– «О, никогда я так не жаждал жизни…» – тут же спел Гриша.
– Правильно. Молодец, – сказал Лешка. – А теперь сразу же станцуй партию принца Зигфрида.
– Но это же разные вещи! – рассмеялся Гриша.
– Я так и сказал.
– А что нужно было делать-то? – не унимался Гриша Гаврилиди.
– Что, что!… Трахаться за деньги! Причем – ежедневно.
– Е-мое! Где же их столько взять?! – поразился Гаврилиди. – За полтинник тебе только отстрочат, а по-настоящему потрахаться – меньше стольника и не суйся! Я уж приценивался как-то…
– Ты не понял, – сказал ему Лешка. – Это не ты должен платить, а это тебе… Нам будут платить за это! Мужикам.
– А нам-то за что? – искренне удивился Гриша.
– Ты порнуху когда-нибудь смотрел?
– А то! Я раз видел, как снимают простое кино… Так там вокруг такая мишпоха! Всякие кинооператоры, осветители, режиссеры, мать их за ногу… Да у меня и в жисть не встанет при посторонних!
– Вот за это и платят. Чтобы по команде вскакивал.
– Кошмар! – ужаснулся Гриша. – А если баба не того… Ну, не нравится, предположим.
– Тебя что, жениться на ней нанимают?! – разозлился Лешка. – Тебе платят за то, чтобы ты трахал ее! Остальное – твои проблемы. И потом, ты, Гриша, можешь не переживать. Тебя в этот бизнес все равно не возьмут.
Более оскорбленного и обиженного «грека с-под Одессы» мир не видел со дня его сотворения! Воздух в «Околице» сгустился до невероятной плотности. Казалось, сейчас сверкнет молния и грянет гром. И он грянул!
– Почему это?!! – заорал Гриша так, что у мадам Френкель в руках лопнул пивной стакан, к счастью, ничуть ее не поранив.
– Размер, – спокойно и коротко произнес Лешка.
– Какой еще «размер»?! – Гриша был совсем ошарашен.
– Не впечатляющий.
Гриша чуть не заплакал:
– Откуда ты знаешь, засранец?!
– Помнишь, на заправке в туалет ходили – отлить перед дорогой? Там и видел.
– Ты же серый, как штаны пожарного! Ты такой вид члена, как «нутрячок», знаешь? – Гриша даже задохнулся от злости.
– Нет. А что это?
– А это когда он в спокойном состоянии, он действительно маленький, еле выглядывает… А в возбужденном – изнутри вылезает на семнадцать с половиной!
– Чего «семнадцать с половиной»?
– Сантиметров, дубина!!!
– Не свисти.
Гриша хищно огляделся по сторонам:.
– Эх, жалко завестись не на кого! Я бы тебе показал, мудила…
Но этого Лешка уже не слышал. С недавних пор он заметил за собой одну странную особенность: в какой-то неуловимый момент оживленного разговора он вдруг умудрялся неожиданно и автоматически отключаться. Еще продолжал что-то заинтересованно спрашивать, что-то толково и остроумно отвечал, тонко и иронично поддерживал болтовню, но в то же самое время уже размышлял только о своем собственном, и голова его, до разламывающих болей, до бешеного стука в висках, была занята таким личным и сокровенным, куда не было входа никаким самым умным и симпатичным собеседникам. И в его глазах стояли только СВОИ…
«Я их больше никогда не увижу… – думал сейчас Лешка. – Как жаль… Как жаль!… Я же еще тогда понимал, что Псков, этот театрик – временно… Знал, что когда-нибудь все равно уеду домой в Ленинград. Не на выходные, а совсем… В другой театр… И даже жить, может быть, буду не со своими на Бутлерова, а где-нибудь еще. В Ленинграде радио, телевидение, „Ленфильм"… Подработаю, куплю квартирку однокомнатную – пусть даже в Автово, на Охте, в Озерках…
Наплевать! Зато каждую секунду буду знать, что все мои рядом со мной. В любой миг позвоню, приеду, увижу… Они будут слушать мою хвастливенькую трепотню, и я буду точно знать, что им чихать на все, о чем я там болтаю, – им просто очень важно видеть меня. Своего старшего внука, сына, брата… Теперь я знаю, почему не любил Толика-Натанчика. Я это понял в тюрьме. Ночью он мне приснился, а утром я все понял! Оказывается, я ему всегда завидовал… Глупо, но это так… В нем, даже в маленьком, всегда было то, чего не было у меня, – он совершал Поступки!… Какими бы они ни были… Потом все наши, и он в первую очередь, расплачивались за них его приводами в милицию, мамиными слезами, папиными затемнениями в легких, бабушкиными сердечными приступами и унизительной беготней деда со всеми своими орденами и медалями по знакомым генералам… Лишь я один не платил по Толькиным счетам… От нелюбви и зависти! Ах, если бы мне, как актеру, хотя бы к середине жизни ощутить ту меру популярности и признания, какую наш Толик-Натанчик имел в своей жестокой кодле в двенадцать лет!… Как я был бы счастлив… Один раз в своей жизни я тоже попытался восстать и совершить Поступок. И вот я здесь… И восстания не получилось, и поступок обернулся каким-то безысходным фарсом!… Прости меня, Толинька-Натанчик!… Знаешь, я когда-то читал книжку одного очень неплохого писателя. А там перед какой-то его повестью стоял эпиграф. Кажется, он звучал так: «Стоило ли пересечь полмира, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре?…» И хотя дальше там следовали совершенно другие, чужие события, я теперь почему-то все чаще и чаще вспоминаю – «Стоило ли пересечь полмира, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре?…» Никогда мне не достать эти вонючие деньги, чтобы заплатить за себя выкуп!… Никогда мне больше не увидеть вас, а ведь вы были теми ниточками, которые удерживали меня рядом с собой… Как воздушный шарик. Две ниточки уже оборвались – дедушкина и дяди Вани Лепехина… Все! Я не хочу, чтобы рвались и остальные. Я лучше сам уйду из этой паршивой, дурацкой жизни!…»
Тут Лешка вдруг почувствовал излишнюю приподнятость и пышность своих размышлений и устыдился.
Хотя впервые возникшее в нем желание покончить с собой вторгалось в его мозг все настойчивей и настойчивей.
…Ко второй половине нашего пути, после остановки в Бологом, я как-то сам насобачился выбираться из Того Времени в Это.
Ну, будто бы я из темного, небольшого и душноватого просмотрового зальчика выползал покурить к лифту – на светлую лестничную площадку монтажного корпуса «Ленфильма»…
Сейчас ощущение было примерно то же, однако в купе я появился таким встрепанным и до предела нервно раздерганным, словно только что отсмотрел отвратительно снятый материал, напрочь искажающий замысел моего сценария! Это уже несколько раз случалось в моей долгой и не всегда радостной киножизни. Но такого состояния тревоги я не испытывал никогда.
– Вы должны мне помочь, Ангел! – быстро проговорил я. – У меня в Мюнхене, в банке есть кое-какие деньги, полученные за последнюю книгу… Кредитная карточка с собой… Вы можете каким-нибудь образом, по своим… не знаю, как это там у вас называется! Ну, по своим «ангельским каналам», что ли, немедленно снять с моего счета эти вонючие десять тысяч марок и срочно перевести их Лешке Самошникову туда, в То Время?… Тогда он наверняка успеет заплатить в Бонне этой посольской сволочи и… Подождите! Лучше снять и перевести ему двенадцать тысяч! Ему же потом потребуются деньги на дорогу, на разные мелочи…
– Успокойтесь, Владим Владимыч, – тихо сказал мне Ангел. – Вон и сердчишко у вас распрыгалось, и давленьице подскочило… Вот сначала мы все это уберем, как говорят немцы, «к свиньям собачьим», а потом продолжим. Закройте глаза…
Я послушно зажмурился. Дыхание стало сразу же ровнее…
– Странно, правда? – где-то проговорил Ангел. – Свиньи – основной немецкий продукт и весьма уважаемое в Германии животное; собаки – самые обожаемые существа в немецких домах, а совершенно алогичное соединение этих двух симпатичных слов – оскорбительное ругательство!
Обруч, сжимавший мою голову, распался, а потом и вовсе исчез, унося с собою боль из затылка и пугающий гулкий стук моего старого сердца.
– Так лучше? – услышал я голос Ангела.
– Да. – Я открыл глаза. – Но времени терять мы не имеем права, Ангел! Там такое может случиться…
– Нет, – сказал Ангел. – Уже не может. Я это предусмотрел еще тогда – в То Время. По-моему, для двенадцатилетнего начинающего Ангела, по существу – всего лишь практиканта Школы Ангелов-Хранителей, я сотворил тогда очень занятный трюк, пытаясь найти деньги для Лешки! Правда, на эту неординарную мысль меня навела одна фраза, сказанная ночью миссис Лори Тейлор. И тем не менее я и по сей день мог бы гордиться идеей, которая в То Время пришла в мою мальчишечью голову…
Ангел помолчал. Потом нехотя добавил:
– И если бы не последующие события… Вам рассказать или вы сами досмотрите?
– Сам досмотрю, – обиженно буркнул я.