Небо было высокое до головокружения. Но в него всё равно хотелось смотреться. Что ещё делать, если в кои-то веки раз выполз на девственную природу? Фёдор Параминов сплюнул травинку, которую грыз уже минуты две и сгрыз, измочалил до потери удовольствия. Трудно считать место, где когда-то подорвали ядерный фугас, девственным, но, если охота, об этой малозначительной детали можно забыть. Железо за прошедшие годы почти сгнило и уже не пахнет даже ржавчиной.
Если не принюхиваться.
Фёдор поёрзал в раскладном кресле. Хорошо!.. Солнце проглядывает сквозь кисею облаков, поэтому греет, но не жарит. Ветер сносит комаров и запах багульника, от которого у него так противно болит голова. Так бы и сидел. Но… что они там копаются?
С минуту Параминов размышлял: встать или обойтись, так и не принял никакого решения, и тут со стороны скал захрустел под тяжёлыми шагами гравий.
— Н-ну? — не поворачиваясь, вопросил Фёдор.
Афанасьев, не отвечая, поставил на попа подготовленный заранее чурбачок и сел напротив. Он был совершенно бледен и глядел ошалело. Настолько, что Параминов с трудом сдержал усмешку.
— Что нашли, спрашиваю? — повторил он.
— Выпить нет, Фёдор Иванович? — спросил внезапно Афанасьев. — Покрепче чего…
— Даже так? — удивился Параминов. Афанасьев, хотя и походил с виду на гангстера-громилу из старого вестерна, человеком был деликатным и лишнего себя не позволял. До этой минуты не позволял. На корпоративах не пил, максимум бокал сухого вина или шампанского на новый год. Крепкое не пил никогда. И не то чтобы таился, а сам был не против кинуть в пасть стопку-другую, нет, подчинённые, друзья и знакомые, все, до кого дотянулись руки Кузьмы Кузьмича, подтверждали: не пьёт. Не зашит, а просто не видит смысла. Так что… Фёдор Иванович покачал головой и произнёс:
— В тех кустах рюкзак, в нём пошуруй. Стаканы там же.
Афанасьев благодарно кивнул, отошёл на минуту и скоро вернулся с полным стаканом коньяка. В другой руке он держал бутерброд. Испросив взглядом разрешения и получив его, Афанасьев, не изменившись в лице, выцедил спиртное и принялся сосредоточенно жевать. Параминов терпеливо ждал. Доев бутерброд, Афанасьев длинно выдохнул и сообщил:
— Давненько…я не брал… в руки шашек.
— Ты только не напейся, — посоветовал Параминов. — Ну, что?
— Ни в коем случае! — отрапортовал Афанасьев и продолжил: — Если коротко, Фёдор Иванович, там солнечная система.
— Что?! — Параминову показалось, что он ослышался. — Может, ты зря коньяк пил? Стакан, знаешь ли, это не шампанского бокал!
— Ерунда, Фёдор Иванович, — отмахнулся Афанасьев. — Я совершенно трезв. Вернее, я пьян, но не от коньяка, а от того, что… что…
От избытка чувств он запнулся, не в силах подобрать слова, и ткнул пальцем в сторону горы. От выпитого глаза его заблестели, а на щёки вернулся… нет, не румянец, а просто обычный человеческий, телесный цвет. Короче, Афанасьев перестал напоминать ходячего мертвеца, настолько удивлённого этим фактом, что это делало его похожим на человека. Теперь Афанасьев вернул себе людское обличье, но понятнее от этого не стало.
— Пожалуйста, — сдерживаясь, заговорил Параминов, — объясни подробнее.
— Там длинная дорога, военная, наверное.
— В скале? — переспросил Параминов.
— Так точно, в скале, — кивнул Афанасьев. — Продолжение той, что здесь. В конце завалы, но можно пройти. Потом дорога обрывается, там стена. В стене дыра, — он неожиданно хихикнул. — Эти конспираторы завесили её куском ткани. Кажется, это чьи-то штаны, да. А за дырой огромная пещера, и в ней светит звезда.
Он снова выдохнул и замолчал, уперев взгляд в носки ботинок.
— Именно звезда? — тупо переспросил Параминов.
— Звезда, Фёдор Иванович, — глухо ответил Афанасьев. — Натуральная звезда. А вокруг неё — планеты.
— Что за чушь ты несёшь?! — взорвался Параминов. — Какая звезда, какие планеты?! Там гора, максимум пещера в горе. Может, это прожектор? Или сквозная щель в скале, через неё солнце светит?
— Простите, начальник. — Афанасьев выпрямился и посмотрел на Параминова в упор. — Это не прожектор и не солнце через щель. Это звучит как чушь, но это не чушь. И потом, это так легко проверить!
— Я проверю, — пообещал Параминов, поднимаясь из кресла. — Ох, я проверю! Вы у меня побегаете! Кузьма Кузьмич где?
— Внутри распоряжается, — сообщил Афанасьев. — Он тоже верить не хотел.
***
Жизнь у Никиты Трепникова не задалась. Всё чаще посещала его мысль, что в юности он сделал неверный выбор. Пошёл бы в ПТУ, на газосварщика, или в торговый техникум, на… на кого там учат? В первом случае получал бы просто большую зарплату, особенно сейчас, когда рабочие специальности нарасхват, вот втором — превратился бы, глядишь, в уважаемого человека, если бы пережил девяностые. Так нет же, увлёкся астрономией и теоретической космологией, получил образование и специальность «астроном», а больше не получил ничего. Ни жены, ни детей, ни уважения. Ни грантов. Кому нужен в наши времена космолог-любитель? Была одна вещь, которой он мог не то, чтобы гордиться, а не считать провалом. Да только толку с неё — чуть. Вырос Никита Трепников слишком гордым, чтобы радоваться школьной дружбе с местным воротилой Жогиным. Тем более, просить у него помощи.
О конторе, куда его распределили, не хотелось даже вспоминать. Поначалу приняли его хорошо, но потом!.. А ведь горел, участвовал в конференциях, пытался статьи писать. Потом увидел, какое процветает на небогатой астрономической почве воровство, плюнул и вернулся домой.
Вот и преподавал Никита Николаевич алгебру и геометрию в школе. Раньше был приработок, но потом астрономию отменили. Чем думали? В глубине души он понимал причину такого решения. Людьми, которыми не считают мысль о том, что Земля плоская, дикостью, проще управлять. Отсюда все эти попы в телевизоре, церкви-новоделы, на которые без изумления не взглянешь, рассуждения о скрепах и прочее, от чего у Трепникова поднималась в груди волна чёрной ненависти, а руки бессильно потели. Хотелось убивать, но слишком хорошо воспитали его безвременно ушедшие родители… Спасибо советской власти, что дала им квартиру. По крайней мере, Никите Николаевичу есть где жить.
Он отложил тетрадку, которую проверял, потянулся за следующей. Чёрт побери! Балбесы совсем не хотят учиться! Если так пойдёт дальше, он на одних красных чернилах прогорит. Наверное, сам виноват, не сумел заинтересовать предметом. А как их заинтересовать, если кроме интернета и игрушек их ничего не интересует? И как ему самому стать им интересным, если у некоторых карманных денег больше, что его зарплата?
Нестерпимо захотелось выпить. Никита Николаевич не увлекался алкоголем, на какие шиши? Но раз в неделю, в воскресенье, он позволял себе бутылку пива или рюмку дешёвой водки. Початая бутылка в холодильнике, достаточно достать и налить. Никита Николаевич скрипнул зубами: он не алкоголик, надо держать себя в руках!
…Стопка непроверенных тетрадей уменьшалась, но медленно, слишком медленно. Никита Николаевич отбросил очередную тетрадь. Если он не выпьет прямо сейчас, то не сможет доделать работу, ему просто не хватит нервов!
Подойдя к холодильнику, Никита Николаевич открыл дверцу и потянулся к бутылке. Почему не нарушить собственные правила? Это его правила. Это немножко стыдно, зато сладко. Это как секс. Наверное.
Дзынь!
Никита замер.
Дзынь-дзынь-дзынь!
Вот это новости! Явно звонили в дверь. Кто бы это мог быть? Последним его гостем был отец одного из лоботрясов месяца четыре назад. Зачем приходил и чего хотел, Никита Николаевич так и не понял.
Жаль, но придётся погодить. Бутылка отправилась обратно в холодильник, а Никита Николаевич — в прихожую. Открыл дверь и остолбенел. На пороге стоял собственной персоной Жогин Илья Витальевич, одноклассник и олигарх. Одетый в демократичный джинсовый костюмчик по моде конца прошлого века, в простых кроссовках и с кожаным, безусловно дорогим и на первый, и на второй взгляд саквояжем в руках. Позади маячил ещё один человек, смутно знакомый своей рыжей бородой.
— А-а-а? — начал Никита Николаевич и заткнулся. В голову не приходило ничего путного, кроме: «Ты откуда, Одиссей? От жены, от детей?». Спроси кто, при чём тут Одиссей, Никита Николаевич не ответил бы. Перемкнуло что-то в мозгах.
— Пустишь? — улыбнувшись, спросил Жогин. — Или в дверях разговаривать будем?
— А? Да, конечно, — отмер Трепников. — Проходи, Илья. И вы, — он с сомнением посмотрел на бородача, — вы тоже проходите.
— Тогда пропусти, — с едва заметным недовольством сказал Жогин. — Не стой столбом на дороге.
— Да. Да, конечно… — промямлил Никита Николаевич, освобождая проход.
Визитёры прошли внутрь. «Проходите так», — хотел, было, сказать Никита Николаевич, но те вежливо разулись, не дожидаясь напоминаний или разрешений. В зале Жогин кинул критический взгляд на занятый тетрадями стол и едва заметно дёрнул подбородком. Сам он, скорее всего, и не заметил своего мимолётного недовольства, но на него отреагировали Никита Николаевич и бородач. Тетради отправились на старый, родительский ещё сервант, а возле стола появились два дополнительных стула. Жогин открыл саквояж и жестом фокусника достал из него бутылку и несколько пакетов. Рядом на столешницу лёг ноутбук.
— Э-э-э… — протянул Жогин. — Никитос, нам как, с салфеток закусывать?
Как во сне Никита Николаевич метнулся на кухню и загремел посудой. Он так давно не принимал гостей, что даже забыл, где у него что запрятано. Мысли из головы словно вымело, остался один вопрос: что это всё значит?
Через минуту, расставив приборы, он вопросительно взглянул на Жогина.
— Момент, — правильно понял его гость. На тарелках разлеглись тонкие пласты мясной и рыбной нарезки, дрожала слеза на сыре, который хозяин квартиры видел только в кино, а по комнате поплыл запах коньяка.
— За встречу! — возгласил Жогин, поднимая бокал.
— За встречу, — вяло согласился Никита Николаевич, а бородач просто молча поднял свою посудину: коньячных бокалов не хватило, пришлось задействовать фужер для шампанского.
От дорогого, не иначе, французского, коньяка у Никиты Николаевича зашумело в голове. Он сглотнул, зажевал, не чувствуя вкуса, алкоголь копчёной рыбкой, и спросил, обводя стол рукой:
— И что это всё значит?
— Ты не рад нас видеть? — удивился Жогин.
— Мы виделись последний раз пятнадцать лет назад, — сказал Трепников. — А… тебя, — с усилием перейдя на «ты», он кивнул бородачу, — я вообще не помню. Чего вдруг такая щедрость?
— Антон меня зовут, — представился бородач. — Учился классом позже.
— Я рад, — буркнул Никита Николаевич. — Итак?
— Давай, лучше, ещё по одной? — предложил Жогин. — То, что мы тебе расскажем, как бы… — он замялся, подбирая слова, — требует, в общем, раскрепощённости. Особенно для тебя.
— Вот как? Ну, наливай, — пожал плечами Трепников. В конце концов, что он теряет? А выпить хорошего алкоголя и приятно закусить… Почему нет? Когда ещё придётся.
Выпили.
Жогин закусывать не стал. Он откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу и спросил:
— Всё учительствуешь?
— А то не видно… — Никита Николаевич со значением посмотрел на стопку тетрадей.
— Ага, — кивнул Илья Витальевич. — Видно. Платят-то хорошо?
— Издеваешься?
— Ни в коем случае! — загородился руками Жогин. — Вдруг, действительно, платят хорошо? Мой-то сын в частной школе учится, откуда мне знать, как у вас, в муниципальных?
— Херово у нас, — поджал губы Никита Николаевич. — Хотя на жизнь хватает. Даже в Турцию летал.
Коньяк — напиток коварный. Не такой прямолинейный, как водка, но по мозгам даёт будь здоров! Выпил Трепников всего ничего, но захотелось ему уже прихвастнуть и даже пустить пыль в глаза.
— В Хургаде был, — продолжил он, — фараонов смотрел. Всякие конференции, симпозиумы.
«Боже, что я несу!», — мелькнула в голове трезвая мысль. Трепников выпрямился и отодвинул бокал:
— Ты, вообще, зачем спрашиваешь? Твоего сына учат плохо? Кстати, почему он школьник? Ты же мой ровесник, ему пора собственную семью давно иметь.
— Поздний, — отмахнулся Илья Витальевич. — От второй жены. И учат хорошо, но я не об этом.
— Тогда о чём? — потребовал Никита Николаевич. — Не просто же так ты этого богатства натащил?
— Это копейки, — пренебрежительно ответил Илья Витальевич.
— Копейки?! — возмутился Трепников.
— Копейки, — подтвердил Жогин. — И для тебя будут копейки, если согласишься.
— Не понимаю, — сказал Трепников.
Жогин посмотрел на Антона. Тот криво ухмыльнулся, раскрыл ноутбук и развернул его экраном к хозяину квартиры.
— Пожалуйста.
— Что это? — начал Никита Николаевич и замолчал. Глаза его округлились, потом он замотал головой: — Чушь какая-то. К чему этот мультик?
— Это не мультик, Никита, — ответил Жогин. — В том-то, чёрт возьми, и дело, что это не мультик! Это самая реальная реальность. И чтобы с ней разобраться, мне нужен ты. Ты же астроном, я не ошибаюсь?
Жогин рассказывал несусветные вещи, а Никита Николаевич пожирал глазами фильм на экране ноутбука. Когда ролик кончился, запустил и посмотрел его ещё раз. Гости терпеливо ждали. Наконец Трепников остановил воспроизведение и закрыл ноут.
— Налей, — потребовал он. — Да больше, больше!
Антон набулькал ему половину бокала. Трепников выпил коньяк в два глотка, схватил с тарелки кусок рыбы и стал, смаргивая слезу, сосредоточенно жевать.
— Что я должен делать? — закусив, спросил он совершенно трезвым голосом.
— Для начала уволиться со своей работы, — ответил Жогин. — Сегодня среда, завтра пишешь заявление, с четверга приходишь ко мне, должность найдём.
— Завтра не получится, надо предупредить за две недели, — кисло проговорил Никита Николаевич.
— Наплюй, — отрезал Жогин. — Перетопчутся они без двух недель.
— Перетопчутся, — эхом откликнулся Трепников.
Илья Витальевич хлопнул себя ладонью по колену:
— Ладно, пойдём мы. Вот, — он кинул на стол картонку, — моя визитка. Как уволишься, звони. Ты в какой школе трудишься?
— В двенадцатой.
— Ага, — улыбнулся Жогин. — Туда и подъедем. Многое надо обговорить.
— А это? — Трепников кивнул на коньяк и закуски.
— Отдыхай, думай, — сказал Жогин. — Хорошее пойло помогает думать, и наутро голова не так болит.
— А?.. — начал Никита Николаевич.
— И ноут тоже, — ответил Антон. — Там и ещё есть, найдёшь.
Они ушли.
Никита Николаевич выпил ещё. По телу разлилось приятное тепло, но особого опьянения он не чувствовал.
Не алкоголь пьянил его, а перспективы.
Перспективы получить мир на ладони, первым из астрономом увидеть его, изучить, остаться в Истории. Объект, до которого подать рукой. Не в переносном смысле, в самом прямом! Чужое солнце, чужая планетная система, которую не застилают облака межзвёздного газа и пыли, вид которых не искажает влияние чёрных дыр и галактик. Его можно потрогать руками, и если там живут разумные существа, то увидеть их и поговорить…
Он запустил следующий ролик. Рядом со звездой двигалась планета. Она была слишком далека, чтобы рассмотреть подробности, но она была и она двигалась. Чересчур быстро по астрономическим меркам. Чересчур, слишком… А звезда внутри стометровой пещеры — не слишком?
Это нобелевка! Руки у Трепникова задрожали и вспотели, и он лихорадочно вытер их о штаны. Молодец Жогин, что пришёл именно к нему, ах, какой молодец! Главное теперь — не ударить в грязь лицом, выжать из открытия всё, что только возможно. И для этого нужно… Он поискал глазами бумагу. Позорище! У него нет обычной чистой бумаги для записей…
Трепников вскочил, схватил с серванта первую попавшуюся тетрадку, выдрал чистые листы. Прощайте, балбесы! Если мы увидимся ещё когда, то только случайно.
Склонившись над бумагой, Никита Николаевич начал писать. Ах, как много надо учесть, как много важного вспомнить! Ничего, тетрадей ему хватит…
***
Никогда ещё Никита Трепников не работал так много и не спал так мало. Тяжкий труд не приносил утомления, а только лишь эйфорию. Возможно, оно аукнется, но потом, потом! Сейчас же Никита Николаевич творил. Жогин, когда они встретились на следующий день после памятного разговора, принял все его предложения. Несколько мелких замечаний не в счёт, Трепников и так не жаждал быть начальником. Но что касалось науки — всё стало его епархией. Монопольной, единоличной.
…Пролом в стене пещеры расширили и укрепили; никому не улыбалось свалиться на стометровую глубину. Сейчас в окрестности сияющей во тьме ядерного пузыря звезды нацелились несколько объединённых в сеть телескопов, а также мощный приёмопередатчик. Цивилизация, если она есть, не может не излучать. Это излучение нужно уловить, отделить от земных помех и фона родной звезды, если получится, расшифровать и взглянуть на мир чужими глазами.
Трепников дрожащими пальцами погладил кожух телескопа, пробежался по кнопкам и тумблерам управляющей панели. Одно нажатие, и в история астрономии начнётся новая страница. Как он озаглавит будущую статью? Неважно. Она будет опубликована в самых престижных журналах и принесёт ему мировую славу.
— Питание! — хрипло распорядилсь Никита Николаевич в микрофон.
— Есть питание, — отозвались динамики голосом одного из подчинённых Ильи, Вадима.
Снаружи, где свежий лесной воздух и свет Солнца, кто-то перекинул рубильник. Ток от дизеля потёк внутрь и достиг машины Трепникова.
Пульт осветился. По экрану побежали строчки первоначальной загрузки. Трепников настаивал, чтобы дизель поставили тут, чтобы быстрее, быстрее приступить к работе, но его убедили: не стоит. Выхлоп отравит атмосферу в тоннеле, работать станет невозможно. На прокладку кабеля ушёл лишний день, зато теперь…
Никита Николаевич застонал от нетерпения… Ну же!..
Тихо зашелестели приводные двигатели телескопа. Трепников задавил волнение и уверенными движениями сориентировал прибор на планету. Синий в белых разводах шар выполз в центр экрана. Трепников откинулся в кресле. Изображение планеты чуть подрагивало и ощутимо сдвигалось в сторону. Планета бежала по извечной орбите, и следовало подождать, чтобы сдвинулась сильнее. По двум точкам процессор телескопа рассчитает орбиту и станет держать планету в центре экрана автоматически.
В груди Трепникова бушевал огонь. Он налил холодного чая, медленно выпил. Ждать оставалось недолго. Какой смысл нервничать, если всё идёт по плану?
Прибор мелодично тренькнул. Есть! Изображение планеты дёрнулось, встало точно по центру экрана, на мгновение размазалось и стало чётким. Мегабайты информации потекли в накопители. Рентгеновское, гамма, радиоизлучение во всех диапазонах, всё излучение видимого спектра, а также инфракрасное. Для приёма длинных волн стометровый отрезок тоннеля опутали сеткой антенн. Все эти данные он изучит потом, а сейчас Никита Николаевич просто смотрел на занявший всё свободное экранное место геоид. Смотрел жадно, не отрываясь. Все земные астрономы, великие и не очень, всемирно признанные и прозябавшие в безвестности, завидовали бы ему теперь. Если бы знали. Но они не знают. Ах, какой он устроит им сюрприз!
Трепников даже зажмурился от удовольствия, представив, какие лица будут у его бывших коллег. Ну, сами виноваты. Не оценили, не поняли!
***
Марина спала, вольготно раскинувшись на простынях. Фёдор осторожно, чтобы не потревожить её, отодвинулся в сторону. Какая женщина! Ведь ей за сорок, а тело как у двадцатилетней модели. В который раз он изумился, какой Жогин идиот. В такую женщину надо вцепляться руками и ногами, не спускать с неё глаз, не дай бог уведут, а он… предоставил ей свободу! Не понял, что тем самым унизил жену, показал, как мало для него значит мать его собственного сына. Женщина должна видеть, что её любят и жаждут, что её ревнуют ко всем вокруг, да хотя бы и к Владимиру Владимировичу!
Про Коперника и говорить не стоит.
Ну, чем Илюха дурнее, тем лучше. Параминов осторожно прикоснулся пальцем к Маринкиной груди, спустился в ложбинку, поднялся на вторую, обвёл вокруг соска. Марина улыбнулась, ресницы её задрожали.
— Не спишь? — спросил Фёдор.
— С тобой поспишь.
Она сладко потянулась. Ох, чертовка! Куда до неё Верочке.
— Ты самая лучшая, — серьёзно сказал Параминов. — Кой чёрт дёрнул за Илью выскочить?
— Любовь у нас была, — ответил Марина. — Он знаешь, какой был? Такой галантный кавалер. Я и поплыла. Да все девки с потока за ним бегали!
— Это да, это я помню, — согласился Фёдор. — Уходи от него.
— Не могу, Федя, — ответила Марина. — Сын у нас. Он его любит, везде за собой таскает. Недавно вот, — она на секунду задумалась, — в лес потащил. Две недели там провели, Артёмка сияющий приехал.
— Рассказывал чего? — безразлично поинтересовался Фёдор.
— Нет, — сказала Марина. — Чувствую, подмывает рассказать, но крепится. Ты-то сам не знаешь, что у них случилось.
— Тебе, что, Илюха не рассказал? — изобразил удивление Параминов.
— Не спрашивала, — сказала Марина.
— Я тем более не спрашивал, — сказал Фёдор. — Не моё, знаешь, дело, расспрашивать его.
— Ой, врёшь, — Марина чмокнула его в нос, — ведь врёшь! Ты же следишь за ним, неужели нет?
— Не настолько же, чтобы в лес за ним ездить, — усмехнулся Параминов. — Но я надеюсь на тебя. Узнаешь что интересное, расскажешь?
— Куда я от тебя денусь, Федька!
Марина села, оглядела его с ног до головы.
— О, да ты тоже проснулся! Проснулся и молчишь? А бедная женщина лежит недоласканная, недоцелованная!
— Недотраханная, стало быть, — определил Фёдор.
Он решительно взял её за талию, перевернул на живот…
— Догадливый, — низким голосом произнесла Марина, оттопыривая зад.
В дверь постучали.
— Что там ещё?! — рявкнул Параминов.
— Письмо, Фёдор Иванович, — раздался из-за двери голос личного водителя, Сашки.
— Подождать нельзя? — раздражённо, но уже тише спросил Параминов.
— Невозможно, Фёдор Иванович. Только что передали, сказали — срочно.
Сашка был предельно серьёзен.
— Ладно. Подожди, милая.
Параминов щёлкнул Маринку по тугой ягодице, поднялся и подошёл к дверям.
— Давай, — сказал, отодвигая защёлку.
Принял просунутый в щель узкий конверт и снова захлопнул дверь.
Одного взгляда на конверт хватило, чтобы возбуждение пропало как не было. Ох, и не любил Фёдор Иванович такие письма, да только ничего не поделаешь, не бодаться телёнку с дубом.
Бросив конверт на стол, Параминов стал одеваться.
— Ты чего?! — возмутилась любовница. — Ты куда это?
— Прости, — коротко ответил Фёдор. — С этой конторой не шутят.
— С какой конторой?!
Марина схватила конверт, надорвала.
— Он пустой! — с негодованием сообщила она.
— Пустой, — согласился Фёдор. — Но он есть. Это значит, у меня не больше получаса.
— Да объясни же ты, в чём дело!
Марина села, закуталась в простыню, зло посмотрела на Параминова.
— Я скоро приду, — ответил тот. — Тогда, может быть, объясню.
— Почему может быть? — потребовала Марина.
— Потому что могут запретить, — просто ответил Фёдор Иванович. Шагнул к Марине с намерением поцеловать. Она отодвинулась. Параминов пожал плечами и вышел.
***
Ошибается тот, кто думает, что работа офицера спецслужбы заключается в засадах, драках и перестрелках. Меньше надо сериалов смотреть. Как и в любой государственной структуре, в основе — документы. Протоколы, справки, аналитические записки, доносы, в конце концов! Даже полевые агенты, и те загружены бумажной работой. Без правильно составленного отчёта их труд не имеет никакого смысла.
Стол майора Коваленко был девственно чист. Только моноблок с клавиатурой и модерновый настольный светильник. Никаких зелёных абажуров, узкая светодиодная конструкция на толстой ножке, похожая на раскладной нож. Сейчас светильник был сложен и вовсе не походил на лампу. Параминов узнал его только потому, что у него на рабочем столе стоял такой же.
— Ну что, гражданин Параминов, — начал сидящий напротив Фёдора майор Коваленко, — что вы можете сказать в своё оправдание?
— Вы меня, майор, не гражданьте, — усмехнулся Параминов. — Нет у вас методов против Кости Сапрыкина.
— Юморите, Фёдор Иванович? — подался к нему майор. — А зря, между прочим. Но, поскольку вы не в курсе, я объясню. Это мне не трудно, знаете ли.
— Внимательно, — ответил Параминов и откинулся на спинку стула. Спасибо, спинка имелась в наличии. Всё-таки, органы действуют теперь куда тоньше, чем в тридцатых годах прошлого века. Девяносто лет назад вместо стула, на котором расположился Параминов, довольно удобного, кстати, стула, находился бы прикрученный к полу табурет. На таком не откинешься…
— Вы не отвлекайтесь, Фёдор Иванович, — прервал его размышления Коваленко. — Дело серьёзное. А дело в том, — он помолчал, — вы помните, что вы под надзором?
— Забудешь про такое, — буркнул Параминов.
— Так вот, — продолжил Коваленко. — Объясните мне, уважаемый господин, — он выделил последнее слово голосом, — Параминов, что вы делали в районе испытаний ядерного оружия? Секретных испытаний, к слову.
— Можно подумать, бывали несекретные, — проворчал Фёдор. — Что?! Ядерного?
— Именно, Фёдор Иванович, — подтвердил майор. — И как вы это объясните?
— Никак не буду объяснять, — ответил Параминов, подумав. — Откуда мне знать, что там какие-то испытания были, тем более секретные? Грибы я собирал, — добавил он. — И ягоды. Запрещено?
Майор пожевал губами. Ведь он немолод, понял внезапно Параминов. Ему, пожалуй, к сорока, а всё ещё майор. Звездочку перед пенсией хочется? Зачётное желание, объяснимое, только он-то, Фёдор Параминов, тут при чём?
— Не запрещено, — произнёс, наконец, Коваленко. — Только подозрительно. Тем более, в вашем случае, гражданин Параминов. Вы же не просто так под надзором.
Параминов посмотрел майору в глаза, тот, не мигая, уставился на него. Как змей, как удав. Загипнотизировать, что ли, хочет? Так и Фёдор не кролик, чтобы послушно в пасть лезть. Да, было дело в молодости. Ходили тогда по Сибири слухи об отделении. Даже не слухи, идея витала в воздухе: чего, мол, эту Россию кормить? Фёдору плевать было на политику, но Фёдор он был молод, и почудился ему запах денег. Где высокая политика с участием держав, там всегда деньги, деньжищи даже. Спасибо, быстро понял, что ветры поменялись, да и объяснили добрые люди в штатском, что к чему. За это им тоже отдельное спасибо. Однако, было, да прошло, и быльём поросло, развесистым и непроходимым.
— Подозрения, майор, к делу не пришьёшь, — сказал Параминов. — Только не виноватая я, да и не приходил ко мне никто.
— Воля ваша, — не стал спорить Коваленко, доставая из ящика стола пропуск. — Идите, господин Параминов, не смею задерживать, — и добавил, когда Фёдор Иванович уже закрывал за собой дверь: — Но помните.
Запомнит, решил Параминов, куда он денется. Вот только кто в его окружении ссучился? Откуда органы узнали о поездке? К каждому поднадзорному по филеру не приставишь, никаких фондов не хватит. Значит, навёл кто-то, но кто?
Из Конторы, именно так он называл для себя учреждение, которое только что покинул, Фёдор Иванович отправился к себе на фирму. По приезду сразу вызвал Кузьму Кузьмича. В свете последних обстоятельств, он оставался единственным человеком, которому он мог довериться.
Безопасник выслушал его молча, не дрогнув лицом. Параминов в очередной раз восхитился его выдержке. Старая школа! Куда нынешним петровым и бошировым, которые перед камерой двух слов связать не могут.
— Выясню, Федя, — сказал потом. — Не уйдёт гнида.
— Только аккуратнее, Кузьма Кузьмич, — встревожился Параминов. — К чему нам эксцессы?
— Не беспокойся, — ответил тот. — Знаю, что не старый прижим. Пальцем не трону поганца, но жизнь испорчу, будь уверен.