Этой главы не существует.
Бумага меня слышит.
За эти пару дней тоска съела меня, не оставив ничего. Я всё реже выхожу из своей комнаты. Мне по-прежнему невероятно интересно думать о бесконечности и о покровителях.
Не получается быть многословной, но я не знаю почему. Кто-то из замка это понимает и говорит сам. Размышляет вслух. Благодаря этому не нужно вытягивать слово за словом. И мне кажется, что чем я больше знаю, тем тоскливее мне становится. Я слушаю, и у меня опускаются руки. Я уже очень хорошо могу писать и читать, но с моим ароматом всё не так замечательно. В такую глубокую осень вообще мало что волшебного происходит.
* * *
Мне захотелось придумать историю. Это её начало.
1.
С приходом нашей весны,
Коснувшись рукой волос,
Под светом святой луны,
Она задала вопрос.
Слова, как предчувствия знак:
"Скажи мне, кто ты такой?
Ты свет мой или же мрак?
Ты полный или пустой?"
Не страшен такой вопрос,
Поэтому и смеюсь.
"Я полный, доколе с тобой,
Я — смысл, покуда свечусь".
* * *
Я потрачу эту страницу на то, чтобы написать, что меня пугает нависшая над нами глобальность. Подумать только, что пока кто-то лезет на стены от тоски и неопределённости, другой может ощущать радость, и этот день для него будет чистой эйфорией. Кто-то рождается в ту же секунду, когда кто-то умирает. В одну секунду происходит первый поцелуй у влюблённых и трагедия у других. Всё это происходит на одной планете и даже, уверена, на одном материке. Но состояния такие разные, словно у каждого из нас существует своя планета.
И становится понятно, почему мы иногда не можем подобрать слова. Просто спуститься со своего слоя, или наоборот, подняться, бывает не всегда просто. Друг, он ведь не может из планеты-себя превратиться во что-то ещё. Я — одна целостность, он — другая. Поэтому, когда плохо одному, это всегда сочувствие и поддержка, а не совместное горе.
Мне бы не хотелось ощутить тоску другого человека или, что ещё хуже, заразить его своей грустью. Но ещё быстрее я бы отказалась тянуть кого-то вниз, к себе. Мои трудности, чем бы они ни кончились, делают из меня целую планету.
Но хотелось бы взглянуть на мир, где весь этот глобализм приравнивался бы к среднему числу. И люди бы чувствовали чего больше: смертей или рождений, убийств или свадеб, поцелуев или пощёчин. Было бы страшно застрять в мире, где на моё счастье могло повлиять предательство человека на другом конце материка. Но взглянуть бы хотелось.
Получается, мы живём под куполом далеко не самого кошмарного глобализма, что можно представить. И равно как есть самые разбитые, есть и счастливые. Их роли могут поменяться уже завтра, а может, и через считанные секунды. Но я не уверена, что хочу этим сказать что-то важное. Просто знайте, счастливые люди где-то там, в глуби далёких материков и планет, что как минимум один непримечательный человек сейчас радуется за вас всем сердцем.
* * *
Мне кажется, что сильнее всего человек меняется тогда, когда в нём пропадают одни мелочи и появляются совершенно другие. Мне всё чаще хочется сидеть с выключенным светом и есть здесь, у себя. Я осознаю эти изменения, и возникает чувство, будто самый опытный из всех докторов проболтался мне, что я смертельно больна. При большом количестве таких маленьких изменений ты не переплываешь из одной формы себя в другую, а перечёркиваешь первую и становишься второй. Обречённый вызовет у меня зависть, если скажет, что ему осталось жить пару дней и он боится расставаться с семьёй. И в такие моменты я захочу оказаться на месте этого обречённого. В последние дни он будет хвататься за тепло так крепко, как, может, не хватался никогда до этого. Что-то похожее на покрывало эмоций, в которое он завернётся с головой.
Мне не хочется даже тянуться к этому покрывалу. Когда человек из живого в один момент превращается в мёртвого и исчезает — это не удивляет. Он в последний раз укутывает себя под покров и уходит. Но мне грустно, когда я думаю о человеке, который превращается в мёртвого и продолжает просыпаться утро за утром, даже не пытаясь дотянуться до этого проклятого тепла.
2.
Сегодня я не хочу
Летать полевой пчелой.
Они соберут пыльцу,
А я улечу домой.
Когда уже станет темно,
Вернётся пчелиный народ,
Осудит меня он, но
На всех приготовит мёд.
Наемся и сразу рассеюсь,
Без формы я, словно вода.
Но я зазвучал и, надеюсь,
Ты сохранишь мою речь навсегда.
* * *
В комнате горела одна лампочка, слишком яркая, чтобы правдиво описать атмосферу этого места. Шторы оказались задёрнуты, а комната была заполнена тишиной. Не той, что свойственна Глэдис, а самым примитивным её видом. Когда больше нечем было заполнить ни себя, ни своё окружение, проще всего сказать, что молчание — тоже способ самовыражения. Но я же знаю, что это не так. Мне нечего выражать.
Я ещё не сказала ни слова, но уже наперёд знала, как всё будет происходить. И реакцию Эстер, и то, что оторвать взгляд от пола так и не удастся. Она сперва промолчит, а затем переспросит, но ответить мне будет нечего.
«Пока что прекратим наши занятия» — попросила я.
В ответ ничего, никакого грустного вздоха или чего-то такого. Беспокойство в ответ на молчание. Редкие слова не мешали ни одной из нас оставаться немой.
Она спросила надолго ли, а я не знала, что ответить. Я думаю, что насовсем, но мне это принять легко. Ей — нет. Потому я не говорю и надеюсь, что кто-то ей потом расскажет.
И Эстер нарушила молчание. Попросила поделиться хоть поверхностно. Пообещала, что выслушает, и мы со всем справимся. Хоть немного слов о наболевшем, но у меня и их не было. Я не ответила на её просьбу.
Она сделала шаг навстречу, но я шагнула назад и осмелилась покачать головой. Я напомнила себе Фриду, ведь сумела отказать так же. Это было то отрицание, которое сжигало все аргументы. Она ко мне не подойдёт.
— Почему? Почему ты так?
— Потому что нечего говорить. А значит тебе нечего слушать.
Эстер мяла кончики своих пальцев и явно хотела сказать что-то ещё. Куда более важное. Но молчала. Только потом кивнула и неуверенно отошла к выходу. Я же просто подняла взгляд и тут же увела его в сторону.
— Отдыхай.
Она повернула ручку и на каких-то несколько секунд застыла. А потом сказала следующее, слово в слово:
— Ты не одна. Не одна, как бы очевидно это ни звучало. И я готова нырнуть за тобой настолько глубоко, насколько смогу. Только в самый нужный момент протяни мне руку.
Мне нужны были эти слова. Нужны, пусть я и не захотела принимать их в тот момент. Будь я на её месте, сложно было бы сохранять самообладание и эту согревающую искренность. Мне, наверно, было бы проще и вовсе не стучаться.
Дверь распахнулась, на доли секунд подарив комнате и мне неприятный живой свет извне. Аккуратный щелчок, и всё, кроме мыслей в голове, вернулось на свои места.
* * *
Насколько же тяжёлой мне кажется дверь, что отгораживает меня от других. Я с трудом её открываю, потому что она разделяет этот замок на две части. Одну из них я избегаю, но в ней живёт всё самое светлое. И это светлое с большим трудом входит сюда, в темноту и беззвучность. Пытается говорить, пытается хоть на секунду забрать с собой и успокоить. И даже когда эта дверь открывается — два мира не смешиваются. Здесь остаётся почти полное самокопание, а там — что-то сильное, чего нельзя охарактеризовать. И когда я выхожу наружу, даже в эти самые моменты я несу холод с собой. Я не ем в тепле, а возвращаюсь в ледник, и пища становится холодной и пустой. Она просто поддерживает жизнь, а где-то внутри себя я скучаю по яркому вкусу. Не только еды, но и жизни. Я скучаю по тому, как листья на деревьях только начали желтеть, скучаю по вопросам, каждый из которых был жаждой жить в этом мире.
Я слишком много себе позволяю. Я принесла в это место, мою любимую обитель, нечто, напоминающее опухоль. Это не опасно для них, потому что они на несколько шагов впереди. Но сам жест, сама его суть мне противна. Противна потому, что это опухоль посреди моего дома. И ещё она невероятно страшна. Потому что это опухоль также во мне. И я совсем, совсем не уверена в своих силах. Я совершенно точно проигрываю четырём стенам внутри моей головы.
3.
Шагая над снежной пеной,
Под ноги я глянул, и
Столкнулся с противной сценой,
Что злила глаза мои.
Нахал, изменивший такту,
Бездарный развил талант.
Бедняк — не бедняк. По факту,
Он просто лихой симулянт.
Артист он хорош, хоть молод.
И можно легко разглядеть,
Под кожей хронический холод,
И скорую тихую смерть.
* * *
Мне грустно из-за того, что меня всё меньше тянет к дорогим мне людям. Я люблю, но пока эта любовь отходит на второй план. Она перестала быть жизненно важной, хотя точно была такой совсем недавно. Я где-то там скучаю по ним, когда иду за едой, когда даже мимолётом слышу их голоса, пока спускаюсь по лестнице. Но в этой комнате мне не хочется думать о таком живом и настоящем, как они. И даже так, они остаются со мной.
Мне не лучше от наивных стараний Эстер разговорить меня. Ей сложно зацепиться за что-то с человеком, который отказывается говорить, и я могу её понять. Это противно, но мне даже забавно наблюдать за её словами, что разбиваются о бессмысленность. И даже молчание старших жителей замка не проходит мимо меня. Они молчат, и я молчу. Они бросают пару фраз, каждый свои, и я делаю то же самое. А потом они выходят отсюда, и всё продолжается.
И Венди, которая каждый раз рассказывает мне истории о своих куклах, понимает, что они мне не нужны. Мне от них не становится весело. Но она всё равно приходит каждый день и пять минут проводит со мной. Значит ли это то, что она верит в результат, который я пока не могу даже развидеть?
И Скай, который играет за моей дверью вечером, когда в замке тихо. Он просовывает бумажных птиц под дверь, но не решается войти, а я даже подумать не могу о том, чтобы выйти. Мы давно друг друга не видели, но, кажется, пока не думаем забывать.
Мне часто становится стыдно оттого, что со стороны я выгляжу откровенно нездоровой и уязвимой. Не нуждающейся в поддержке, а какой-то безвозвратно сломанной. И я бы поверила в пустую жалость к себе, если бы рядом была лишь пара человек. Но не покидает чувство, что обо мне пекутся куда больше, чем это делаю я. И пусть от этого всего мне не становится лучше, но я не могу представить, что бы со мной сейчас было, подумай они, что в этой комнате больше никто не живёт.
* * *
Наш разговор с Венди был совершенно неловким. Когда она зашла, то спросила меня:
— Можно отнять меньше минуты твоего времени?
Я кивнула.
— Вот. Одна из тех кукол, которые я постоянно вяжу. Просто эту я постаралась сделать похожей на тебя. И написать имя. Обычно мои куклы не носят имён.
— Спасибо.
— Она может составить тебе компанию, если нужно, но в то же время она неживая. Поэтому можно наслаждаться одиночеством.
— Я запомню.
— Да, вот… На самом деле вышло куда меньше минуты.
— Как ты и планировала.
— Да. Как и планировала. Я тогда пойду?
Я помню, что в этот момент не смогла сдержаться. Сейчас бы сил хватило, но тогда захотелось какой-то непонятной мне искренности.
— Я кажусь со стороны странной?
— Странной?
— Да. Для вас всех. Я кажусь странной?
— Ты кажешься грустной. И заболевшей.
— Все это видят? Когда я сижу здесь, у себя, вы ведь не обсуждаете это?
— Обсуждаем. Но без гадостей за спину. Просто переживаем.
Я кивнула и поблагодарила, а Венди перед выходом добавила:
— Послушай, я не хочу бросать общие фразы, потому что я их не люблю. Но я на твоей стороне. И против всей той темноты, что мешает тебе победить.
— Да. Против, — подумала я, и сразу стало как-то невыносимо обидно за эту темноту внутри себя.
* * *
4.
И в дни кольцевой суматохи
Ты улыбалась мне.
Мы мчались сквозь дни и эпохи.
Мы были с тобой наравне.
"Ненастье отступит само,
Пусть гневен и горделив,
Не ставь на себе клеймо,
Пока ты не пуст, а жив".
"Нет, не паду я ниц,
Стоять на ногах не устану.
Выросший среди птиц,
Ни мраком, ни пеплом не стану".
* * *
Приятно понимать те моменты в жизни, когда ты совершенно иначе смотришь на вещи, которые только недавно тебя тревожили. Теперь, сталкиваясь со своей личной неизвестностью, ты исследуешь её, фаланга за фалангой, понимая, что даже сюда доходят лучи извне. И даже сквозь решето неуверенности твоих действий всё равно чувствуется, что ты становишься взрослее и, к счастью, опытнее.
Вот так и у меня случилось с тем, что я вижу в своих снах. Это всё те же жёлтые глаза и тот же голос, но теперь я воспринимаю их по-другому и, что главное, совершенно по-разному.
Когда я слышу этот голос (а я его помню очень хорошо, даже когда просыпаюсь), то ощущаю, что рядом со мной стоит очень близкий, но неосязаемый друг. Настолько близкий, будто ещё один житель этого замка, который говорит только со мной. И он знает, где находятся самые секретные ходы и тайники, те, о которых никто и не подозревает. Эти тайны в первую очередь касаются меня самой. Голос даёт мне понять, что я целый лабиринт, а он — путеводная сила, которая открывает забытые и неизведанные уголки. И он никогда, никогда не был настроен ко мне враждебно.
Когда это чувство укоренилось, я открыла для себя, что это мог быть голос той, с кем я связана кровью. Я ничего не помню о своей семье, но я могу представить, что говорю и со своей матерью, и со своей сестрой. Возможно, даже с отцом или братом — этот голос обтекает любую форму, что я представлю. И благодаря ему я различаю заботу своих родителей, своей сестры и брата, о наличии которых я и не подозреваю. Получается, что сейчас я завишу от выдуманных мной эмоций и людей, о существовании которых мне рассказало бесформенное, неизвестное и совершенно расплывчатое существование внутри меня. Но я без сомнения, без тени неуверенности могу сказать, что каждый этот далёкий разговор мне жизненно важен.
И самое удивительное, мне не страшно слышать голос неизвестности. Пока я в ней, не получается сказать ни слова, только слушать. Но каждый день хочется поскорее заснуть и проспать как можно дольше.
* * *
Я открыла для себя новый вид страха. Сложно представить и тем более выразить, почему я нахожусь в странном состоянии, но я знаю, что, чтобы выбраться из него, мне хватит минуты. Нужно вполне серьёзно, имея ясное сознание, сесть и подумать о том, что меня держит на этом месте. Это не разговор с Фридой и не обида. Секунда за секундой, и у меня получается откидывать все лишние варианты настолько быстро, что хватит этой самой минуты, чтобы прийти к ответу. Но я ни в коем случае не задумываюсь об этом больше, чем на пару секунд. Потому что я боюсь ответа, настолько, что готова даже считать листы в своём дневнике. Это как необходимость вынырнуть из воды в мир, который полностью изменился. И кто знает, что там, за слоем привычного мне моря? Пока у меня есть время думать, это верно. Но получается, что я либо задохнусь в безопасности, либо… что? Сейчас для меня первый вариант не лишён смысла, несмотря на такое глупое сравнение. Он удобный, и, вынуждена признать, удобство играет для человека большую роль.
Но утонуть с совершенно спокойной душой тоже не получится. Мне важно знать, что по ту сторону воды, даже если это смертельно. Отсюда и берётся этот зеркальный страх. Я не готова пройти дорогу длиной в одну минуту. И так же сильно я не готова отказаться от неё. Паралич.
* * *
Со мной происходит кошмар, но вопреки ему, ночью мне снятся х орошие и красивые сны. Невероятные сны, которых я не заслуживаю. Думаю, это Эйдан меня так подбадривает. Знал ли он, что мой разговор с Фридой обречён на провал?
Сейчас мне кажется, что у меня нет никого ближе него. Эйдан точно знает, что со мной, ему даже говорить об этом ни с кем не нужно. Мы не выходим из своих клеток, но знаем что это — отгородиться от мира. Ведь весь настоящий мир сейчас — это одна комната. И нам не нужны слова утешения, когда есть такая взаимосвязь.
Он не такой, как другие. Это болезненное состояние жизни, не опасное, но слишком хаотичное, чтобы его понять. Эйдан часто делает странные паузы, бросает странные слова, находится на грани спокойствия, но не срывается. Я скучаю по этому. Я могу выйти в любой момент, нужно лишь превозмочь, только и всего. Он — нет. Когда он сказал, что навсегда в этом замке, меня это зацепило. У меня есть свобода, но я добровольно от неё отказываюсь. Это — или саморазрушение, или глупость. А у него её нет. Нет и не будет.
5.
Сине-седая лента,
Рои летящих комет.
Падающих с момента,
Как мне опротивел свет.
Близким в своих снах
Ручей ответит, журча:
—«Я застрял на цепях,
Без скважины и без ключа».
Паук комара съест.
Он у него в плену.
Когда мне тьма надоест,
Тогда я, пожалуй, вдохну.
* * *
Если покопаться, то среди моей жизни в Мейярфе можно вспомнить как минимум один любопытный эпизод.
Я тащила очередной товар к очередному клиенту. Это был единственный случай, когда колесо наехало на бугорок и несколько полупустых коробок упали на землю. Тогда ко мне подошёл мужчина, на которого я не сразу обратила внимание. Он помог и протянул мне несколько коробок. И то, что меня удивило, — его выражение лица.
Он посмотрел на меня так, будто знал, как меня зовут, и даже то, что со мной в дальнейшем произойдёт. Даже больше, словно он был из тех, кто знал, откуда и зачем я пришла. Он протянул мне руку, но не так, как это сделал бы любой другой. Не между прочим, не автоматически, а совершенно отгородившись от всего происходящего вокруг. Он ничего не сказал, но в глазах читалось: «Я знаю этот город лучше линий на своих ладонях. Я знаю, что с ним было и что с ним случится. И я знаю тебя, Мия. Всё, что было, но не то, что произойдёт. Покажи мне развязку».
Кажется, что одним только выражением лица такое передать нельзя. Но пробирает до дрожи, когда ты видишь в этом мегаполисе-поглотителе человека, который ему не принадлежит даже самым крохотным кусочком себя. Будто он и не человек вовсе, а наблюдатель, глаза и уши которого могут находиться где угодно.
Наверно, если попытаться уместить это в одно предложение, то абсолютно незнакомый для меня человек выглядел так, словно волновался обо мне. В целом, а не в какой-то промежуток времени. Он волновался о Мие с самого её появления и до самого её конца. И почему-то кажется, что даже сейчас он может знать, что я пишу о нём.
Для меня смысл до безобразия прост. Я жду результата. Того, кем я в итоге стану. Жду, пожалуй, даже сильнее этого незнакомца и бесформенного образа в моей голове. Самое пугающее и одновременно забавное — то, что, жди или нет, ползи или беги, да хоть замри на месте, всё равно ты, в конце концов, обретёшь «я», которое сам себе воздвиг. Или разрушил.
* * *
Голос, что роднее собственного, остаётся рядом. После пробуждения аромата он стал ближе, и я всё ярче ощущаю жёлтый цвет. Когда он звучит внутри, я знаю, что отвечать не должна. Это символ, что я не остаюсь одна, а не наставления или попытки докричаться. Не речь, а просто уникальная нота, летающая по огромному миру — моему сознанию. Она не бежит, и это заставляет верить, что и я от себя не так далеко ушла.
Моя собственная жёлтая нота.
6.
"Не трогай меня рукой,
Хватит меня утешать.
Сложно бороться с собой,
Проще не жить, а молчать".
"Я знаю, что ты — не зло,
Я вижу в тебе сердцевину.
Очисти себя, высоко
Ногами ступив на вершину.
Осмелишься ли сказать,
Что больше не свет ты, а мрак?
Что птицам не нужно летать
Что ты мне не друг, а чужак?"
* * *
Я нахожу в себе странности, которые не кажутся мне нормальными. Есть необычная вещь, представляя которую мне становится неловко даже перед самой собой. Но идя на поводу у своего желания, я ещё ни разу не оборвала эту мысль, не отвратилась и не испугалась её. И наверно этот соблазн, который кажется мне искажённым, но не злым, помогает мне думать о хорошем.
Я засыпаю с приоткрытыми шторами, чтобы стены моей комнаты освещал блеклый свет Йеталь. И когда я лежу с закрытыми глазами, не слыша шума и собственных наваждений, я представляю танцующие посреди комнаты тени.
Часто это взрослые мужчина и женщина, которые аккуратно прикасаются друг к другу и кружатся в каком-то красивом танце. Обычно я сама додумываю мелодию, а они двигаются в такт. Касаясь его, она перестаёт быть всецело разрушаемой, а температура её тела повышается. Он же, кажется, даже не дышит из-за своих чувств и забывает о том, что не может существовать без источника света. Они начинают жить отдельно от луны и меня, но не отдельно друг от друга. Так же и когда я представляю их молодыми, только их движения более стеснительные и они все никак не могут перестать нервничать. Их руки соприкасаются не так крепко, но даже через эти молодые касания чувствуется важное обещание. Они оба появляются при луне и так же вместе исчезают, ни разу за ночь не оторвавшись друг от друга. Для них ночной цикл — история, с одним танцем, но каждый раз с новыми ощущениями.
И я сама ощущаю, как близки мне эти тени, как я понимаю её робость и его приходящую уверенность. Пока я сплю, моя тень тоже танцует, слившись с кем-то важным в одно тёмное облако. И на несколько бессознательных часов я становлюсь зависимой от придуманной мной мелодии, от красоты нашего бесформенного облика и медитативных движений, которые я так люблю.
Их танец становится скрытым от других искусством, а мой — частью них самих. Я всей своей сущностью люблю луну и те человеческие силуэты, которые она создаёт на полу. Пока моему телу и мыслям плохо, моя тень с каждой ночью, с каждым танцем показывает, что находится вне законов тяжести и простоты. Это успокаивает и даёт силы спокойно заснуть.
Вот так перед сном я создаю искусство чувств, которое станет невидимым с первыми лучами солнца, но никогда, никогда не растает, пока луна способна ярко светить.
* * *
Если бы нужно было указать пальцем на то, что разделяет мою жизнь на «до» и «после», то это была бы печать на моей кисти. Странно, что не замок или не Фрида, а просто выжженный под кожей символ размером с монету. Люди здесь и это место — дороги и тропы, по которым я уверенно иду. Но я могу не идти, в любую секунду могу повернуть назад и пойти тысячей других неизвестных мне направлений. А метка на руке подобна рубежу, который падает на меня с неба. Он разделяет меня на две части: ту, что привыкла к солнцепёку и песку под ногами, и девушку, которая живёт в замке. Две совершенно разные личности, которые барьер мне не даст совместить в себе. Свободные мысли кроются в голове той, на чьём теле выгравирован символ принадлежности. Не нарушения и фальшивомонетничества. Символ не вины, а собственности.
Это сбивает с толку, и я не до конца могу понять, какие из слов будут настоящими. Я напишу, что я просто хочу отпустить вихрь мыслей, наклонить голову и тащить за собой телегу, куда мне скажут. Я знаю, что мне будет жарко и нудно, но зато будет очень легко внутри. Я скажу, что я готова отказаться от тяжести мыслей и понимания, потому что так мне будет проще. Но буду ли это я? А могу сказать, что я человек, который хочет следовать направлению, которое я выберу сама. Что дорожки будут мне сопутствовать, и, доверяя им, я пойду по своей, неповторимой. Эти буквы будут на листе бумаги, но кто их написал?
Этот рубеж отнимет у меня половину, совершенно отличимую от второй. Я боюсь покровителей, но я и доверяю их словам. Я зла на них, но никогда не говорила с ними, а значит, и не могу злиться. Я доверяю словам родных, но хочу услышать слова чужих. Мне не один день подряд хотелось пожаловаться самой себе на то, что трудно справиться с нахлынувшим. Хоть мне и кажется, что я стараюсь.
Потом это сменилось на страх, а сейчас не представляет ровным счётом ничего, кроме абсолютного непонимания всего, что меня окружает. Тяжело выбраться, если не знаешь, в какую из сторон двигаться. Если не знаешь, стоит ли вообще двигаться, или это сделает только хуже.
Я сижу за столом и одновременно стою на краю какого-то нескончаемого обрыва. Я делюсь с бумагой мыслями и задаю себе самый бесполезный вопрос, что может себе задать человек: «Где мне узнать, как правильно жить?».
* * *
Когда я подолгу сижу перед окном, возникает желание написать какую-то сказку. Что-то оторванное от моей истории, правдоподобное, но яркое. И чем дольше я сижу, чем больше листьев опадает у меня на глазах, тем ярче мне хочется создать эту историю. Мне не так сложно представить себя за окном и признаться, что я опала вместе с листьями. Куда сложнее мне взяться за перо и начать писать нужные предложения. Как аромат, так и слова: кажется, что они вот-вот слетят с мысли и языка, но что-то не получается. Даже если я представляю сказку во всех деталях, я знаю, что в конце концов оставлю её в своей голове.
Мне интересно задумываться о том, сколько таких порывов остаётся у людей в голове. Тех, которые формируются на грани вдохновения и какой-то несоразмерно кривой полосы. Настоящие истории, которые рождаются в голове, могут стать лучшими, но их почему-то хочется закончить, так и не начав. Не притронуться к блокноту, а поставить единственный знак во всей рассказанной сказке — точку.
Но я могу представить человека, который мог бы создать что-то своё, перешагнув через это чувство. Даже если бы тебе до тошноты тяжело было двигать рукой, ты бы в итоге смог натянуть кожу настоящего и существующего на идеальную маленькую жизнь, которая не живёт за пределами головы. Если бы ты был таким человеком, я бы хотела провести с тобой целый день своей сознательной жизни. На вопрос о том, знал ли ты с самого начала, что справишься, ты бы ожидаемо кивнул. Потому что твоя природа не может проиграть её полному отсутствию. Мы с тобой оба придумываем истории. Твоя вышла совершенно не такой блестящей, как ты её представлял, и далась тебе трудно. Но это будет самая чарующая и мягкая сказка, насыщенная настоящей жизнью. Жаль только, что у меня так и не получилось оживить свою.
7.
И я нарушил обет,
Её сердце зали́лось тоской.
"Кто ты мне — мрак или свет?
Ты полный или пустой?"
И голос её перестал
Быть чудом. Как все голоса.
Или смысл куда-то пропал,
Или я разлюбил чудеса.
"Я заблудился давно.
Не полный и не пустой.
Мне уже всё равно,
Мрак или свет я твой".