты облаков плывут над Зрачковым континентом. Единственный материк мира Алиота, окружен бессчетным количеством Капиллярных островов. Голубеет Белковый океан, блики скачут на отмелях, темно-синие, почти черные тоннели уходящие вглубь земли пугают океаноплавателей. Планета, словно гигантское око, не моргая смотрит в бесконечность космоса. Тысячи мелких племен населяют ее, сотни крупных народов и десятки больших наций.
Хорошее место для всяческих историй.
— Ру-у-умру-у-у!
— Ишь, р-разорался, — добродушно промолвил Четвертый.
Он отвлекся от светозверя и поглядел на Миркон.
С того момента, как жук перестал проявлять интерес к карте, прошли почти сутки. Четвертый верил в Серого. Он знал истинную силу любви к жизни. Волевую мощь бескомпромиссного, чистого, искреннего гедонизма. Серый был слишком похотлив и обжорлив, чтобы продать свою жизнь за несколько древних ловушек.
Бу-Бух!
Что-то мелькнуло над коническим силуэтом Миркона и вершину башни проглотило довольное сизое облако, вытягивающееся спиралью на северо-запад. Четвертый протер глаза и побежал, шаркая пантуфлями, обратно в комнату. Там он, присев от нетерпения, припал к карте и посадил на нее жука.
Жук потоптался на месте.
Четвертый обеими руками схватился за усы.
Жук подумал. Потом приподнял щитки и порхнул Четвертому на нос. Жесткие лапки царапали кожу.
— П-подумай еще раз!
Насекомое снова оказалось на карте. На этот раз он сразу перелетел в миску с кореньями и занялся своими любимыми: имбирными.
Гигана.
Некоторые, особенно приезжие, думают, что это город. Столица Авторитета.
Это довольно распространенная ошибка.
Люди видят черно-алые шпили Гротеска, его грозную тушу, похожую на пень подломившегося дерева, русла улиц и проспектов, в которых человеческий поток пениться волнами. Видят рынки, расталкивающие накренившиеся многоэтажки своей пестрой гангреной свободного заработка и свободного воровства. Восхищенно наблюдают монументы героям, имена которых они уже неоднократно слышали, но ни за что не вспомнят.
Основным показателем цивилизованности присущей любому городу являются, конечно же, продвинутые санитарные коммуникации. К ним относятся канализации и таверны. В них стекает все дерьмо, оставляя улицы относительно чистыми. В Гигане есть широкая сеть таверн «Золотая струя» и паутина подземных тоннелей, в которых жизни не меньше, чем наверху. Ведь Гигана перенаселена.
Нет, не так… Она помоги Первый перенаселена или сокращенно ППП.
Все хотят жить в великолепной столице Авторитета. Гигана перенаселена настолько, что, прогуливаясь по улице, рискуешь отхватить штраф за «незаконное стояние на месте больше пяти минут». Если хочешь поговорить, ступай к себе домой вместе с товарищем и болтай там. Улицы в Гигане служат исключительно для передвижения. Что немаловажно, передвижение по улице имеет свою цену. В любой момент тебя может остановить патрульный арбитр и потребовать предоставить ему пешеходный билет Уличного следования. Если вы в ответ начинаете нести какую-нибудь спотыкающуюся чушь про сменные штаны, вас тут же сбрасывают в канализацию через специальный желоб. Там вы можете передвигаться совершенно бесплатно в любых штанах.
Не удивительно, что в канализациях возникли своеобразные подземные аллеи и набережные, нависающие над реками нечистот. Люди обустроили их своими силами, чтобы иметь возможность объясниться подруге в любви, не маневрируя между потными вымотанными телами. Канализация занимает не первое место среди романтичных мест, но у простолюдинов и младших клерков, которые не могут оплачивать пешеходные билеты, просто нет выхода.
То же самое происходит и на крышах Гиганы. Многочисленные фигурные мостки переброшены меж плотно стоящих домов. Здесь людей сравнительно немного, — сюда имеют доступ только силы правопорядка, высокопоставленные граждане и все те, кто может себе позволить Черепичные пешеходные билеты, которые дороже уличных ровно в четырнадцать раз. На крышах открываются свои магазинчики, кафе, дорогие одежные солоны, и, разумеется, страховые конторы, которые буквально за несколько минут выпишут вам страховку на случай падения с крыши.
Таким образом, социальное расслоение в Гигане можно наблюдать непосредственно, просто взглянув вверх, где заключают сделки застрахованные мажориты; вперед, где средний класс пробивает себе путь к станкам и кузням; и под ноги, где из канализационной отдушины доносятся отзвуки робких волнений офисной мелочи, вроде бухгалтеров и туалетных смотрителей.
Да, это похоже на город, говорят люди. Но где же зрелища?
Церковь Зверя позволяет своей пастве развлекаться. В Гигане есть знаменитая на весь Авторитет Почти Легальная Арена, жалкие аналоги которой учреждены в каждой провинции. На ней проходят игрища собранные с мира по нитке, способные насмешить, напугать и даже возбудить. Особенным успехом всегда пользовался мячногами и эротические спектакли. Смотреть на кровавые битвы между людьми и чудовищами цивилизованные гиганцы не особо любили, потому что рвотных пакетов всегда не хватало, а прокат зонтиков был грабительской конторой, которую уже раз двести поджигали облеванные радикалы. Почти Легальная Арена — авантюра, которая поразила своей наглостью даже Патриарха Кошкина. Она выжила только потому, что расчертила мозг того же Кошкина и Автора Сару сеткой доходных таблиц.
А где мне купить новый армяк, после посещения боев на Почти Легальной Арене? — спросит запачканный гость столицы.
Хороший вопрос.
Есть в Гигане Вечная Ярмарка. Это адское, жестокое, невыносимое место, которое проще забросать ипритовыми снарядами, чем пытаться контролировать. Новичкам там не место, строго говоря, в Гигане открыты специальные курсы, обучающие навыкам пользования Вечной Ярмаркой. Ни один приезжий не в силах отказать себе в сомнительном удовольствии побывать там.
Собираясь на Ярмарку следует запастись камнями. Только так вы в иных случаях сможете обратить на себя внимание торговца в постоянном шуме. На Ярмарке, как и в Церкви, вы очень часто говорите только с собой и с Первым.
Поэтому не забудьте гальку.
Торговец, получивший камнем по затылку, оборачивается и видит вас, затертого в толпе. Специальной системой знаков вы на пальцах объясняете ему, что вам нужно. После этого покупатель бросает деньги, а торговец — вещичку. Именно в таком порядке. Торговцы связаны кодексом, а некоторые «покупатели» только своими долгами. Следует так же заметить, что На Вечную Ярмарку следует приходить в тонкой кожаной одежде, предварительно натерев ее маслом для придания телу мобильности. Деньги нужно хранить за щекой. Если вы собираетесь произвести крупную покупку, используйте для хранения денег все складки тела, какие сможете приспособить.
Нужно четко осознавать, что двигаться самостоятельно в толпе Ярмарки у вас не получится. Там свирепствует неодолимое кольцевое течение, которое тем сильнее, чем дальше вы от прилавков. Сплавляясь по этому течению, всегда необходимо знать, где вам нужно попасть в побочный проток или рукав, чтобы не остаться с носом.
На входе вы можете нанять себе проводника. Это суровые люди, крепкие и несгибаемые, похожие на штормовые волнорезы. Они готовы умереть за ваши деньги, но такое случается редко. Гораздо чаще кто-то бывает растоптан ими. Проводник сажает вас на спину и боронит путь своей широченной грудью.
После посещения Ярмарки становиться понятно, почему торговцы и купцы в Гигане носят церемониальные доспехи, отчего их часто путают с городской стражей. А лавки укреплены стальными щитами и каркасами.
Купили все необходимое? Замечательно. Теперь нужно добраться до гостиницы или лекаря, в зависимости от ваших первых успехов.
Инфраструктура Гиганы — это лотерея. Никогда не знаешь, каким образом окажешься в десятке кварталов от того места, в которое тебе действительно нужно было попасть. Благодаря тому, что Гигана стоит сразу на двух реках, Льве и Ефврате, которые текут в разные стороны, город пронизан системой каналов. По ним курсируют знаменитые Крокодильи каноэ. Крокодилы — существа скрытные и тактичные. Они не имеют ничего общего с теми шумными постоянно подтапливаемыми посудинами, которые похищают людей с пристаней-остановок и выбрасывают их в центре с дырявым листочком испещренном маггическими циферками.
Тот, кто не хочет плыть по вонючим пенистым каналам, ощущая себя частичкой урбанистической грязи, может воспользоваться услугами полуразумных зверей яхи. Эти добродушные гиганты, похожие на чешуйчатых приматов, издревле приживались в людских селения, работая за еду и сеансы игры в покер и «двадцать одно». Некоторые даже доверяли им нянчить детей. Разумеется, отдавая себе отчет в том, что их дитя начнет выкладывать роял-флеш раньше, чем говорить. Яхи возят за собой двухуровневые повозки красного цвета, на которых в последнее время модно стало огромными корявыми буквами писать что-нибудь вроде «Маи куры, самые яйцастые, чесна-чесна! Пакупайте маих кур и ихних курят! Маис Курко, куриные фермы».
Чтобы прокатиться, нужно взобраться по лестнице на крепкую широкую магистраль, которая нависает над улицами и служит исключительно для перемещений транспорта. Плата за проезд всегда одинакова и не зависит от инфляции. Два профиля. Первоначально яхи-таксисты брали плату едой, но пассажиры жаловались на запах и прочие последствия того, что водители постоянно ели, и делали это на ходу.
Но самый экзотичный способ передвижения, к которому прибегали опаздывающие на собственную свадьбу неудачники, были, конечно, аэролинии короткого радиуса «Нетопырь». Эта компания обнаружила свой потенциал еще тогда, когда первая летучая кошка схватила и подняла в воздух свою первую человеческую жертву. Прирученные летучие кошки очень выносливы и готовы питаться всем, что хозяин сможет соскрести с мостовой любого пищевого рынка. Стандартная нагрузка кошки три человека плюс пилот, который сидит у нее на загривке. Пассажиры во время полета отдыхают в кожаном гамаке.
Недавно люди начали приручать для передвижения новых животных, так называемых ло-ша-дей, что в переводе с плебского наречия означает «помоги мне забраться». Выглядят они довольно странно и постоянно стригут ушами, что чрезвычайно нервирует. Популярностью ло-ша-ди не пользуются, зато поездка стоит сущие гроши. Все равно многие считают, что у этих животных в транспортной сфере нет никакого будущего. Куда как лучше привычные седловые игуаны, у которых ушей нет вообще. Кроме того, игуаны не потеют, не так сильно пачкают мостовые и могут обходиться без еды по нескольку месяцев.
— Клянусь Первым! — скажет высадившийся на незнакомой улице и окончательно потерявшийся гость столицы. — Это действительно город!
Ничего подобного.
— Гигана не город, — сказал незнакомец, протирая собственную рюмку с рисочками собственным носовым платком, таким же раздражающе белым, как и все его одеяние. Тугие перчатки, дорогой вечерний костюм и широкополая шляпа с сетчатой паранджой, которая покрывала медный затылок с татуировкой в виде широко открытых глаз. — Гигана не город, — повторил он и поднял рюмку на свет. — Мне сюда, — он поставил рюмку на салфетку. Сам он тоже сидел на горке салфеток, которые аккуратно разложил на стуле, прежде чем сел.
Бармен «Золотой струи» № 8 посмотрел на него с плохо скрываемой враждебностью. Гость контрастировал с бурой палитрой зала настолько резко, что хотелось окатить его грязью из помойного ведра, дабы непривычный очаг белизны и санитарии не отпугивал посетителей.
— Ага, — донеслось из нечесаной бороды трактирщика. — Это мы знаем.
Он предпочитал не спорить с клиентами. Особенно с такими. Глаза гостя, бесцветные, казалось, совершенно матовые, напоминали расплавленный воск. Лицо словно вытесано из дерева. Ничего не происходило на нем, неподвижно лежали невыразительные угловатые черты. Только слабо шевелились губы, пропуская неожиданно четкую речь.
— Вы даже не спросите, почему я так считаю? — спросил гость, наблюдая, как бармен взбалтывает содержимое бутылки.
— Вам виднее, — сказала борода, слегка встопорщившись.
Трактирщик наполнил рюмку и только тут сообразил, что не поинтересовался у клиента, что именно нужно было налить. Он даже не подумал об этом. Годами натасканный рефлекс не сработал. Бармен просто взял белый коньяк Брунно и наполнил рюмку ровно до второй рисочки. Все это произошло так, словно его с утра донимали указаниями по поводу алкогольных предпочтений человека в белом.
Трактирщик суеверно упомянул Первого и сказал:
— Извините, милейший, не удосужился спросить…
— Это именно то, что мне необходимо, — мягко приостановил его человек в белом.
Борода мелко задрожала. Бармен знал, что бывает, когда наливаешь маггам. Даже если у них в печени целый выводок паразитов. Церковь скармливает некуморкам руку дающую так споро, что не успеваешь даже как следует наложить в штаны.
— Не волнуйтесь, — сказал магг, чуть смочив губы коньяком. — Это моя единственная рюмка на сегодня. Никто ни о чем не узнает.
— Бу… — подобострастно колыхнулась борода.
— Так на чем мы остановились? Ах, да… Гигана не город. Это огромный зверь, который давно уже живет независимо от нас. Это и есть воплощение Первого. Темный, зловещий аватар. То же самое можно сказать о других мегаполисах, в которых из-за перенаселения человеческое лицо теряет значимость своей уникальности. Обесцененный инфляцией душ, человек превращается в крохотную кровяную клеточку, которая слепо течет по артериям города. Отныне он способен только на стихийные решения. Он полностью подчиняется биению сердца, которое сокрыто где-то в каменной груди Гротеска. Некоторым это кажется достойным сожаления. А вам?
— Гы…
— Ну, разумеется, моя маленькая кровяная клеточка, — магг пил, окуная кончик языка в коньяк. Язык был раздвоен как у змеи. Трактирщик выкатил глаза. — Сейчас ты думаешь лишь о том, как бы я поскорее убрался отсюда. Ох, как же я устал от этого. Вот ты, кудлатая обезьяна, неужели тебя ни разу не посещало желание задуматься хоть над чем-то за границей твоей стойки? Ты представляешь себе, насколько ты инертен? Нет. И это твое единственное спасение. Я не виню тебя. Ваша Гигана — эталон безнадежности. По всему Авторитету действуют маратории на рождаемость — вас не должно быть много. Запрещена эмиграция — вы должны сидеть на месте. И только здесь в столице, поощряется и первое, и второе. Потому что Гигана должна быть хорошо защищена невежеством, злобой и деньгами. И чем больше здесь народу, тем прочнее скорлупа безнадежности. Никто из вас не в силах увидеть общую картину. Церковь не дает вам этого сделать. А картина такова — уже несколько веков вы топчитесь на месте. Цензура проглатывает любые новшества, которые пытаются разбавить засыхающую грязь вашей цивилизации. Гигана сегодняшняя почти ничем не отличается от гиганы четыреста нерестов назад. Представляешь, клеточка? Еще несколько сотен нерестов, и вы начнете откатываться назад. Это будет время, когда званные вечера в высшем свете начнут вонять рыбой и шкурами.
— М-му…
— Да-да. Извини. Мне не стоило все это на тебя взваливать. Знаешь, в действительности я ведь просто хотел поболтать. А тут опять ваши предрассудки. Страх перед огнем. Перед всем, что вы не в силах подмять под себя.
Магг закрыл восковые глаза и вылил остатки коньяка, несколько капель, на стойку. Потом подумал и затер их салфеткой.
Трактирщик сунулся влево, чтобы взять бутылку Брунно, а когда снова повернулся к маггу, того уже не было. На стойке лежал идеально круглый золотой шарик. Трактирщик тут же прихлопнул его ладонью как муху и алчно спрятал в карман. Потом хлебнул из горла и отер тыльной стороной ладони холодный пот.
Кто бы ни был этот незнакомец, слова его имели смысл. Действительно, Гигана была воплощением стагнации. Ничего не происходило в ней значительнее вечерней газеты. Любой хаос был фикцией, любые потрясения — бесполезны. Ничто не могло поколебать такую толпу, где любого человека можно было незаметно убрать из общего мельтешения. Образование Гиганы было примитивным и сугубо прикладным. Гуманитарных наук почти не существовало. А что может взволновать человека не имеющего воображения? Только отсутствие насущного: хлеба и зрелищ. Зрелища были, да и хлеба было в достатке. Ровно столько, чтобы снабжать им бесперебойно.
Казалось, что некая сила намерено сдерживала развитие Авторитета.
А, впрочем, только ли казалось?
— Эй, эй, Вохрас!
— …
— Каша говорит, чтобы ты дал ему пощечину.
Шлеп.
— Мрэ!
— Дай еще одну.
Шлеп.
— Мрэ! Хва…
— Терапия действует!
Шлеп, шлеп, шлеп.
— Ай! Хватит!
— Нужно помочиться на него. Говорят, это помогает поднять человека в девяти случаях из десяти.
Я вскричал и отполз к стене. Уперся лбом в холодное и гладкое. Приподнялся на дрожащих руках и разлепил веки. На меня глянул Вохрас, какой-то белесый и разреженный, словно смотрел через ледяную пластину. Я отпрянул и уселся на пол, ощущая как кости перетирают зад. Силуэт Вохраса стал вовсе смутным, а лицо почти неразличимым. Царапая пальцами пол, я глядел на собственное отражение в подслеповатом зеркале.
Тут меня схватили сзади за отстающие складки на хребте. Рем перевернул меня как котенка и подпер мой нос кулаком. Глаза его горели бешенством.
— Куда ты дел Престона, гусь сушеный?! Отвечай! Если с ним…
— Рем, — устало сказал я, положив руку ему на плечо. — Это я.
Он перехватил мою кисть и завернул как сырое полотенце.
— Клянусь Первым, это я, Престон! Кре… А-а-а-а! Желтоухий, я тебя взгрею так, что клеймо свое разглядишь!
— Откуда мне знать, что ты не Вохрас? — сомнение разозлило Рема еще больше.
— Первый, да просто вспомни куда я пополз в первую очередь, после того как очнулся! — выпалил я остервенело.
— К зеркалу… — проговорил Рем. — А ведь точно. Как новорожденная черепашка на запах соли. Престон, gahana terek, так это ты?
— Руку отпусти, желтоухий! — взмолился я сквозь стон.
— Ага. Но как…
— Почем я знаю, — прошипел я, выпрямляя скрюченное запястье. — Хрустит как хворост. Какая-то клятая маггия. Ему нужно было мое тело. Вохрасу. Чтобы выбраться. Иначе его бы сцапали Мудрейшие.
— Так отсюда есть выход?
— Уже нет. Был одноразовый механизм для выброса наружу. Да и то, поди разбери, где он.
Рем уселся на булки и принялся чем-то ворочать под серой копной. Глаза его ходили по кругу. Он достал трубку, набил ее рваными свитками и закурил. Я глядел на него, находясь в состоянии почти кататоническом. Чувство обреченности наползало медленно, растягивая один крепкий вопль в длинный, тонюсенький стон.
Рем кивнул чему-то своему и уверенно заявил:
— Престон, у нас проблема.
Удивительно, но это мгновенно вывело меня из ступора.
— У нас проблема?! — заорал я, буквально не своим голосом, неловко вскакивая. Сделал несколько шагов и упал, чуть не разбив локти и две правые коленки. — У нас есть какая-то проблема?!
— Да, кости Первого, — сказал Рем, мрачно заталкивая в рот шарик плесени. — Получается, что Вохрас поменялся с нами местами. Мы заперты в башне!
— Погоди, — я схватился за опрокинутый стул как за спасательный круг и приподнялся, опираясь на сухие дубовые ножки. — Давай не будем паниковать… То, что мы здесь застряли, это кошкино вымя, пустяки, по сравнению с тем, что у меня, двести тысяч раз змей подери, две правые ноги!
— Мы застряли здесь, хрен знает на сколько, а ты все за свою рожу переживаешь!
— А что я буду без нее делать?!
— У тебя было еще пиво и бабы, без которых мы здесь засохнем, как два слизня на стене! Перед кем бы ты здесь красовался, олух?! Может меня бы невзначай соблазнил?!
— Может и тебя!
— Тихо! Каша засыпает.
Я посмотрел на Олечуча. Он нежно баюкал на согнутых руках маленькую тряпичную куколку с длинными соломенными косами.
— Ой-ой-ой, — прошептал я, выпучив глаза. — Извини. Клянусь, мы с Ремом не хотели мешать.
— Каше, — подсказал Олечуч ревниво.
— Да, — я улыбнулся. — Каше. Рем, давай выйдем и поговорим в другом месте.
Оставив манекен наедине с его шизофренией, мы прошли дальше по коридору, в разгромленный алхимический зал. Я еле тащился, меня постоянно сносило вправо, суставы болели, невероятно зудело в заду, и вообще я чувствовал себя старой развалиной. И, что самое печальное, это было совершенно нормально. Я чувствовал стоны и жалобы своего тела. Оно давно готовилось к смерти, но равнодушные силы маггии не дали крови остыть, а сердцу завалиться на бок. В нем постоянно что-то перестраивалось таким образом, чтобы продлить жизнь еще на один вдох. А потом еще на один. И еще… Внутренности прогуливались по утробе, как горожане по бульвару.
Это было ужасно.
В лаборатории, на осколке змеевика, сидел Цыпленок и ловил клювиком выплывающие из трубки пузырьки.
— Надеюсь, тебе мы не помешаем? — осведомился я желчно.
— Циф, — безразлично ответил Цыпленок.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — сказал мне Рем.
Я перевернул упавший стол и уселся на него. Нет, все-таки с такими тощими ягодицами, сидеть можно только на подушках.
— Раз знаешь, тогда я помолчу, — ответил я и махнул рукой.
Рем едва успел увернуться. Сизый сгусток шкварчащего пламени, скользнул с моих пальцев и разбился о стену.
— Ух ты, — выдохнул я. — А ну-ка.
Я махнул еще раз. На этот раз у меня забурчало в желудке и что-то противно запищало в носу. Я икнул и вдруг вытолкнул из пасти языком какую-то мокрицу. Это было настолько неожиданно и мерзко, что я отпрыгнул назад и повалился на пол вместе со столом.
Рем проводил взглядом удирающую тварь и помог мне подняться.
— Там внизу, — сказал он твердо, — есть библиотека. А в этой библиотеке — книги. А в них — знания. Ты что-нибудь придумаешь, я уверен.
— Он сидел тут четыреста нерестов, — заныл я. — Четыреста. Это четыре раза по сто. Или сорок раз по десять. Или…
Рем схватил меня за челюсть и посмотрел в глаза. Прямо, безжалостно, как умеет это делать отпетый вор-рецидивист и мошенник. А еще друг. Действительно уверенный в моих способностях. Я никогда не спрашивал у Рема, уважает ли он меня. Именно потому, что он иногда смотрел на меня этим верящим взглядом.
— Лазно, — сказал я, с трудом размыкая сжатые пальцами губы. — Лавно. Я пофробую.
— Вот и отлично, — кивнул Рем, отпуская меня. — Я пока осмотрю башню. Что-нибудь должно найтись.
Я спустился в библиотеку. На серых полупрозрачных листах человеческой кожи появились закорючки, бесконечная мелкая вязь без пробелов. Я никогда не видел ничего подобного, разве что, глядя на долговые расписки моих коллег. Но там я хотя бы мог различать цифры.
Мне казалось, что знание должно прийти само, что это часть обучения. Долгое, медитативное изучение каракуль.
Нет.
Я лежал на мозаичном полу, посреди раскиданных книг и глядел, повернув голову, на статую Хладнокровного. Долго, быть может целые сутки. Или больше. Много больше. Мне не хотелось ни пить, ни есть. Только вернуть все как было. Нет, не просто оказаться на задворках Смеющейся Тени, под теплым свиным боком. Я хотел обратить свою жизнь до того самого момента, как отцовская статуэтка легла прохладной тяжестью мне в руку.
Первый камушек.
Подумать только, эта жалкая статуэтка была тем самым первым камушком, что повлек за собой ужасную, грохочущую лавину невероятных последствий, эпилогом которых стало то, что я лежу сейчас в лоне древней проклятой башни, в теле магга. Такого же древнего и проклятого.
Я обречен на долгую мучительную смерть. В лучшем случае я превращусь в мясной тефтель. В худшем, меня размажет по полу каким-нибудь Мыздесьизпрестонавылезли. А еще я вынужден буду смотреть на то, как умирает от старости мой друг Рем. Хотя, скорее от голода. И трезвости. И воздержания.
И слушать, как над нами смеется Олечуч.
Хо-хо-хо…
Одна статуэтка.
Ха-ха-ха…
И никакой надежды.
Хи-хи-хи…
Я закрыл глаза.