Рассвело, и налетел ветер, покрыл рябью гладь Песчанки. Сторожок дёрнулся раз, другой — и снова замер. Сорби не сдвинулся с места. Похоже, рыба устроила себе выходной, за весь вечер и всю ночь только одна поклёвка и один полосатый красавец в сетке, что спрятана в траве, да и того, наверное, придётся отпустить. Уж слишком он маленький. Ничего, вернуться пустым даже лучше, чем прийти с одной маленькой рыбкой. Можно сделать хитрое лицо и сказать: «Не за рыбой ходили!», — а там думайте, что хотите. Жаль, что это будет только пыль в глаза, сам-то Сорби знает, что он ходил именно за рыбой. Ходил и ничего не поймал, чего уж говорить об остальном?
Солнце светило прямо в глаза. Сорби запахнул куртку и откинулся на траву. Всё у него будет! Ему всего семнадцать, вся жизнь впереди. Обучение второй ступени завершено, он среди лучших, зачем же думать о плохом? Ну, не то чтобы плохом, о… стыдном? Старый Чубург учит, что им рано думать о запретном. Сорби всегда верил жрецу на слово, да и как не верить, если Мир в самом деле пребывает в желудке Великого Тритона? Это впервые обнаружил мастер Ругол, а после строго доказал великий Гур Угон. Во всяком случае, так написано в школьных книгах.
Только в последний год Сорби стал подозревать, что Чубург не то что обманывает, а лукавит. Сорби, с тех самых пор, как научился буквам, стал книгочеем. Раньше он всегда пропускал страницы «про любовь». Глупости это всё и безделье, слюни и нюни! Настоящий мужчина должен быть героем: биться с врагами, открывать новые страны, покорять дикарей. Девчонки — для маменькиных сыночков, самих почти как девчонки. Почему же теперь, стоит ему посмотреть на них посмотреть, в груди холодеет, а в голову лезут безумные мысли? Вот только подойти страшно, и остаётся только думать и мечтать.
Не то приятели, особенно лучший друг Мурон! Тот никогда не боялся заговорить, шепнуть что-то на ушко, отчего подружки хихикали и краснели. Сорби так никогда не суметь, не стоит и пытаться…
За спиной зашелестела трава, с тихим звяканьем легла на песок сумка.
— Спишь? — раздался знакомый голос.
Мурон. Стоило о нём подумать, и вот он тут, как услыщал!
Сорби открыл глаза и сел. Друг явился не один, а с полузнакомой девушкой. Она была одета в очень короткое синее с отливом платье, и от утренней свежести куталась в прозрачный плащик. Сорби видел её несколько раз на общих собраниях или праздниках. Кажется, в их школе учился её брат, года на два младше. Конечно, Сорби не знал, как его зовут, кто их запоминает, этих малявок?
— Рыбу ловлю, — сказал Сорби.
— Рыба это хорошо, — закатил глаза Мурон. — Я тоже рыбку поймал, смотри, какая красивая! Лойна зовут.
Он чмокнул девушку в висок. Девушка смущённо улыбнулась.
— Я Сорби, — сказал Сорби, поднимаясь и отряхивая штаны от приставшей травы.
— Я знаю, Мурон рассказывал о тебе, — сказала Лойна. — Говорит, ты лучший ученик в потоке. Он так о тебе рассказывал, что я подумала, что ты тощий задохлик с очками на носу.
— Я не такой, — тихо ответил Сорби.
— Я вижу, — ещё тише сказала Лойна и покраснела.
— Мы на Птичий пляж идём, — объявил Мурон. — Ты с нами?
Птичьим пляжем называли место неподалёку. Там крутой песчаный склон был изрыт сотнями нор острохвосток. Весенней порой, когда острохвостки выводили птенцов, над Птичьим пляжем стоял невыносимый шум. Когда-то, будучи совсем мелкими, Сорби и Мурон бегали туда за птичьими яйцами, чтобы зажарить их на камнях и съесть. Так было года два подряд, а потом Мурон отравился и долго болел, и с тех пор на яйца не мог смотреть. Так что последние годы они ходили туда только купаться. Река там обмелела, но разлилась широко, и поэтому хорошо прогревалась на солнце. Сорби любил просто лежать на воде, раскинув руки и глядя на облака. Синяя трава щекотала голую спину, нагоняла дрёму…
— Так что? — спросил Мурон.
— Так это, мне не в чем, — нерешительно сказал Сорби.
— Ерунда! — махнул рукой Мурон. — Нам тоже не в чем. Правда, Лойна?
Девушка не ответила, но стала совсем пунцовой.
— Нет, — старательно не глядя на неё, замотал головой Сорби, — не пойду. Не хочу, и вообще, я рыбу ловлю.
— Как знаешь, — ответил Мурон. — А мы пойдём.
Он подхватил Лойну под руку и потащил вверх по склону. Сорби смотрел им вслед, смотрел снизу вверх, и ругал себя последними словами. Как же так? Почему он такой дурак? Она не против искупаться без всего, она пришла сюда вместе с Муроном, значит, она знала и была готова, а он отказался! Почему он такой нерешительный? Почему он всегда отступает? Вот ведь, только руку протяни, только скажи «Да!», и всё сразу сложится!
«Я с вами!», — хотел закричать Сорби, но опять не решился. Длинные, гладкие ноги Лойны мелькнули на самом верху обрыва и пропали. Стало так обидно, что в горле запершило, и Сорби чуть не расплакался. Потом вспомнил, что углядел в последний миг, глядя на Лойну снизу вверх. Под платьем у девушки был купальник, яркий красный купальник. То-то он был бы дурак, если бы отправился с ними! Ну и ладно.
Сорби повернулся к реке и тут же, оскальзываясь, рванул к удочке, потому что сторожок бешено раскачивался, а леска резала воду. Сорби схватил удилище и… то ли от неожиданности, то ли от нервов, но ошибся, слишком резко потянул на себя!.. На миг показалось, что крючок зацепился за камень, потом в ладони ударило… и леска обвисла.
Ушла… Ругаясь сквозь зубы, Сорби выбрал леску. Крючок оказался на месте, а вот наживка пропала. Рыбина сорвала слизня и ушла. Рыбина ушла. Но может и вернуться!
Сорби мигом забыл и про Лойну, и про Мурона. Он бережно очистил очередного слизенька от раковины и насадил на крючок. Стоило наживке опуститься на дно, как почти сразу последовал удар! Теперь Сорби не торопился, всё сделал как положено, и скоро на траве перед ним билась крупная, почти в две ладони длиной желтобрюшка. Сорби выдохнул: ну, всё, домой не пустой придёт, а с добычей. Мать всплеснёт руками, а отец улыбнётся в поседевшие усы. Потом мама затеет готовку и состряпает рыбный пирог. Интересно, хватит такой желтобрюшки на пирог?
Мысли шустрыми белками скакали в голове, а руки делали дело. Скоро вторая желтобрюшка отправилась в сетку, за нею третья, помельче, а с четвёртой пришлось повозиться. Никогда ещё Сорбиу не доводилось вываживать такую рыбу, он не мог себе даже представить, что желтобрюшки такой величины водятся в их речке!
Всё когда-то кончается. То ли время клёва прошло, то ли борьба с последней добычей распугала остальную рыбу, но клёв прекратился, как отрезало. Сорби сделал ещё один заброс, посидел, упершись взглядом в неподвижный сторожок, и принялся собираться. Всё хорошо в меру, и ни к чему гневить Великого Тритона жадностью. Поймал он довольно, куда больше?
Сорби достал сетку с рыбой из воды. Ого, неплохо!
— Везунчик ты.
Сорби обернулся. На берегу, катая во рту травину, сидел Мурон.
— Да, повезло, — сказал Сорби, качая улов в руке.
— Я не об этом. — Мурон сплюнул травину, поднялся.
— Не понимаю, — неопределенно повел подбородком Сорби. — Мне кажется, это ты везучий. Вон какую рыбку себе отхватил.
— Ты не только везунчик, но и дурак, — мрачно сказал Мурон.
— Чего это? — удивился Сорби.
— Она тебя искала, — сказал Мурон. — Познакомь, говорит, с Сорби, да познакомь. А ты… Эх!
— Так вы… не пошли купаться? — проговорил Сорби.
— Как есть дурак, — ответил Мурон. — Зачем я ей нужен? Она такая, такая… — он махнул рукой, повернулся и полез вверх по склону. Сорби остался стоять, открыв рот, потом спохватился:
— Ты мог хотя бы намекнуть!
— Точно, дурак, — не оборачиваясь, бросил Мурон.
Тритон и все тритонята, что он имел в виду? Всю дорогу домой Сорби ломал голову и не мог понять, почему он дурак? Ну, скажите, почему? Он с этой Лойной не разговаривал никогда, никаких намёков она не давала, всегда выглядела неприступной, гордячкой даже! Откуда он мог знать, что она?.. Хотел быть благородным, другу не переходить дорогу, а оказался дурак? Вот и пойми после этого женщин! Но всё равно, домой шёл радостный. Хороший улов, никогда такого не приносил, то-то мать обрадуется! Она любит тушёную жёлтобрюшку, да в подливе из земляных бобов…
Едва открыл дверь в родительский дом, понял: что-то не так. Отец глядел угрюмо и при этом как-то растерянно, а у матери были красные глаза, словно она недавно плакала.
— Мама, папа! — кинулся к родителям Сорби. — Что случилось?
— Хорошая рыбка, — сказала мама, забирая у него сеть, — пироги будут.
Сказала печально, не радуясь его добыче.
— Мама, — не понимая, в чём дело, и оттого обижаясь, заговорил Сорби, — я для тебя старался, что случилось? Я же вижу, случилось что-то. С отцом поссорились? Из-за меня?!
— На, читай. — Отец, насупившись, подал ему хрустящий голубой конверт с золотой окантовкой. — Когда заявку посылал? Почему нас не спросил? Почему не посоветовался? Так не делается.
Он закашлялся и отвернулся.
Золото на голубом — цвета лардийского расчислительного училища! Сорби уже и позабыл, что отсылал им заявление. Как раз после зимних испытаний это было. Времени прошло — ого, почти полгода! Решил: раз не ответили, то и не приняли, и выкинул из головы. Жалко было расставаться с надеждой, он любил расчисления, и на занятиях хвалили, но что поделаешь. А тут — вот…
Дрожащими от волнения руками Сорби вскрыл конверт. Не надорвал, не нарушил красоту — отметил мимоходом. Внутри оказался лист плотной голубоватой бумаги с золотым вензелем — перекрещенные перо и счёты — в правом верхнем углу.
— «Уважаемый Сорби Гуан», — начал он.
Мать бросила взгляд на отца, а тот коротко покачал головой.
— «Извещаем, что Вы приняты на инструментальное отделение Лардийского Высшего Расчислительного училища имени мастера Ругола». — Он с восторгом посмотрел на родителей. — Меня приняли, слышите? Приняли! «Вам надлежит прибыть… с собой иметь… Подписи: Ректор Фрок Гаспиа, секретарь Туа Туама». Мама, папа! Почему вы не рады?! Меня ведь… приняли…
Они были печальны.
— Я не понимаю, — закончил почти шёпотом.
— Ладно, не думай об этом, — сказал отец. Он подошёл и обнял сына, и Сорби впервые за долгие месяцы даже не попробовал отстраниться. Внезапно он почувствовал себя маленьким ребёнком. Когда-то давно, в детстве, когда маленький Сорби был обижен или у него что-то не получалось, отец подходил и так же, как и сейчас, прижимал к себе, и мальчик успокаивался, зная: папа надёжен как скала, всё будет хорошо.
— Иди, перекуси и отдыхай, — сказала мать. — Всю ночь не спал ведь.
— Ага…
Сорби зевнул. Он наскоро умылся, выпил чашку отвара с пирожком и поплёлся к себе. Глаза слипались. Наверное, он заснёт, не добравшись до постели. Вот будет смеху, если он уснёт сидя, забыв снять штаны!..
Но сон не приходил. Сорби вертелся так и эдак, мысли сменяли одна другую: как это будет? Где взять денег на поездку, ведь в письме ничего не написано про то, что стоит доехать до Группий-Норса? Он вскочил, перечитал письмо ещё раз, уже внимательнее, и обнаружил в самом конце приписку: «Это письмо служит проездным документом. Не потеряйте его!». Вот как… Его не только пригласили учиться, даже дорогу взяли на себя! Интересно, будут ли его в дороге кормить? Лардия не близко, полтора дня пути. Ничего, это не долго, он согласен поголодать. Потом Сорби подумал, что мама ни за что не отпустит его без припасов. Конечно, как он мог забыть об этом! И всё же, почему они так расстроены? Он уже уезжал из дома, однажды отсутствовал целых двадцать дней. Они были в походе, лазали по горам, а это гораздо опаснее, чем обычная поездка по стальному пути. Что не так?
Всё же бессонная ночь взяла своё. Сорби согрелся и заснул, и разбудил его сногсшибательный дух печёной жёлтобрюшки. Пирог! Открытый, с подливой, всё так, как он любит!
Обед удался на славу. Родители были веселы, хвалили Сорбиа за успехи, радовались, и он забыл свои страхи. Мало ли что произошло в его отсутствие? Будь что серьёзное, он бы знал.
***
Целыми днями Сорби сидел на реке, наслаждаясь ничегонеделанием, а вечерами бегал по друзьям и знакомым, так что время, оставшееся до отправления, пролетело незаметно. Раз — и закончилось, и завтра уезжать! С рассветом Сорби с родителями отправились на станцию стального пути. За спиной Сорби тащил пухлый, набитый совершенно необходимыми, по словам матери, вещами, дорожный мешок, в руке — сумку с документами и припасами в дорогу. Прибыли сильно заранее, однако поезд уже ждал. Суетились пассажиры. Обнимались на прощание, оживлённо говорили или просто молчали. Дети постарше бесились, маленькие спали в колясках или на руках у мам.
— Иди, сын, — сказал отец. — Мы подождём здесь, потом помашешь нам из окна.
— Да, папа. Да, мама, — Сорби пожал руку отцу, расцеловался с матерью и зашагал к старшему по поезду.
— Подскажите, почтенный, — протянул ему письмо из училища, — куда мне идти? Место не указано…
Старший, румяный толстячок в форменной тужурке, распекал грузчиков, и взглянул на Сорби с неудовольствием. Однако, заметив конверт-приглашение, расплылся в широкой улыбке:
— Одну минуту, молодой господин! Эти бездельники, — он махнул рукой в сторону угрюмых грузчиков, — совершенно не хотят работать!
— Да-да, конечно, — пробормотал Сорби. На его взгляд, грузчики трудились как следует. По перрону сновали тележки с багажом, два человека деловито затаскивали тяжёлые мешки в грузовое отделение. Впрочем, он не специалист, чтобы рассуждать…
— Пойдёмте, молодой господин… Гуан, — прервал его размышления толстячок. — Ваши покои в самом начале. Кстати, если вас кто-то провожает, можете пригласить их с собой. Они смогут проехать с вами одну станцию, а на следующем поезде вернуться обратно. Это совершенно бесплатно! — Замахал руками старший, увидев, что Сорби собирается что-то сказать. — Всё за счёт Группий-Норса.
— Спасибо, — неуверенно ответил Сорби и помахал рукой родителям: — Идёмте, прокатитесь!
Ещё слово «покои» показалось Сорби странным и подозрительным. Действительность же превзошла все его ожидания. В поезде Стального пути ему отвели не кресло и не койку, как это происходило обычно, а целых две комнаты с отдельным входом прямо с перрона. Мягкие диваны, огромное окно во всю стену, красивый, инкрустированный цветными вставками стол, объёмистые ниши для багажа… Мать и отец с удивлением осматривали покои, опасаясь присесть на диван, чтобы не испачкать ненароком богатую обивку. Сорби, тоже изумлённый до крайности, спросил у старшего:
— Извините, почтенный, вы уверены, что это в самом деле моё место? Возможно, какая-то ошибка… Будет обидно, если…
— О, не волнуйтесь, господин Гуан! — воскликнул старший. — Об ошибке не может быть и речи! Вот, извольте сами видеть: — Он продемонстрировал запись в путевой книге: — «Сорби Гуан с сопровождающими, следует до города Умелых, Группий-Норса. Покои номер два, питание и напитки по требованию».
— И напитки… — потерянно повторил Сорби.
— Совершенно верно, господин Гуан! — радостно подтвердил толстяк. — Вино, пиво, прохладительные напитки. По отдельному запросу можем принести что-то покрепче, тоже совершенно бесплатно, конечно. Так что располагайтесь, мы отправляемся через десять минут. Здесь, — он показал на двери, — умывальная комната. А здесь, — толстяк открыл ещё одни двери, рядом, — выход в общий коридор. Там располагаются покои за номерами один и три. Тройка пока пуста, путешественника ждём только в Торбане, а единичка уже занята. Тоже, кстати, до самого города Умелых. А сейчас позвольте откланяться, дела.
Одарив всех по очереди улыбками, старший вышел.
— Это не просто так, сын, — сказал отец. — Учись хорошо, они на тебя надеются. Видишь, какие хоромы…
— Да, сыночек, — кивнула мать. — Отправляйся и будь счастлив, а мы уж пойдём.
— Почему, мама? — удивился Сорби. — Назад вас бесплатно довезут.
— Мы уже всё друг другу сказали, — объяснила мать. — Попрощались уже. Зачем лишний раз нервы трепать? Так что, — она прижала Сорби к себе, и он внезапно заметил, насколько она маленькая и худенькая, — счастливо тебе. Пиши!
Щёлкнул замок. Родители остановились на перроне возле его окна. Отец помахал рукой, а мама вытерла слезу. И поезд тронулся. Сорби долго смотрел назад, пока родные не пропали из виду. Потом сел и задумался. В чём дело, что он не понимает? Почему они вели себя так, будто прощались навсегда? Почему желали счастья? Конечно, это правильно, но весь он уезжает ненадолго! Он обязательно будет приезжать в отпуск, а как иначе?
Шуршали моторы, вагон мягко покачивался на струне. Предместья родного города пропали вдали, их сменили рощи и перелески. Всё, он едет. Он едет в город Умелых учиться на расчислителя…
Поезд потихоньку набирал ход. Вышки, на которых висела струна, деревья, дома ближних селений, — всё смазалось, расплылось. Глаз не успевал уловить ничего по отдельности, так быстро оно исчезало позади состава. Даль заслонял лес, лишь изредка в нём случались разрывы, и тогда Сорби мог заметить то кусочек поля, то блеск речки вдали, то утонувшую в зелёной пене садов деревеньку.
Скоро ему наскучило глазеть в окно. Спать не хотелось, натура требовала новых впечатлений, и он принялся исследовать своё временное пристанище. Если бы не покачивание и не смена видов за окном, его следовало бы назвать номером в шикарной гостинице. Сорби жил в такой однажды, год назад, когда участвовал в междугородних соревнованиях среди школ. Их команду поселили как раз в такой гостинице: с огромными окнами, мягкой мебелью, красивыми коврами и картинами на стенах; номера соединялись сетью дальнослухов, и можно было поболтать с кем угодно хоть ночью, не слезая с кровати. Чем закончились состязания, Сорби не запомнил. Их команда осталась где-то в серединке, но и не провалилась. Зато они весело провели время: общались, ходили на экскурсии, посетили местный театр, где посмотрели спектакль, который Сорби совершенно не запомнил. Зато он понял, что жизнь не всегда похожа на ту, что он вёл в родном городе. Что есть красивые вещи, красивые и свободные люди, поступающие так, как хотят, а не так, как требует необходимость. Именно тогда он задумался о работе расчислителя; впервые всерьёз задумался о будущем и о перспективах.
Тогда он и решил подать заявку в только что открытое Лардийское училище. И ведь не зря! Он здесь, он едет, едет!
От полноты чувств Сорби зашмыгал носом. Торопливо — вдруг зайдёт старший и увидит? — вытерев слёзы, Сорби открыл дверь умывальни, чтобы освежиться, и завис на пороге…
Дома Сорби мылся в лохани, в гостинице познакомился с ванной комнатой, а здесь — впервые в жизни увидел настоящий бассейн. Наверное, в нём могла бы одновременно искупаться вся их команда, — мальчики налево, девочки направо, — не мешая и не стесняя друг друга! Сорби присел на край огромного, занимавшего почти всю умывальню сооружения, бездумно покрутил вентили: горячая, холодная и даже тёплая вода. Осмотрел полочки и ниши с шампунями, притираниями, полотенцами и множеством других вещей, о которых он не имел представления, увидел в зеркале свою испуганную физиономию, наскоро побрызгал воду на лицо и, забыв вытереться, сбежал из умывальни. Встал у окна, упершись лбом в стекло, и так замер. От мыслей кружилась голова. Происходило нечто несусветное. Не может мальчик из обычной семьи, пусть способный или даже талантливый, ехать так! Роскошное путешествие стоит денег, которых нет ни у него, ни у семьи. Сорби не мог представить, что сможет хоть когда-нибудь заработать столько. Да, расчислитель — новая, перспективная профессия. Но всему должен быть предел! Даже у директора их школы, даже у городского головы, — их класс водили к нему домой на экскурсию, — даже у них не было такого, такого…
На миг Сорби захотелось, чтобы поезд остановился. Прямо здесь, в пустом поле. Они едут не так долго, Сорби может вернуться пешком, хватит и дня. Но как остановить поезд? Старший, надо связаться со старшим!
Сорби вскочил, чтобы бежать искать старшего, но тут заметил небольшую нишу в стене, а в ней — дальнослух. Вот и решение, он позвонит старшему, поезд остановят… Поднимая трубку, Сорби даже не подумал, что скажет старшему, как объяснит ему своё желание.
В наушнике щёлкнуло и усталый голос старшего произнёс:
— Слушаю вас, господин Гуан.
— Я… — начал Сорби и замолчал, потому что слова вдруг вылетели у него из головы.
— Вы проголодались? — подождав немного, осведомился старший. — Скоро Клосгер, а после будем разносить обед. Вы можете подождать, господин Гуан? Кстати, в ваших покоях есть походный ледник, а в нём — холодные закуски как раз для такого случая. Конечно, если вы желаете горячего, то…
— Нет, нет, я подожду! — испуганно произнёс Сорби и положил трубку. Скоро Клосгер! Вот всё и решилось, можно сойти в Клосгере. Это немного дальше, чем он рассчитывал, но за два — три дня он справится.
Поезд замедлялся. По сторонам мелькали маленькие домики, огородики, потом началась высокая, закрывшая всё вокруг кирпичная стена. Исписанная приличными и не очень словами, изрисованная такими же картинками она длилась и длилась, а потом кончился, и поезд въехал на станцию. Загремели сцепки, поезд остановился.
Сорби схватил мещок, открыл дверь наружу, оглядываясь вокруг, как бы улизнуть незаметно. Лязгнула дверь соседних покоев, и оттуда показалась… Лойна! Одетая по-походному, в практичном немарком костюмчике, волосы завязаны узлом на голове. Сердце Сорбиа на миг остановилось, потом застучало быстро-быстро. Лойна, что она делает тут? Она одета в дорожное, значит, едет в покоях, значит, её тоже вызвали?
Лойна начала разворачиваться, и Сорби юркнул обратно в покои. Не хватало, чтобы она заметила, как он бежит. Что она тогда подумает?
Сквозь окно было видно, как из покоев Лойны вышла женщина, должно быть, мать, а с нею мальчишка, тот самый Лойнин брат, имени которого Сорби не помнил. Женщина что-то объясняла, качала головой, пыталась вручить девушке какие-то свёртки. Потом Лойна покраснела и отвернулась. Женщина изменилась в лице, порывисто обняла дочь и что-то зашептала ей на ухо. Сорби отпрянул от окна. Он не слышал слов, но каким-то образом понял, что не стоит смотреть и тем более не стоит прислушиваться, ведь дверь наружу приоткрыта, и он может узнать то, что не предназначено для посторонних.
Вагон задрожал. Лойна расцеловала мать и брата, и запрыгнула в вагон, который тут же тронулся с места.
Лойна.
Вот кто занял покои за номером один. Почему он не видел? А почему он должен был увидеть? Он ведь не знал, что Лойна тоже… Откуда ему было знать?
В дверь, ведущую в общий коридор, постучали. Потом ещё раз, уже нетерпеливо.
— Входите! — догадался Сорби.
В покои, держа перед собой поднос, прошла молодая девушка в форме Стального пути.
— Благодарю вас, господин Гуан, — с улыбкой произнесла она. — Здесь обед. Если что, звоните. Посуду оставьте здесь. — Она открыла в стене ещё одну нишу.
— Спасибо, — стараясь выглядеть бодро, ответил Сорби.
Девушка ещё раз улыбнулась и закрыла за собой двери.
Что именно принесли на обед, Сорби не заметил, мысли его занимала Лойна. Очнулся, обнаружив, что все тарелки и судки пусты, и есть больше нечего. Сгрузил грязную посуду в нужную нишу, закрыл дверцу. За стеной загудело. Сорби не удержался, и едва звук затих, снова заглянул в нишу; там ничего не осталось. Он почему-то думал, что девушка зайдёт снова, уж больно загадочно она улыбалась. Ноги сами вынесли его в общий коридор. С другой его стороны располагались такие же, как в покоях, окнах, а в них — привычное уже мельтешение. Вдоль окон стояли скамеечки, сейчас пустые. Сорби обернулся: дверь в покои с номером один была приоткрыта. Сорби замер рядом с ними, не решаясь ни постучать, ни войти так. Что она ему скажет? Почему он поверил Мурону? Приятель был тот ещё затейник, любил розыгрыши и шутки. После его, бывало, поколачивали, но Мурон не мог удержаться и продолжал шутить, иногда довольно зло.
Будь что будет!
Сорби взялся за дверную скобу, но тут же отдёрнул руку: в покоях за номером один ему почудился звук. Что делать?! Уйти? Но сколько можно убегать, да и зачем? Ничего он Лойне не обещал, и она тоже, они вообще почти не говорили между собой. Они и не знакомы вовсе. Встреча в поезде — чем не повод познакомиться? Сделать шаг и войти, и сказать: «Здравствуй, Лойна, я еду в соседних покоях, давай…». Давай что?! Вдруг она подумает…
Сорби не успел навоображать, что именно она подумает. Дверь открылась. В проходе, опершись о косяк, стояла Лойна. Волосы свободно рассыпались по плечам. Она переоделась, теперь на ней было то самое платье, что и тогда, на реке. Ноги затянуты в ярко-красные колготы, моднючие и недешёвые, явно не на каждый день. Такие длинные и гладкие, что у Сорбиа мгновенно пересохло в горле. Нестерпимо захотелось присесть к ним, прижаться, обнять, пробежаться пальцами от щиколоток вверх, к коленям, а там и выше, выше, выше!..
Такое не надевают просто так, в таком не гуляют по улицам, не заходят в магазины. В таком не забегают к подружке поболтать. В голове Сорбиа набатом бил пульс, а уши, наверное, светились от прилившей крови…
Лойна молчала, смотрела на него и ждала.
— Привет, — выдавил из себя Сорби. — Меня вызвали… в город Умелых, и вот…
Он исчерпал все слова, которые остались в голове, и умолк.
— Меня… тоже вызвали, — хрипло сказала Лойна и схватила его за руку: — Так и будешь здесь стоять? Заходи же!
Сам не свой, Сорби шагнул вперёд и оказался лицом к лицу с Лойной. Её била дрожь. Рука, которой она держала его руку, тряслась, как от холода, только была горячей, как огонь. Вагон качнуло, и их бросило друг навстречу другу. Обнаружив, что коснулся своей грудью её груди, Сорби отпрянул, пробормотал:
— Как странно они едут… Нельзя же так?
— Нельзя, — кивнула Лойна и опять покраснела.
Как трогательно она краснеет…
— А ты… — начал Сорби, но Лойна прижала палец к его губам.
— Не говори ничего, ты всё… испортишь.
Лойну снова качнуло, и Сорби пришлось подхватить её. Чем так пахнет? Сорби принюхался… Лойна была пьяна!
— Отпусти… — проговорила она. — Давай лучше выпьем?
Вагон снова качнуло, и они упали на диван.
— Ты не пошёл с нами тогда, — прошептала Лойна. — А я…
Разливая вино по столу, она наполнила два стакана.
— Я видела… тебя в окно, — продолжила Лойна. — Думала, ты сам придёшь, разве… ты не знал, что меня… тоже вызвали?
— Нет.
— Так смешно… — Лойна захихикала и отпила из стакана. — Вкусное, правда?
— Ага.
Сорби тоже сделал глоток, не чувствуя вкуса. Ему было попеременно то жарко, то холодно. Что делать? Она ждёт от него… понятно чего. Но он же не умеет! Он же никогда этого не делал, никогда не был с женщиной. Вдруг у него не получится? Да, он смотрел картинки и читал неприличные рассказы, переписанные от руки, но одно дело читать и смотреть, и совсем другое — делать это самому!
— На состязаниях, это было на состязаниях, — рассказывала Лойна. — Я как… увидела тебя, так ты мне сразу понравился. Ты слушаешь?
— Да, конечно.
Лойно подвинулась ближе. Теперь они касались бёдрами. От неё было жарко как от печки.
— А ты, — она ткнула его пальцем в грудь, — ты меня совсем не замечал! Проходил мимо. Правда, — Лойна откинулась на спинку дивана, раскинула руки по сторонам, чуть не попав Сорби по носу, — я красивая?
— Ты красивая, — честно ответил Сорби. — Очень красивая.
— Во-от! — протянула Лойна. — А ты меня не замечал. А я… ой! Мне плохо, ой…
Тритон! Такое Сорби видел не раз. Вино такая коварная вещь, а она, наверняка, впервые в жизни пила вино. Не на семейном празднике, под присмотром родителей, а одна!
Лойна давилась, её лицо исказилось от ужаса.
— Быстро!
Сорби вскочил с дивана, подхватил Лойну под руку, потащил в умывальню.
— Ой, что со мной… — простонала Лойна, и её вырвало. Сорби дотащил её до ванны, нагнул над ослепительно чистым фаянсом. Лойна содрогалась от рвоты. Сорби открыл воду, набрал стакан. Когда Лойна чуточку успокоилась, сунул стакан ей в лицо:
— Пей!
— Зачем?
— Пей, я сказал! — приказал Сорби. — А теперь — два пальца в рот.
— Я не хочу… — простонала Лойна.
— Быстро!
После трёх стаканов девушка немного пришла в себя. Умывшись, сидела на краю ванны и качалась из стороны в сторону. Сорби даже стало её жалко.
— Я такая испорченная, да? — произнесла, наконец, она.
— Нет, — сказал Сорби. — Ты просто выпила лишнего.
— Это пройдёт, я не умру?
— От этого не умирают, — ответил Сорби. — Наверное. Теперь, — он ненадолго задумался, — раздевайся и ступай спать.
— А… ты? — спросила Лойна, послушно стаскивая платье через голову.
Сорби сглотнул. У Лойны оказалась очень маленькая грудь, куда меньше, чем на тех картинках, но при этом гораздо красивее.
— На! — Он сунул ей в руки халат.
— А ты? — повторила Лойна, покачиваясь.
— Я приберу тут пока, — ответил Сорби.
Он быстро вымыл пол, прополоскал и повесил сушиться очень маленькое синее с отливом, — и как она в него только влезла? — платье и вышел в покои.
Лойна спала, раскинувшись на диване. Ей хватило сил стянуть колготы, и они валялись тут же, на полу. На девушке остались только узенькие трусики; халат лежал на спинке кресла. Сорби постоял, глядя на неё и слушая своё хриплое дыхание, потом ему стало стыдно. Он укрыл Лойну халатом, выключил свет и тихо вышел, прихватив со стола полупустую бутылку.
В леднике второго номера обнаружилось копчёное мясо и острые маринованные овощи. Сорби налил вина, выпил, зажевал мясом, не чувствуя вкуса. Перед глазами встало девичье тело. Накатило возбуждение: она здесь, за стенкой, она не скажет ничего против, она сама хотела! Она и не вспомнит! Сорби даже привстал с дивана… и плюхнулся обратно. Ему привиделось, как он пристроится к мягкому, безвольному телу, и как… не сможет попасть. Он даже помотал головой, отгоняя наваждение. Так нельзя, неправильно, он не дрянь из подворотни, и Лойна тоже! Нет, он не такой, но хотя бы посмотреть он может? Чувствуя себя последним подонком, Сорби крадучись выбрался в коридор и приоткрыл дверь в номер первый.
Лойна, маленькая и беззащитная, лежала теперь на животе, закутавшись в халат; рука свесилась с дивана и раскачивалась вместе с вагоном. Халат скрывал её почти всю, из-под полы выглядывала ступня левой ноги и нога правая до половины бедра. Луч солнца из окна облизывал подколенную впадину. Сорби захотелось быть этим лучом, но тут Лойна завозилась и перевернулась на спину, халат сполз на пол — и Сорби с горящими ушами выскочил за дверь.
Что на него нашло? Чего он испугался, ведь Лойна спит и, наверняка, спать будет ещё долго? Он для этого и пошёл в номер первый: полюбоваться, но сбежал, как… как…
Сорби допил бутылку, но так и не придумал, с кем должен себя сравнить. В голове шумело, вагон качало, и незаметно для себя он погрузился в сон. Проснулся от стука; явилась давешняя поездная девица с ужином. Пока она расставляла на столе приборы, он пялился в окно, кожей чувствуя её насмешливые взгляды. Конечно, в номере первом она побывала раньше! Пришла злость: кто она такая, что она себе позволяет? Сорби хотел повернуться, сказать что-то резкое, но тут щёлкнула входная дверь, и он с облегчением перевёл дух. Ничего бы он ей особенного не сказал, только выставил бы себя дураком.
От вина болела голова, но не сильно. Сорби с аппетитом поужинал и окончательно завалился спать.
Наутро они встретились в коридоре. Лойна была бледна, только уши алели сквозь чёрные волосы. Она прятала глаза, смотрела неотрывно в окно, потом развернулась к Сорби и тихо сказала:
— Спасибо.
Подалась вперёд и легко коснулась губами его щеки.
— За что? — зачем-то спросил Сорби.
— За то, что…
Лойна не договорила, потупилась и ретировалась в номер первый.