На имя Инна Нодельма морщится, и Платон Олегович видит это. Отныне он будет называть ее только настоящим именем.
– Да я не про это… Пожалуйста, не прикидывайся, Платон… Неожиданно для себя Нодельма соскальзывает в лирический тон. Ангелы на Шуховой башне включают телевизор. 111 манипулирует пультом, переключая невидимые каналы. 222 смотрит телепрограмму во вчерашней газете.
Потом они некоторое время сидят молча, смотрят в лобовое стекло, за которым весна растет, волнуется, кипит, буйство природы и половодье чувств. Ангелы развешивают на опорах башни выстиранное белье. Чем дольше тишина, тем труднее прервать молчание, свести все на шутку. Краем глаза Нодельма рассматривает начальника, взрослый все-таки человек, морщины в уголках глаз, седина, оттопыренные уши, волос, торчащий из правой ноздри. Нет, из левой. Красавцем его не назовешь, однако есть что-то притягательное во взгляде, лукавом и уверенном, медленная мужская сила.
– Мне нравится, что с тобой можно молчать, что ты мало говоришь. Платон поворачивает голову, смотрит лукаво и уверенно, ресницы у него красиво загибаются. – В православии есть такая стародавняя традиция, исихазм называется. Когда монахи дают обет молчания…
– Ты хочешь сказать, что я похожа на монашку?
– Я совершенно не то хочу сказать. – Платон делает ударение на частице "то". – Когда человек молчит, то ему есть о чем молчать. Присутствует внутреннее содержание. В такой внутренней тишине молиться хорошо. Ты часто молишься?
Нодельма не отвечает.
– А зря. Нужно все время молиться. Это несложно. Но важно. Жизнь выравнивается. Вот попробуй… Повторяй все время про себя: Господи Иисусе, Сыне Божий, прости меня грешную… и ты увидишь, как изнутри сила появляется…
– Вербуешь, что ли?
– Люди мало молятся, в основном говорят только. – Платон делает вид, что не услышал последней фразы. – Мы слишком много говорим. Только и делаем, что говорим все время… От слабости своей, что ли? А вот молчать не умеем. А ты умеешь. Мне это нравится. В Париже есть особое кафе, куда люди приходят помолчать. Там даже заказ официанту делают шепотом. Или пишут записки…
– Ага, стиль "честная бедность" больше не в моде. На Манхэттене в заведениях подают свежевыжатую колу.
– Был, не видел. Или это ты шутишь так?
Нодельма пожимает плечами. Минуты две они молчали.
– А ты когда в Нью-Йорке был?
– Так я туда постоянно мотаюсь. У нас же контракт с одной крупной компанией. А ты знаешь, я был в Нью-Йорке 11 сентября, когда две эти башни рухнули. В одной из них у меня должны были состояться важные переговоры, ну, сейчас уже не важно о чем… все равно сделка не состоялась… я застрял в пробке, представляешь? Можно сказать, чудом спасся, всего каких-то пять минут…
– Слушай, зачем ходить вокруг да около: тебе эти самые файлы нужны?
– Какие файлы?
– А ты не знаешь какие?
– Нет.
– И Лиховид не знает?
– А он-то тут при чем?
– Чудны дела твои, Господи: левая рука не знает, что делает правая.
– Не поминай имя Господа всуе.
– Если ты такой набожный, то почему ты все время врешь?
А потом рассказывает про события последних недель. И про Магу рассказывает, и про Фоску, и про приставания Лиховида, и про то, что ей надоедает жить в постоянном напряжении, ожидая неприятных сюрпризов. А вот про Кня она почему-то не говорит, словно выгораживает его, словно пытается сохранить в неприкосновенности. Делает она это не специально, скорее бессознательно, просто не говорит о нем, и все. Тем более, что с некоторых пор Кня начинает казаться ей каким-то ненастоящим. Недорисованным. Она еще не совсем понимает, в чем дело, но скоро, видимо, поймет.
Платон Олегович внимательно, не мигая, слушает Нодельму, словно не может понять – верить ей или нет и что это, вообще-то, за мания преследования такая?!
Нодельма чувствует себя опустошенной, ей хочется выйти из машины, нетерпение перетекает в пальцы, Нодельма сжимает кулаки, мгновенной думы долгий след, она не будет дожидаться ответа, пусть Платон сам во всем разберется.
– Ладно, я пошла, – говорит она, оставив Платона в полном недоумении.
Он провожает ее взглядом. На улице тепло, солнце припекает, и кажется, что все проблемы должны обязательно раствориться под этим четким солнечным светом. Ангел 791 играет с зеркальцем, пуская солнечных зайчиков, 692 вышивает крестиком, а 698 стирает пыль с железных перепонок, на которых они живут.
– Что-то ты, доченька, быстро с нашим Платоном распрощалась. – Мать встречает ее настороженно. – Аль поссорились, что ль?
– С нашим… – передразнивает ее Нодельма. – Когда это он успел тебе "нашим" стать?
– Платон – Божий человек, тебе не понять…
– Ну да, Господи Иисусе, Сыне Божий, прости меня грешного…
– А вот это, доченька, правильно, – мать не замечает иронии, – молиться нужно всегда. Как только выдается свободная минутка… да даже если и не выдается… все равно помолись, и тебе легче станет…
Уединенье, тишина… А ночью раздается звонок. Нодельме кажется, что это сон, но механические трели выводят ее из равновесия, приходится протянуть руку за трубкой, чтобы мама не проснулась.
– Привет, я вернулась, – говорит знакомый голос.
Нодельма еще не понимает, кто это, однако сердце начинает прыгать теннисным мячиком, опережая мысли. Фоска? С того света? И мыслей мертвый капитал зашевелился беззвучным океаном.
– Фоска? С того света?
– Очень смешно шутишь, подруга, – говорит Фоска, – сама ты с того света, извини, если разбудила. Просто я так по тебе соскучилась, что не могла дождаться правильного времени.
Нодельма молчит. У нее нет слов. В горле пересохло.
– Слушай, я тут зависала со Стасом, это один мой знакомый, кореец между прочим, – говорит она, и в голосе ее слышится гордость. – У него сложные отношения со своим именем. Он считает, что его не Стасом зовут, а комбинацией из трех цифр, не помню каких. Прикинь.
– Ты что, не умерла? – спрашивает Нодельма.
– Слушай, Нодельма, у тебя сегодня какой-то кладбищенский юмор. Конечно, не умерла, не веришь? Сейчас я пришлю тебе sms, хочешь?
Нодельма мысленно кивает.
– Вот смотри, – говорит Фоска, – сейчас я набираю такой вот текст: давай встретимся после работы на "Добрынинской-кольцевой" в центре зала и пойдем в "Атриум", там сегодня нового Тарантино показывать будут. Теперь я отправляю эту записку тебе. Жди. Ждешь?
Нодельма мысленно кивает.
– Пришла?
Нодельма мысленно говорит, что нет. И тут ее мобильный телефон, оставленный на ночном столике, начинает светиться и вибрировать. Нодельма берет его в руки и видит в левом нижнем углу уведомление о полученном сообщении – маленький конвертик, нарисованный маленькими точками. Руки у Нодельмы трясутся, она жмет на клавишу с конвертиком и читает: "davai vstretimsja…"
– А зачем нам этот Тарантино? – спрашивает Нодельма, пытаясь разглядеть сквозь шторы очертания Шуховой башни: что там ангелы делают? Играет ли 313 на гитаре, как в прошлый понедельник?