- Ничего у меня не готово.
Машурина раскрыла, насколько могла, свои крохотные глазки.
- Ничего?
- Ничего.
- Так-таки решительно ничего?
- Решительно ничего.
- Так и сказать?
- Так и скажите.
Машурина подумала и вынула папироску из кармана.
- Огня можно?
- Вот вам спичка.
Машурина закурила свою папироску.
- "Они" другого ждали, - начала она. - Да и кругом - не так, как у вас. Впрочем, это ваше дело. А я к вам ненадолго. Только вот с Неждановым повидаться да письмо передать.
- Куда же вы едете?
- А далеко отсюда. (Она отправлялась, собственно, в Женеву, но не хотела сказать это Соломину. Она его находила не совсем надежным, да и "чужая" сидела тут. Машурину, которая едва знала по-немецки, посылали в Женеву для того, чтобы вручить там неизвестному ей лицу половину куска картона с нарисованной виноградной веткой и 279 рублей серебром.)
- А Остродумов где? С вами?
- Нет. Он тут близко... застрял. Да этот отзовется. Пимен - не пропадет. Беспокоиться нечего.
- Вы как сюда приехали?
- На телеге... А то как? Дайте-ка еще спичку...
Соломин подал ей зажженную спичку...
- Василий Федотыч! - прошептал вдруг чей-то голос из-за двери. Пожалуйте!
- Кто там? Чего нужно?
- Пожалуйте, - повторил голос внушительно и настойчиво. - Тут пришли чужие работники, чтой-то толкуют; а Павла Егорыча нету.
Соломин извинился, встал и вышел.
Машурина принялась глядеть на Марианну и глядела долго, так что той неловко стало.
- Простите меня, - промолвила она вдруг своим грубым, отрывистым голосом, - я простая, не умею... этак. Не сердитесь; коли хотите - не отвечайте. Вы та девица, что ушла от Сипягиных?
Марианна несколько изумилась, однако промолвила:
- Я.
- С Неждановым?
- Ну да.
- Позвольте... дайте мне руку. Простите меня, пожалуйста. Вы, стало быть, хорошая, коли он полюбил вас.
Марианна пожала руку Машуриной.
- А вы коротко знаете Нежданова?
- Я его знаю. Я в Петербурге его видала. Оттого-то я и говорю. Сергей Михайлыч тоже мне сказывал...
- Ах, Маркелов! Вы его недавно видели?
- Недавно. Теперь он ушел.
- Куда?
- Куда приказано.
Марианна вздохнула.
- Ах, госпожа Машурина, я боюсь за него.
- Во-первых, что я за госпожа? Эти манеры бросить надо. А во-вторых... вы говорите: "я боюсь". И это тоже не годится. За себя не будешь бояться - и за других перестанешь. Ни думать о себе, ни бояться за себя - не надо вовсе. Вот что разве... вот что мне приходит в голову: мне, Фекле Машуриной, легко этак говорить. Я дурна собою.
А ведь вы... вы красавица. Стало быть, это вам все труднее. (Марианна потупилась и отвернулась.) Мне Сергей Михайлыч говорил... Он знал, что у меня есть письмо к Нежданову... "Не ходи ты на фабрику, - говорил он мне, - не носи письма; оно там все взбудоражит. Оставь! Они там оба счастливы... Так пусть их! Не мешай!" Я бы рада не мешать... да как быть с письмом?
- Надо отдать его непременно, - подхватила Марианна. - Но только какой же он добрый, Сергей Михайлович! Неужели он погибнет, Машурина... или в Сибирь пойдет?
- Что ж? Из Сибири-то разве не уходят? А жизнь потерять?! Кому она сладка, кому горька. Его-то жизнь - тоже не рафинад.
Машурина снова взглянула на Марианну пристально и пытливо.
- А точно, красавица вы, - воскликнула она наконец, - настоящая птичка! Я уж думаю: Алексей не идет... Не отдать ли вам письмо? Чего ждать?
- Я ему передам, будьте уверены.
Машурина подперла щеку одной рукой и долго, долго молчала.
- Скажите, - начала она... - извините меня... вы очень его любите?