В этой главе рушится наивность.
Через пару дней вернулись Хлоя с Фридой. Первая оставалась собой, но Фриду, казалось, что-то беспокоит. Она обняла Мию с всё тем же теплом, и не было в её поведении намёков на неприязнь или отстранённость. Но даже так, за обедом с ней не получилось поговорить.
Практически все, кто присутствовали, отобедали и разбрелись. Единственной, кто вовсе не спешил с едой, была Хлоя. Они остались наедине и слово за слово, разговорились. В основном о повседневном, но стоило направить разговор в более серьёзное русло, как Хлоя это запросто парировала. Её зацепил не сам вопрос о покровителях и бесконечности, а то, что его задала Мия. В поведении и речи проступил азарт. Отвечала Хлоя налегке и важных слов не подбирала.
— Для меня? Для меня это игра, не более того. Я не люблю всю эту высокопарность, а-ля “Моя бесконечность — это чистота души и крепость духа”. — Девушка произнесла это наиграно. — Ха! Чушь, какая же чушь. Это не справедливость и не какие-то там высокие чувство. Игра, азарт и кайф.
Она говорила и смотрела на Мию так, будто та вызывала несуразное умиление. Словно десятилетка, что пытается походить на взрослого и говорить о серьёзном, но никак не заслуживает того, чтобы стать равным собеседником. Хлоя подыгрывала и было в этом что-то неприятное.
— Этих, которых все называют “покровителями”, на самом деле куда больше, чем кажется. Они не только ведь в Мейярфе. В смысле люди, что выбирают устрашение как метод. Просто те, о ком мы говорим, не стыдясь открыто перегибают палку.
— Есть идеи, как их подавить?
— Есть, но слово «подавить» не подходит. Я дипломат, я никого не давлю. Что ты предлагаешь, прийти в город и устроить кровавую резню? Можно, запросто. Но это вне моей идеи. — Хлоя пожала плечами. — Так игры не выигрываются.
— Почему?
— Потому что идея превратится в каннибализм.
— Тогда ты планируешь уничтожить их словом?
— Я могу тебя удивить, Мия. Могу удивить, но их не нужно уничтожать. Опять мимо.
— Ну хорошо, хорошо, я выбираю не те глаголы. Речь не о том.
— О том. У каждого своя роль, и моя точно не заключается в том, что ты назвала. Попробуй подобрать другое.
Хлоя взяла собеседницу за руку, отогнула её указательный и большой палец, а остальные сжала. Воображаемое оружие коснулось лба Мии.
— Что ты будешь делать, когда к тебе домой придут те, кому ты не можешь сопротивляться, и прикажут делать всё, что идёт вразрез с твоей человечностью и любовью? Возможно, даже вразрез со смыслом жизни. Ты будешь лицемерить или позволишь промыть себе мозг?
— Первый вариант.
— И думаешь, у тебя получится? У тебя дуло возле головы, ты с ними не шути, — словно слушая наивного ребёнка, улыбнулась Хлоя.
— Получится. От этого зависит моя жизнь. Я буду притворяться так, как никогда.
— Тогда докажи, что ты на их стороне. — Хлоя перенаправила указательный палец на свой лоб. — Тебе дадут в руки револьвер и прикажут пристрелить меня. Затем следующего встречного, а потом каждого в этом замке по очереди. Импровизируй.
Картина с оружием в руках мгновенно всплыла в голове, и Мия задумалась о том, как бы она поступила в таком случае. Ситуация, казалось, имела много выходов, но ни один из них не был правильным. Даже понятие «правильный выход» стало звучать в голове сомнительно. Мия не нашла что ответить и слово стало за собеседницей. Хлоя жестом попросила опустить руку.
— Вот моя роль заключается в том, чтобы рассказать людям, что барабан-то пустой. Что там нет патронов. Поэтому я, скажем… компенсирую. Компенсирую отсутствие выбора. Ведь если не знать этого, то сейчас в реальности Мейярфа вырисовываются две картины. В одной из них тебя заставляют прострелить себе разум, но остаться с живым телом, а в другой — получить травмы, несовместимые с жизнью и отстоять своё слово. И это, Мия, прямой вызов очень опасному сопернику. Вызов осознанному меньшинству, а оно, поверь, способно менять ход истории. Сейчас этим людям подвластны невиданные ранее вещи. Я говорю как о самой свободе мысли, так и об аромате, который может эту мысль защитить. Единственный, кто может пойти против покровителей, это человек или ищущий, или нашедший своё. Вкусивший его так, что уже не отберёшь. Который поймёт, что револьвер можно направить не на себя, не на здравый смысл, а на них. И именно таких людей покровители душат на корню, потому что в самом начале это делать не сложно, совсем. Намного проще срезать росток, чем взрастить его. Но появление тех, кто сможет отказать подчиняться покровителям не только словами, а и действиями, — летальный исход для них. Даже если это теория, даже если количество таких людей будет мизерным. Игнорировать таких — это осознанное самоубийство. Вот тебе и суть, что побеждать тёмную массу не нужно. Нужно просто растормошить тот снежный шарик, где каждая снежинка имеет ценность. Каждая.
Мия замолчала. Она думала, на какое из огромной кучи тёмных пятен в голове стоит пролить свет сейчас. Хлоя, казалось, готова была ответить на любой из вопросов.
— Как это случится?
— Результат ты увидишь. Не думаю, что тебе нужна техническая составляющая всего, что будет. Главное одно — это будет путь слова, а не путь меча.
— И…
— Перебью тебя, — извинилась Хлоя. — Ещё кое-что, самое важное. В этом, чтобы ты понимала, и удовольствие от игры — быть на стороне слабых, потому что я люблю победы, которые даются с трудом. Чтоб аж из кожи вон лезть, а не просто нажать на спусковой крючок. И люди Мейярфа здесь не причём. Если честно, то мне нет дела, что многих из них перетирают мощные шестерни. И шестерни эти, и те, кто их вращает — они ведь не плохие, нет-нет. Механизм прекрасно работает, крутится, перемалывая костные ткани, заглушая крики и плач. О, знала бы ты только, насколько это мощный механизм, Мия. Знала бы ты… Но вся ирония в том, что мне нет дела ни до перерабатываемого материала, ни до цели, для которой этот механизм крутится и пачкает шестерни. Я просто люблю чистоту. Люблю настолько, что я остановлю его даже имея минимальные на это шансы. Остановлю, но не ради людей, а чтобы отмыть кровь и выскоблить останки. — В голосе её было всё больше и больше упоения. — Дочиста. Чтобы блестела.
— Звучит уверенно и… хищно, что ли.
— Ещё как, Мия. Ещё как.
— А скоро мы сделаем этот шаг?
— Очень скоро, — Хлоя кивнула, и улыбка её стала какой-то издевательски надменной. — Только ты… Слушай, не напридумывай себе чего не нужно. У нас всех ведь разные бесконечности. И игры тоже разные. Поэтому ты играй в замок и не забивай голову другими правилами, хорошо?
Она довольно произнесла эти слова, после чего встала и, махнув рукой, ушла. Вскоре трапезную покинула и Мия, а поднявшись по лестнице на второй этаж, обернулась на голос.
Эйдан опирался спиной на стену, весь взъерошенный и нервный, что ли. Он сразу начал с извинений. Знакомое чувство, когда слова не становятся сами по себе в нужном порядке, когда рушилась элементарная цепочка — сейчас складно говорить у Эйдана получалось из ряда вон плохо. Он и сам был другим, не тем, кто обитает в комнате на чётвёртом этаже. Главная разница — его чувства и чувственность, с которыми звучали слова. Сейчас он был слабее, человечнее и куда взволнованнее.
Обида на него была задушена на корню, ещё при разговоре со Скаем. Сейчас задушенное чувство, доселе лежавшее замертво, но всё же видимое, вовсе перестало существовать. Эйдан взял её за руку и повёл за собой. Заверил, что есть важный разговор и пообещал, что в этот раз никаких фокусов. Попросил лишь приготовиться, но не бояться.
Они перешагнули порог его кокона, и Мия заметила, что некоторые ленты со стены содраны, а голубые листы надорваны. Эйдан взял её за руку и попросил посмотреть в маленькую щель меж листов. И только она пересилила себя, только сделала это, оба оказались в мире-выдумке, от которого голова шла кругом. Это был не островок мыслей и не вразумительный сон, где всё состояло из понятных образов. Это оказался лабиринт, существующий везде, в самом смысле происходящего. Сплошная путаница размером с реальность, где одни повороты, изгибы и углы. Не было в этом скомканном мире ничего плавного и округлого. Лабиринт этот был не как строение, а как естество — простирающийся вдоль угловатый земли, растущий и от неё, прямо к завёрнутому небу. Пальцы и ладони Мии изогнуты как и всё остальное. Стоило закрыть глаза, и даже извечно ровное полотно тьмы здесь оказалось скомканным. Одним словом мир, где ни согнуться, ни разогнуться.
— Не открывай, иначе тебя стошнит прямо на пол. Хотя скорее наискось, а не прямо. Пока что всех тошнило именно наискось.
— Мне здесь нехорошо. Совсем нехорошо.
— Сейчас. Дай мне секунду.
Что-то произошло и пространство, где они находились, стало привычным. Словно маленький клочок смятого листа снова оказался гладким. Можно было открыть глаза, только место от этого понятнее не становилось. Становились только они и небольшой клочок земли вокруг.
— Это что, сон? Твоя голова? Или опять какой-то морок?
— Мы в замке, — простодушно отрезал Эйдан, став за спиной. — Просто комната необычная. Недостроенная и, признаться, немного выдуманная. Захотелось показать тебе, где я временами пропадаю. Далеко не бесконечность, конечно, а просто важное мне место. Когда совсем на грани и когда до неё бесконечно далеко, я тут часто хожу. Из угла в угол, из угла в угол. Ищу всякое.
— Всякое?
— Да. Большие секреты. Варианты событий, интересные сны и всё в таком духе. В любом лабиринте должна быть награда, так мне кажется. Я когда-то захотел, чтобы этих наград было безобразно много и каждая из них была бесценной. Чтобы не один приз, а тысячи, тысячи разных красот. Но какие награды, такой и лабиринт, так-то. Вот я постепенно и ищу награды и знания. Сглаживаю углы. Такое вот увлечение.
Эйдан махнул рукой и попросил идти за ним, не уточнив куда. Пространство перед ними медленно распрямлялось, а мир за их спинами снова становился скомканным донельзя. Они остановились у развилки. Эйдан замешкался, но после повернул налево и заверил, что идти им недалеко.
— А ты поедешь в Мейярф, когда всё начнётся?
— Нет. Я всегда здесь, в замке. Всегда.
— Всегда? То есть что, никогда не покидаешь его пределов?
— Редко. Если по-настоящему, телом, то очень редко. Нужно быть в хорошем настроении и с очень хорошей головой. Тогда можно на несколько минут выйти. Но быть недалеко.
Парень наполовину был сосредоточен на дороге, хотя, казалось бы, иди вперёд и она сама расстелится под ногами. Но, оказалось, есть повороты, потому на первой развилке они пошли направо.
— Почему так? Страх? — пыталась угадать Мия. — Самобичевание, может? Или боязнь солнца. Я слышала, что есть люди, которые начинают чесаться под ним.
— Не солнце. Мы говорили с тобой о маловероятных, но возможных событиях в будущем, помнишь? Твоя клятва мне. Тут похоже. Маловероятный метеорит или маловероятное эхо, которое сделает больно всему миру. Чей-то злой умысел, может. Маловероятный взрыв, который вырвет весь Стеокс с землёй или не пойми откуда взявшееся торнадо, например. Всё дело в вероятностях. Виоландо — такой мир, знаешь, не застрахованный от катастроф. Оказывается. И уже завтра может случиться что-то, из-за чего Эмирония будет лежать в развалинах. Например самих созидателей этой планеты вдруг стошнит на собственное творение и тогда всё. Но замок — он будет стоять, пока я здесь.
— И как ты его защитишь от катаклизма?
— Качественно, — ответил парень и стало понятно, что копать дальше не стоит.
— Тогда получается ты — оберег для этого места?
— Получается.
— Ух ты. Если честно, я часто представляю, что наш замок вроде как живой. И если так, это ведь так приятно знать, что всегда есть кто-то, кто защитит. Знаю, когда человек защищает человека, когда оберегает даже несколько людей, а тут целый замок со всеми, кто в нём живёт. А у вас с ним, с замком, был… диалог, что ты пообещал его охранять? Ну, если это вообще можно так назвать.
— С Фридой. У нас был договор с Фридой. Как у нас с тобой, но куда… знаешь, куда существеннее. Она боится внешнего мира. Боится, что он дотянется до нашего дома и что-то с ним сделает, я это знаю. А у меня свои проблемы с головой. Бывает. Случается. Мне нужна была клетка, но не обычная, а с ключом. Чтобы захотел — зашёл, захотел — вышел. Мы сошлись. Для нас с Фридой всё, что за пределами замка — это внешний мир, просто ей он бывает симпатичен, а мне он всегда безразличен. Но Орторус и для меня и для неё — это трепет. И я этот трепет никому забрать не дам. Никому, кроме самой Фриды.
Эйдан замешкался на развилке из пяти поворотов, но в конце концов просто пошёл вперёд. Там был тупик и большой ларец у стены, которому Эйдан обрадовался.
— Вот, я его нашёл. Есть вещи, которые я уже находил и знаю, как ими пользоваться. Это смотровая площадка. Не бойся сейчас, хорошо?
Она ответить не успела, как парень взял Мию на руки и ногой пнул крышку ларца. Из-под земли начал расти несоразмерно большой срезанный ствол дерева, что нёсся строго вверх. Мия вцепилась в одежду Эйдана и прикрыла глаза, но всё кончилось слишком быстро, чтобы успеть по-настоящему испугаться. Сейчас они находились высоко над землёй, но лабиринты по-прежнему были везде. Повороты и изгибы куда ни глянь, кроме маленького островка посреди этого мира, на котором они находились.
— Подумал, что здесь будет красивее. Ты не разобъёшься насмерть, даже если упадёшь, не пугайся.
Они сидели спиной к спине и даже засматриваться вниз было не страшно. Из-за странности самого мира становилось сложно измерить высоту даже на глаз, поэтому Мия закрыла глаза и представляла, что сидит на башне замка. В этом месте с закрытыми глазами было куда легче.
— Я хотел сказать, что она не права. В корне, — с неприязнью произнёс Эйдан, и Мие в нос ударил запах гари. — И тебе это важно понимать. Понимаешь же?
— Подожди. Кто не права, Хлоя?
— Да. Она лукавит. Говорит, что её бесконечность — это игра и сейчас она играет против покровителей. Но Хлоя попросила тебя заняться своими делами и оставаться в замке, тем самым определив твою роль, понимаешь? Так ведь делают и покровители — придумывают роли, не спрашивая мнения. Тебя обманули.
— Думаю, она просто имела в виду, что мне рано. Всё же я даже близко ароматом так хорошо не владею, как остальные.
— А при чём тут? При чём? — спокойствие Эйдана дало слабину, но он тут же взял себя в руки и голос стал искусственно слаще. — Всё крутится совсем не вокруг аромата. Не вокруг непобедимой девушки, которая станет частью плана, нет. Все твои ответы, они ведь в сравнениях. Ты веришь мне, маленький человек, видишь пластилиновые сны и слушаешь тех, кто кажется тебе лучше. Но правда, она не может быть односторонней — тебе нужны не истории, не подробные описания реальности, а сама реальность.
Эйдан чуть повернулся и сидел уже бок о бок с Мией.
— Услышать то, что скажут покровители. Увидеть самой, как выглядят обглоданные. Представляешь себе, как по улицам ходят люди в венцах осуждения? Уводят взгляды, чтобы никто не прочёл, где проведут ночь. Прячут руки за рукавами, чтобы краски на ногтях не было видно, а рукава в карманы, ведь пятна чернил могут их выдать. Им, может, что-то и светит. А как же те, другие? — Эйдан шептал прямо на ухо. — Тот человек, который сжимает оружие своей жилистой рукой. Он не боится солнца в зените, а панцирь его твёрже мейярфского камня, Мия. Такой панцирь ничем не пробьёшь, с таким грастией даже тягаться нечего. Только вот внутри него — ничего. Полый доспех с живым и одновременно мёртвым человеком внутри. Уже не вытащишь, не выскребешь, не выскоблишь даже маленький кусочек, потому что он сам боится думать о том, что по-другому может быть. Безропотный. Ничтожный. Он, и тысячи подобных ему. По всей столице пропадают люди, но ни одного плаката, ни одного глашатая, который бы произнёс это вслух. Ничего, мой маленький человек. Только осознание людей, что это происходит. И тебе нужно это увидеть самой, чтобы решить, кем ты хочешь быть: плотоядным или прячущимся? Обглоданным? Или воплощением искусства? Ты бы хотела сама ответить на вопрос, кто ты такая?
Эйдан положил ладонь поверх её закрытых век. От этого не стало страшно.
— Я… Хотела бы. Хотела бы сама решить это.
— Но пока не можешь.
— Не могу. Не знаю как.
— Просто потому, что ты объелась патоки, а горечи пока так и не попробовала. Она гадкая, она мерзкая, но знаешь как отрезвляет? Это ведь не так просто, увидеть ржавую сторону воочию и не испугаться её. Слышать о покровителях, злиться на них, осуждать. Д-а-а-а. А следующий шаг осилишь? Гордо прокричишь слово “Я”, но сможешь отстоять его? Или всё же перечеркнёшь? Ты ведь похожа на них, на этих полых людей в халатах и панцирях. Только у тебя ничего не крали, потому что и красть пока нечего. Что там своя бесконечность, тебе бы хоть на минуту настоящей оказаться, мой ты безликий человек. — Эйдан не убирал руки с лица. — Но те люди — они пустые уже. Уже, понимаешь? А ты, ты не “уже”, ты “пока что”. Между вами дистанция больше, чем от полюса к полюсу.
— Я хочу услышать их, — она волновалась и дышала чуть быстрее обычного. — И посмотреть на них.
— Думаешь, имеешь право этого хотеть?
— Я… не знаю. Не знаю, имею ли право быть там вместе с остальным замком. Я ведь им не ровня. Совсем.
— А если и не сравнивать себя? — в его вопросах звучал всё больший и больший соблазн. — Если выбить себя из координат? Никаких “я среди них”, только ты и большой необъятный мир. Можешь слушать о нём сладкие россказни сколько угодно, а можешь самолично открыть глаза. Что тогда выберешь?
В его словах всё сильнее и сильнее читался соблазн.
— Открою. — Захотелось повторить это слово. — Открою глаза и посмотрю сама. Мне… знаешь, ведь сейчас и покровители, и их жертвы мне кажутся идеей, а не настоящими людьми. Их, может, вообще не существует, этих людей. Я только представляла их, но никогда не видела. Их же может просто не быть на самом деле.
— Может и не быть. Ты проверь. Спой на публике или поиграй с краской. А хочешь, станцуй на главной площади. Вдруг тебя обманул каждый, кому ты поверила? Каждый, Мия. Можешь сама проверить, так ли это.
— Да. Я… могу? — ей тут же показалась странным, что она спрашивала разрешение. — Я могу, конечно могу. Значит мне… Эйдан, мне нужно быть там. Мне нужно быть в Мейярфе.
— Больше, чем кому-либо.
Мия убрала руки и повернулась к собеседнику. Его улыбка была змеиной, но сейчас змеи казались самыми мудрыми и прекрасными животными на планете. Каждому бы такую змею за спину, если на то пошло.
— А ведь сейчас я для них неуязвима. Неуязвима, ты понимаешь? Ведь им и правда нечего у меня забрать. Скажут сжечь что-то, и я сожгу. Скажут поломать и я притворюсь. Поломаю, и больно мне не будет.
— Пока у тебя нет “своего”, так и есть. Перечеркни его, а хочешь, забери у другого, как я и говорил. В этот тоже есть своё удовольствие. И это куда, куда легче, чем отыскать его самой. Но если отыщешь, то клянусь, что станешь бессмертной. Бессмертный и неуязвимый — это тоже, знаешь, как полюса. Далеко друг от друга. Потому хватит тебе сидеть и слушать нас, маленький человек. Не Хлое решать, что с тобой будет дальше. Не мне и даже не покровителям. Начинай звучать, хоть как-то. Стань блеклым пятном Мейярфа, стань фоновым шумом, чтобы потом стать чётче и громче. Договорились?
— Договорились. Сейчас мне срочно нужно идти.
— Сейчас пойдёшь, мир никуда не убежит. Выждем немного.
Она была на взводе, но Эйдан на секунду остановил момент. Он протянул ей два костлявых пальца в которых ничего не было — вдохновению нужно было немного подождать.
— Но сначала диско. Хочешь?
— А как?
— Соедини так же, как я. И дыши.
Мия сделала тот же жест и пальцы сомкнулись в замок. На выдохе начал валить чернющий, но вовсе не тяжёлый дым. Они оба закурили — на вид сажу, но на вкус самый душистый фрукт из всех несуществующих.
— Каждый раз как ты куришь — это диско?
— Не каждый. Но вот сейчас — диско. Это оно.
Эта гордость за себя, эта внезапная готовность действовать и уверенность в новом этапе — не результат первых в жизни затяжек. Сейчас настроение было таким, что Мия готова отвечать на вопросы, а не задавать их. Она знала куда пойдёт, как только сажа кончится.
И даже не нужно было описывать что же оно значит, это “диско”. Во внешнем мире штилей и штормов умирают и рождаются люди. Кто-то ворует человеческое естество, кто-то публично казнит себя сам, а другие видят в этих казнях добродетель. Среди обречённых, благословлённых, счастливчиков и мертворождённых нет их, Мии и Эйдана. Сейчас они точно не из тех, кто может спасти человека от гибели, бросить вызов зубастой пасти или хоть что-то поменять. Пусть мир хоть гремит, хоть ломается пополам и загорается на полюсах — пока они здесь, до них это не доберётся никогда. Они выдыхают сажу и смотрят на углы лабиринта, который не под силу разогнуть ни одному человеку извне. Даже если Виоландо не пройдёт проверку временем и навсегда пропадёт, то ничего страшного. Всё сущее может посереть и выцвести, но этот уголок свои краски не потеряет. Можно захотеть навести шума, выйти наружу и стать частью потока. Но можно остаться здесь, где красный, зелёный и синий. Это, показалось Мие, и есть “диско” — выдыхать сажу и смотреть, как мир выворачивается наизнанку. Оставаться или нет — нужно решить пока длится момент. Но если всему сущему остались считанные секунды, ни в коем случае нельзя спешить и курить в быстрый затяг, ведь фруктовый вкус просто пропадёт. И какое тогда диско?
* * *
Мия несла за собой знамя, невидимое, но цветастое и красивое, как парча. Это была уверенность, прочная и эластичная, которой сначала удалось расцвести внутри и только потом принять форму шуршащей ткани.
Атмосфера в комнате Фриды оказалась совершенно не такой, какой представлялась. Она напоминала музей со множеством экспонатов. Хранитель этого музея дорожил ими и словно не собирался показывать остальному миру свою личную коллекцию. Здесь на маленьких подставках лежали совсем блеклые вещи: чья-то старая шляпа, сделанный из ракушек браслет, компас, треснутые очки и много другого. Все без освещения, но под стеклом, защищающим от пыли. Даже так все эти предметы казались старыми, неработающими и никому не нужными. От стен комнаты отражалось сиюсекундное нечто, что-то непривычное и даже чужое. Стоило только сесть рядом с полуосвещённым силуэтом, как знамя треснуло, подобно раскалённой добела кости.
Неясно отчего, но в полуосвещённой комнате единственное крыло превратилось во что-то бесформенное, способное лопнуть, расколоться и даже взорваться. Ничего общего со стягом, который она гордо принесла сюда.
Хотелось поздороваться, но получилось только подойти и с накатившим чувством стыда сесть рядом. Хотелось раскрасить комнату своей уверенностью, но в самый важный момент она выпорхнула прочь. Их приветствие не задалось.
Фрида держала в пальцах монету. Её взгляд, задумчивый и почему-то поникший, был прикован к маленькой металлической безделушке.
— М-м-м… Какая-то старая монетка? — хотелось хоть как-то начать диалог.
Собеседница ответила не сразу. Она продолжала смотреть: то на аверс, то на реверс. Картинка выглядела обычно, ничего такого, от чего нельзя было оторвать взгляд. Но Фрида словно смотрела сквозь металлическое тело, вглубь монеты.
— Моя мама очень любила собирать разные старые или редкие вещи. Мне кажется, она умела видеть ценность в старье, которое показалось бы другим хламом. Хорошо это или нет, но эта странность досталась и мне. Поэтому я могу сидеть и долго смотреть на фотографию или, например, монетку. Главное — узнать историю вещи, которую ты держишь в руках.
С одной стороны монеты Мия разглядела странное, неизвестное ей животное. Оно было продолговатой формы, свёрнутое в кольцо. Это существо кусало свой хвост, отчего походило либо на ноль, либо на что-то совершенно противоположное.
— История вещи бывает особо интересной, иногда даже намного интереснее, чем у некоторых людей. Например, эту монету моя мама нашла в обычной кашемировой пряже. Почти такой же экземпляр, каких раньше было миллионы, просто не медного цвета и больше, чем другие. Возьми да выброси. Но ей захотелось узнать, почему обычная монета вдруг стала белого цвета и увеличилась в размерах. И, как она рассказывала мне в детстве, история действительно необычная.
Мия присмотрелась, продолжая слушать. Хвост находился в пасти существа со страшной мордой, прямо внутри, но если идти вдоль туловища, то расстояние казалось просто огромным. Было похоже на то, что в обычную монету смогли уместить десятки десниц, лет, поколений и идей.
— Ей удалось найти человека, который создал эту монету. За сорок пять лет до этого мужчина, который работал со станком, уронил в него своё обручальное кольцо. Он говорил, что никогда его до этого не снимал, но в тот день повредил палец, и тот начал отекать. Знаю, что все звучит очень сумбурно, но послушай, что произошло дальше. Он решил снять кольцо из-за того, что палец на его руке немел. И кольцо тут же выскользнуло, попав в отверстие размером с горлышко бутылки. Получилась вот эта фальшивая монетка, которая по всем законам логики не должна была появиться. Ремесленник даже не пытался расплатиться своим кольцом с кем-то, а сразу выкинул ненужный хлам. Ни я, ни мама, ни тот мужчина не знают, как вышло так, что спустя столько времени этот предмет оказался в пряже. Забегу вперёд и скажу, что наша семья продала его за очень большие деньги. Такие деньги, которые мы в своей жизни не видели и о которых даже не задумывались. Почти сразу после этого она приняла решение переехать на другой материк, который и называется Эмирония. На то время он действительно казался более благополучным.
Существо медленно-медленно двинулось по кругу. Что-то совершенно здравое внутри подсказывало, что стоит моргнуть, и всё вернётся восвояси. Но сейчас этот зверь полз и поглощал свой хвост ровно настолько, насколько нужно было, ни укусом больше, ни укусом меньше. Его тело являлось идеально ровным кругом: ровнее, чем форма полной луны или радужки глаза, совершеннее даже воображаемой окружности. Пальцы держали эту монету, но создавалось впечатление, что именно существо опоясывает ладонь Фриды, её тело и мысли. И сейчас оно сделает ещё один виток, теперь уже вокруг ноги самой Мии. Только подумав об этой ерунде, она сразу моргнула несколько раз.
— Она переехала сюда вместе с моим отцом, а то место, которое было их родиной, перестало существовать меньше, чем через год[1]. Всё кроме Эмиронии просто пропало. Со всеми людьми там, скорее всего… скорее всего, даже с тем мужчиной, который создал эту монету. Поэтому я родилась уже здесь, в Виоландо. Так уж… — Фрида теряла слова. — А может это мы исчезли, а на родной планете нас всё ждут, ждут… И не могут дождаться, как бы ни хотели. Не знаю. Но каждый раз, когда смотрю на эту монету, я задумываюсь. Иногда с тоской, иногда с непониманием, всегда по-разному. Я вижу две очень широкие, но совершенно разные дороги, связанные с этой историей. Если всё, что мне рассказывали, правда, то все мои стремления и идеи, мои эмоции, мои мечты и маленькие шаги к чему-то большему — это… дело случая? Он невероятным образом появился в моей жизни, но мне становится не по себе, что человек, которым я успела стать, обязан всему отёкшей руке незнакомца. Ведь если бы не она, то наша семья вряд ли когда-то бы сдвинулась с места. И через год она бы исчезла так же, как и все люди там. Но с того момента я проделала огромную дорогу, это вся моя сознательная жизнь, это та Фрида, которая сейчас сидит перед тобой. Мне тяжело гадать, вдруг нас бы обогатило что-то ещё, и всё пошло по той же схеме, не знаю. Но можно ли сказать, что наш с тобой разговор в этом замке — это плод одного неумелого движения, сделанного когда-то незнакомым нам человеком на планете, которой уже не существует? Я не прошу ответа, просто говорю, что натыкаюсь на эту стену каждый раз, как засматриваюсь на это маленькое солнце в своих пальцах.
Понадобилось время, чтобы продолжить. Это была не та ситуация, когда Мия могла подгонять.
— Вторая дорога проще. Может быть, кто-то кого-то обманул, и история не заслуживает такого внимания. И возможно, не было никакого кольца. Но тогда мне грустно из-за… шанса, что ли, которого мне на самом деле никто не давал. Когда ты понимаешь, что проживаешь запасную жизнь, то немного иначе смотришь на вещи. Думая об этой невероятной возможности, даже воздух кажется чем-то особенным, как снег, которого здесь не сыскать. Смотря назад, я вижу, что далеко не всё гладко, но я горжусь теми незначительными вещами, которых я добилась и которые смогла преодолеть. А если никакого шанса и не было, то выходит какой-то… самообман, что ли? Тогда всё — это лишь холодный ход истории, в котором нам с тобой повезло встретиться. Оба варианта вызывают у меня трепет. И ещё больший трепет у меня вызывает то, как ко мне вернулась эта монета. От незнакомца, который должен был исчезнуть с целым миром. Я хочу тебе рассказать эту историю после того, как сама себе в ней смогу признаться. Но не сейчас. Не сейчас.
Фрида спрятала сокровенное в ладони. Всё её внимание только сейчас переключилось на собеседницу. Даже взгляд, такой, каким не смотрят на живых существ, изменился. Обеспокоенный, но осознанный.
— Ты пришла ко мне не просто так, я права?
— Не просто так, — махнула та головой.
— Говори. Я слушаю каждое твоё слово.
— Хорошо, но отнесись к этому серьёзно, пожалуйста.
— Настолько, насколько это возможно.
Перед тем как снова заговорить, в голове снова возник образ знамени, которого сейчас не было за спиной. Но вот же, вот же оно развевалось лишь несколько минут назад, помнилось это чувство уверенности. Теперь лишь образно, без деталей, многие из которых важны. Без нужных ударений и акцентов, без знания и практики. Уверенность в теории, ценность которой была прямо пропорциональна сокровищу, которое Фрида сжимала в ладони.
— Есть что-то важное, о чём я тебя хочу попросить. Что-то такое, к чему я, наконец, готова. Так вышло, что теперь я знаю очень много о покровителях. Я спрашивала всех понемногу, знаю, чего покровители хотят добиться и что вы можете им противопоставить. Я узнавала о них, о бесконечности, и только недавно всё это связалось в один прочный узел внутри меня. Я разделяю вашу идею, честное слово, она меня восторгает! Думая об этом, мне даже на тренировках хочется выкладываться на максимум и совсем не жалеть себя. Поэтому я бы очень, очень хотела тебя попросить разрешения пойти… в важный момент быть в Мейярфе с вами. Это невероятно важно.
Слова путались, и чуть ли не через каждое произнесённое предложение возникала мысль, что на деле всё совсем не так просто. Нужно было думать о том, что и как говорить, не затягивать и не заикаться от волнения, не бубнить и не повторяться. Одним словом — не оплошать, но, Вездесущие, насколько же это было тяжело.
— Закончи мысль.
— Вы будете обсуждать тактику, правильно? Нет, даже правильнее сказать, что вы уже её обсуждаете. Я буду придерживаться её вместе с вами и гарантирую, что не буду мешаться. Я даже примерно представляю, как всё это будет, хоть пока только в теории. Мой аромат будет полезным. Да, это немного, но пригодится, обещаю. Пожалуйста, Фрида. Я буду очень благодарна, если ты разрешишь мне отправиться в Мейярф вместе с Орторусом. Мне очень хочется участвовать во всём этом. И это… — призадумалась рассказчица. — Это, кажется, всё.
На лице собеседницы ничего не изменилось, всё та же живая задумчивость, освещённая слабым светом. И всё же показалось, что по ней прокатила невидимая волна высочайшего напряжения. Одновременно незаметная как вода и болючая как ток, эта волна стала катастрофически большой. Она мчалась с самого центра этого океана, подметая под себя каждую каплю. Но человек, стоящий на берегу, человек, которым была в эти секунды Мия, не мог почувствовать несущегося бедствия. До него долетела только маленькая волна, которых миллион. Она превратилась в слабый вихрь и разбилась о песок. Сокрушительная сила теперь была лопающейся пеной на песке, которой бы всё равно никто не поверил. Такой выглядела и Фрида — тающей под солнцем, но лишь недавно рвущейся в сторону берега.
Каждое слово она произносила куда увереннее, чем всё сказанное Мией до этого. И только прозвучало первое слово, как вся эта игра перевернулась, потому что решающим звеном в ней стало совершенно не количество просьб и не их искренность. Её старшей собеседнице достаточно было просто произнести одно слово, она бы могла уложиться меньше, чем в секунду. И тогда всё бы закончилось так же само. Возникло ощущение, что, перепробуй Мия миллионы других вариантов, подбери другие слова и заговори в более подходящий момент, не изменилось бы совершенно ничего. Одно только первое слово, и все существующие версии этого разговора показались заведомо проигрышными.
— Нет. Ни за что и никогда, Мия. Это стопроцентный отказ без какого-либо шанса на то, что я передумаю. Я не хочу продолжать эту тему и когда-либо к ней возвращаться. Нет.
— А почему? Я могу узнать почему нет? — девочка оторопела, не зная, стоило ли ей задавать этот вопрос.
— Потому что ты задала этот вопрос именно мне. И именно мне предстояло на него ответить. Поэтому.
Фрида смотрела без сожаления, так, будто её слова могли сделать больно дальше физически. Только голос утих, как образовалась та пауза, которую нужно было избежать любой ценой. Пусть даже голосом, который не был окрашен ни в один из оттенков.
— Я поняла.
Внутри появилась горечь, которая пожирала мысли с непередаваемо быстрой скоростью. Непонимание такого резкого отказа и обида. На эти слова. На саму Фриду. На место, которое они так любят называть домом. Ступор сковал тело, а лёгкие почему-то сжались так, что стало не по себе. Что-то отвратительно наивное умоляло, чтобы прозвучало это “но…”, которое всё исправит, но Фрида продолжала молчать.
Мия не рассчитывала на этот ответ. Не от этого человека. Пусть бы ей Хлоя какую мерзость сказала, пусть бы Эйдан посмеялся над ней или Вилсон грубо указал на дверь. Сейчас её ярчайший свет отказался светить ей и бросил увядать в темноте, так это ощущалось. Мия не спрашивала, можно ли ей уйти и этим самым пошла против себя самой. Какая-то часть её запрещала уйти, не сказав ни слова, но она перешагнула и это.
Внутри бурлила какая-то болезнь, которую она никогда до этого не испытывала. Из-за чего внутренние органы сдавлены, голос сжатый, будто за горло держат, а мысли становятся чернее и грязнее некуда. И понимание того, что они лезут в голову, делали ещё хуже.
Мия вышла и направилась в свою комнату. Её сон был длинной широкой лентой, к которой забыли прикоснуться, чтобы передать истории и образы. Простое пространство, ни чёрное, ни цветное.
------------------------------------------------------
[1] Речь идёт об Амальгаме. Виоландо был сотворён неизвестными силами из четырёх абсолютно различных материков. Это событие полувековой давности, в ходе которого целые континенты разных планет были слиты в одну новую, называемую Виоландо, и зовётся Амальгамой.