В этой главе живут, а не существуют.
Следующий день оказался загнан в четыре стены, что уже надоели до невозможности. Хрупкий и субтильный человек застрял в них и не мог сделать даже шага наружу, чтобы снова увидеть внешний мир. В этот раз дверь не закрылась на замок, но и открыть её на распашку не хватило духу. Она осталась приоткрытой, точно лазейка в полноценный мир. Хватало и картины в коридоре, видимую через узкую щель, чтобы убедиться — наружность существует.
Наружность эта стучалась в её комнату и раньше, но изнутри никто не отвечал. Если она и проникала внутрь, то совсем скоро возвращалась обратно. Эстер, как и почти все остальные, жили в том, нормальном мире. Сейчас поводом войти стало то, что Мия оставила дверь приоткрытой — до смешного малый шаг для жителя наружности, но неописуемо большой для пленившей саму себя.
— П-привет. Увидела, что у тебя не закрыто и решила заскочить. На секунду, правда, — робко начала наставница. — Подумала, что может нужно выговориться? Даже если кажется, что это тяжело.
— Я справлюсь сама. Скоро.
— Одной ведь куда сложнее. Разве… разве нет?
Эстер выждала, но собеседница не подняла головы. Она потупила взгляд и пообещала себе ни за что не отрывать его от пола. Хотелось не отвечать, а уменьшиться в размерах и превратиться в зёрнышко.
— Тебя будто что-то поедает. И что мне, просто наблюдать со стороны за всем эти? — продолжала собеседница. — Время ведь ничего не меняет. Молчание делает только хуже. Но я точно, как никогда, уверена, что просто так лучше не станет. Ведь со всем можно разобраться, если вместе и постепенно, шаг за шагом. Как мы сделали с ароматом, помнишь? Стоит только начать.
Нахлынуло чувство стыда. Со стороны Мия казалась себе до того жалкой, что куда там помогать — смотреть было противно. Несмотря на слова Глэдис в оранжерее, она игнорировала близких людей и тешила ту слабину, которую следовало душить что есть силы. Страх по-прежнему затмевал что-то здравое и светлое, но не мог справиться до конца. Одновременно хотелось и чтобы он полностью её обглодал, и чтобы маленькая искра внутри, если она вообще была, поскорее превратилась в молнию.
— Или не стоит, — совсем рядом послышался голос Докса.
Он проскользнул в комнату и положил руку Эстер на плечо.
— Эст, не дави, прошу тебя. Иногда говорить именно невозможно. Невозможно, а не просто сложно.
— Чем это я давлю? — отрезала было Эстер, на что Парадокс приобнял её.
— Просто не сейчас. Пожалуйста.
Они какое-то время смотрели друг на друга. Эстер казалась растерянной и испуганной, но в Доксе ничего этого не читалось. Может потому-то он и победил в этом маленьком вызове.
— Пойду на крышу и подышу свежим воздухом. Нужно сменить обстановку.
И Эстер вышла, отчего и часть звуков в комнате пропала. Парадокс поджал губы и пожал плечами, указав большим пальцем на дверь.
— Может, тоже подышим воздухом? Побродим по округе, только и всего. Сама знаешь, зачастую я много треплю языком, поэтому можешь просто слушать и ничего не говорить. Всяко на улице лучше, чем в этой коробке.
Он приподнял брови, ожидая ответа. Мия посмотрела на него исподлобья. Это напомнило один из тех дней, когда он звал её пройтись ещё тогда, когда с деревьев не опали листья. И в его голосе звучала всё та же простота, которая и, удивляла и, без сомнения, сближала. Даже если вокруг неё кружил толстый слой тумана, сейчас хотелось сделать вид, что всё сносно. Она обернулась на кровать, и её пробрало чувство, что от выбора может зависеть не только досуг. Возможно, это решение скажется на последующих днях и даже конечном результате всей этой канители. Может предстоящему ответу предстояло окончательно перевесить одну из чаш весов. Нелегко протянуть руку любому из людей, когда ты сама её не чувствуешь. Но сзади, на её кровати, да и во всей этой комнате находилось что-то, от чего хотелось скорее избавиться. Оно оставалось невидимым, вязким и даже опасным. Важно было сделать этот простой шаг, который казался невозможным. Парадокс взял её за запястье и слегка-слегка потянул в сторону выхода.
— Пойдём, — попросил он.
Через его касание ощущалось что-то, что многократно увеличило светлое зерно внутри. Если можно было ходить следом и просто молчать, значит эта прогулка не невозможна. Мия неуверенно кивнула и сделала шаг вперёд. Дальше телу стало двигаться не так сложно.
Она сидела на краю телеги и следила за следами от колёс, что оставались на грунтовой дороге. Ноги едва касались земли и от этого по ступням пробегала приятная дрожь. Это напоминало бег наоборот: уходящая из-под ног почва бежала под стопами, а те просто не двигались. Главное было сохранять равновесие, ведь подайся Мия чуть вперёд и надави ногами на землю посильнее — точно выпала бы.
Парадокс сидел рядом. Спиной он опирался о деревянный бортик телеги, а локтями на гитару, что прихватил с собой. Он разглядывал треугольную монетку так, будто такими деньгами никто никогда не пользовался. То и дело он вставлял её в квадратное обрамление чуть побольше, и затем снова вынимал. Магниты то притягивались, то оставались порознь.
— Не могу понять своё отношение к деньгам, — не спеша начал Докс. — Мне кажется, ничто не объединяет разные государства и даже цивилизации так сильно, как деньги. Понимаешь, это же средство массового поражения. Всемирная таблетка от катастрофы или сама катастрофа. Смотря что ты скажешь человеку. Нет, даже не так. Смотря кому ты дашь эти железяки. Мешок монеток — и у тебя вкусный ужин на столе. Или подарок для невесты. Или её голова. Странно, разве нет?
Мия промолчала, но и вопрос совершенно не предполагал ответа.
— Заставляет выложиться по полной и в то же время немного стирает границы морали. Для некоторых людей. Расшиби меня молния, всё же основной вопрос в принципах. Думаю, принципы — это то, с чем монетки не всегда могут справиться. — Докс оторвался от магнитов. — В голову приходит та же Эстер. Единственный человек из всех, кого я знаю, который мог бы своим ароматом наплодить сотни и сотни таких монеток. Но Предвечная, она никогда в жизни не согласилась бы создавать фальшивые деньги. Совершенно нечестный аромат для слишком уж честного человека. Получается, всё дело в её принципах?
Собеседница едва заметно пожала плечами, а Парадокс случайно задел струны гитары. Послышался немелодичный звук.
— Не знаю, может быть. Не то чтобы нам не хватает денег и всё такое… Просто я бы, наверно… Хотя сам не знаю, как бы я поступил. Может, и наклепал бы себе парочку штук на память, не больше.
Он цокнул и сунул монетку обратно в карман. Теперь и перед ним открылась петляющая дорога, по которой ехала телега. В самой дороге ничего интересного не было. Красиво становилось, только если смотреть на картину целиком, захватывая и её, и небо, и весь красно-оранжевый спектр осени.
— Так-то она немного наивный человек в этом плане. Ну, когда дело доходит до откровенных серьёзных разговоров. Зарядит тебе всё как есть, бам, — он легонько стукнул себя по лбу. — Не совсем, может, даже совсем не правильно. Но я понимаю эту нашу Эстер. В её духе волноваться за других так, что сама себе места не будет находить.
Докс издал смешок.
— На первых порах знакомства было даже так, что мы с Венди висели за замком и говорили о какой-то ерунде. Сущая мелочь, потому что я даже не помню, о чём именно. Так вот, прибегает Эстер, вся запыханная, взгляд — будто она не бежала к нам, а давала дёру от какого-то монстра. Спрашивает, всё ли у нас нормально. Мы переглянулись, а она меня как возьмёт и начнёт трясти за плечи.
«Парадокс, всё хорошо?»
Я отвечал, мол, конечно хорошо, у меня же по-другому не бывает практически. Обняла меня, похныкала. А в итоге виной всему оказалась Кейтлин. Она с совершенно серьёзным лицом заверила, что меня придавил огромный каменный блок и я едва-едва дышу. Знаешь, так бросила и с грустным видом закрылась в своей комнате. У неё, конечно, своеобразные шутки, но все в замке понимают, когда она серьёзна, а когда нет. Но огрей молния эту Эстер…
Докс осёкся, осмотрелся по сторонам и, судя по лицу, не сразу сообразил, где они. Он закинул голову кверху и обратился к извозчику.
— Простите, а мы вообще где?
— Яблочный пруд. А на перекрёстке — направо, через Заколамастельницу.
— Так, Заколамастельница, — он почесал затылок, будто пытался вспомнить, где это. — А, тоже по пути. Ничего так, быстро мы тут очутились. Получится остановиться у рощицы?
Извозчик присвистнул, и это, видимо, было каким-то знаком согласия, потому что Докс присвистнул в ответ. Он закинул гитару на плечо. Уже меньше чем через минуту они сошли с телеги и побрели в сторону высоких деревьев.
— Вообще, к чему я начал. Я знаю, ты не обидчивая, Мия. Просто пусть эта её черта не отталкивает тебя. Я уверен, что ты справишься со своими проблемами, а она со своими. Поэтому не вздумайте задирать нос и вредничать. Нам всем важно держаться друг за друга. Пусть даже молча, но держаться. Да?
Докс умел прыгать с темы на тему, даже если расстояние между ними было в пушечный выстрел. Причём он делал это так свободно и спокойно, что вот ты думаешь с ним о природе человеческих эмоций, а уже через секунду пытаешься понять, может ли чесаться спина у бабочек.
— Ух-ух! Не первый раз замечаю, что какой-то молодец развесил в этой роще столько гнездовий. Встреть я этого человека, с удовольствием пожал бы ему руку. Просто понимаешь, есть такие птицы, которым трудно бороться с дождями, а осенью они часто лупят, дожди эти. Некоторым легче спрятаться и переждать. Отогреться, ну и брюхо набить, разумеется. Кстати-кстати! — Докс выставил руку, и Мия остановилась. Он указал пальцем на птицу с маленьким панцирем, что сидела на одном из пней.
— Смотри-смотри! Например, вот эта вот черептаха. Даже нет, это ещё маленькая черепташка. Когда близится дождь, они выдалбливают нишу в пнях и прикрывают её большими листьями, чтобы спрятаться от дождя. Тот редкий вид птиц, что не улетает осенью. Очень шумные заразы.
Птица решила продемонстрировать то, в чём действительно хороша. Одно можно было сказать наверняка — крепкий сон и этот стук совершенно не сочетались друг с другом.
— Значит, нас снова ждёт дождь, ну и ну. Молнии с ним, ничего против дождя не имею. Разве что кислотные дожди та ещё дрянь. Я что-то там о них слышал, но в вопросе не разбирался. Но сама подумай, это же кислотный дождь. Неужели от него действительно можно раз-два и превратиться в лужу? Вот ты шёл, и вот ты жижа с пузыриками. — Мия слегка дёрнула его за рукав и указала пальцем в сторону.
— Вот те на. Человек? Ну да, он! — сообразил Докс. — Старик!
Незнакомец стоял на месте и трясся. Он опирался на палку, и та тоже прыгала из стороны в сторону, будто вот-вот выпадет из рук. Подойдя ближе, стало понятно, что старик шёл, только очень-очень медленно.
— Простите, с вами всё хорошо?
— Да. Я иду купить п-п-продуктов, — заикнулся тот.
— Вы весь дрожите, — забеспокоился парень. — Вам плохо?
— Я болею. Болотным п-п-палазом. — Название было совершенно незнакомым Мие, но вот Докс нахмурился. — У вас не будет н-немного спонде́ев[1]? Сколько сможете д-дать.
— Вам же идти до ближайшего острова ещё минимум пару часов. Вот это вы, конечно, придумали, — удивился Докс. — Говорите, что нужно купить, и я сбегаю.
— А у м-м-меня есть список. Чтобы я не забыл. Вам б-б-будет это сложно?
— Ничуть нет.
Старик дрожащей рукой потянулся в карман и достал оттуда клочок бумаги, где каждое слово было написано детским почерком. Он принялся зачитывать.
— Восемь ломтиков черничного хлеба. Не нужно другого. П-п-п-овязку, плюс одну. Значит, итого две повязки. Тряпки. И лекарство там написано. Не помню, как называется. Можно даже повязку одну не купить, но лекарство обязательно. К… Корзину…
Парадокс аккуратно забрал листок и пробежался по нему взглядом.
— Я разберусь, обещаю. Мигом туда и обратно. А вы пока идите обратно домой, хорошо? Эта милая девушка за вами присмотрит и поможет.
— Мы будем идти по холму вниз. Там дом-колодец с флажком на крыше. С-с-с-можете…
— Смогу-смогу! — тот сунул руки в карманы, поправил гитару и собрался было уже убежать, но старик своим хилым голосом крикнул так сильно, как мог. Вышло не очень-то громко, но Докс обратил внимание.
— И там масло. Я не могу есть жирное масло. Я чешусь от него. Не жирное, пожалуйста.
Тот в очередной раз кивнул и за несколько секунд исчез из виду. Мия взяла старика под руку. Ей стало жаль этого человека. Шажок за шажком, они направились обратно.
— Вы живёте один?
— С моей невестой. Но она не могла выйти. Сильно болеет.
— Поняла, — бросила Мия и больше не нашла, что сказать.
— Вообще, я грибник. Из грибов можно сварить хороший суп, а вот лекарство — нет. Плохо, ч-ч-что все эти острова расположены далеко друг от друга. Рядом с моим домом их нет. Зато есть винодельня. Только вот что мне там пить, если я терпеть не могу в-в-вино?
Она просто слушала, поэтому не считала себя полноценным собеседником. Старик не упускал возможности поговорить, и даже обычных кивков головы хватало, чтобы он продолжал. Это ничуть не злило, не действовало на нервы и время от времени даже вызывало любопытство. Утомляли только медленные, растянутые на минуты шаги. Сложно было поверить, что человек может двигаться как маленькая сонная черепаха, а то и медленнее.
— Поверить не могу, дошли! С-с-скорее, чем я думал. Вот такие мы п-проворные.
Парадокс вернулся быстрее, чем они переступили порог дома. Он держал шесть больших корзин и как-то умудрялся бежать. В них явно уместилось куда больше всячины, чем было написано на листе. Парень всего на секунду заскочил в дом просто для того, чтобы оставить корзины. Выбраться оказалось куда сложнее — Мия тихонько вышла почти сразу, Докс же встрял в диалог, который так сразу и не закончишь. Пришлось ждать не меньше минуты, пока тот снова не очутился на улице.
— Нет-нет, совсем не голодны. Абсолютно, — пятясь, заверял он. — Мы только поели, сейчас животы лопнут. А эти ваши непонятные монетки мы не собираем. Мы не местные, у нас другие деньги. Вы лучше оставьте их себе, отдохните. Перекусите. Я не могу взять эти монетки. Да ни в жизнь, вы что?
Парадокс ещё пару раз уверенно кивнул, отходя дальше и дальше. Старик поблагодарил, и парень крикнул «спасибо» в ответ. Дверь хлопнула, и уже скоро домик оказался далеко.
Они шли и какое-то время не говорили. Мия думала про редкие слова, что могла бы сказать. Их не хотелось произносить, но они были сиюминутными и честными. Такие короткие комбинации букв не заслуживают того, чтобы зацикливаться на них. Просто раз, и внезапно появилась возможность поделиться.
— Жаль его. Нелегко приходится.
— Нелегко, — с досадой согласился собеседник. — Надеюсь, что поправится.
— А ещё ты сказал, что мы не голодны. Ага, не голодны.
— Да ну тебя, старика объедать собралась?
— Составить ему компанию. Перекусить, поболтать.
— Да не мог там получиться уютный ужин. Правда, не думаю. Там кто-то спал, и атмосфера была в целом… Не для милого вечерка.
— Доверюсь твоей интуиции, — Мия флегматично хмыкнула. — Но всё равно нужно бы где-то подкрепиться. Я ела только утром, а уже начинает темнеть.
— Обязательно. Но сначала, — Докс уже весёлым тоном подчеркнул это слово ещё раз, — сначала мы что?
— Сначала мы…
— Сделаем то, зачем мы сюда приехали. Вернее, я сделаю, а ты поможешь, если будет желание. Если нет, то просто посидишь немного. Я о чём — нужно бы почистить один ручеёк от листьев. Осенью они, как ни удивительно, опадают. И те, что падают в ручей, пачкают его в красный цвет и загрязняют этим, как его…? Э… — Парадокс почесал голову. — Я, конечно, забыл, чем именно, но местные рыбёшки едят размякшие листья и погибают. Не то что б я пытаюсь бороться с природой, но раза два-три за осень я на страже чистоты. Стабильно. Потому что жаль рыбёшек.
— Где ты предлагаешь искать сачок?
— Так мы и есть сачок. В этом-то и вся красота.
* * *
Мия набрала в руки очередную горсть сгнивших намоченных листьев, что больше всего походили на слизь. Гадкая кучка неприятно стекала вниз, и возникало чувство, что после такого руки уже не отмыть от противного запаха. В местах, где ручей сильно сужался, появлялись небольшие засоры, словно тромбы. И без отвращения и скрежета зубов дотронуться до этого не получалось.
— Ты хоть бы соорудил какой-то простейший механизм для таких дел.
— Нормально-нормально.
— Я в тебя сейчас кину ком этой грязи, посмотрим, как нормально будет.
— Я её когда-то ел даже.
Мия замерла, и два непонимающих взгляда вцепились друг в друга. Один ждал объяснений, а второй не понимал, что могло вызвать такое недоумение.
— Я проспорил.
— Скажи, что ты…
— Нельзя нарушать условия спора, Мия.
— Предвечная! — крикнула та. — Фу-фу-фу!
— Сложно поверить, но после второго кома ты даже привыкаешь ко вкусу.
— Противно! Какая же это гадость.
Парень с глазами полной растерянности шагнул к ней и протянул сложенные в лодочку ладошки.
— Да ты попробуй, глупая. По ощущениям вообще улёт. Это вкус молодости, — только произнёс он и, не выдержав, залился смехом.
Грязь вывалилась у него из рук, и Докс упал на колени. Стоило признать, что на секунду-другую она действительно поверила в такую глупость. Уже не первый раз проскакивала мысль, что если Докс говорит какую-то чушь, то она просто не может оказаться правдой. Не стоит верить в такое, даже если он корчит серьёзное лицо. Но снова и снова это забывалось в самый неподходящий момент, и казалось, что в этот раз он наконец говорит всерьёз.
Захотелось метнуть в него комок, но тот прилип к рукам, будто тесто. Было одновременно и смешно, и гадко, и совсем чуть-чуть радостно. А ещё тоскливо. Но эта тоска, которая никак не могла исчезнуть просто так, на небольшой промежуток позволила себе спрятаться сзади. За короткими моментами, из которых строилось настоящее. Даже за гадким запахом, от которого хотелось задержать дыхание на ближайший час.
— Бросай эту дрянь в мешок и молний ради хорошенько вымой руки. Вот теперь пора спокойно перекусить.
— Мы же не закончили.
— Но ведь уже совсем темно. Основную часть мы же сделали? А если тебе так понравилось, то можем вернуться сюда завтра днём.
— Не понравилось, — буркнула Мия. — Просто рыбёшек и правда жаль.
До любимого острова оставалось подать рукой. От ручейка идти, оказалось, не так близко, может, потому что они просто не спешили. На улицах изредка появлялись люди, и это выглядело непривычно, будто из Стеокса уехали практически все, кто жил в нём днём. Уже перевалило за полночь, но гулять было совсем не страшно. Попадались пастухи с койорми, перебегающие улицу лисицы, бредущий куда-то гусь и извозчик на телеге. Даже если бы не свет уличных фонарей, Стеокс не был тем местом, где темнота приносила с собой дискомфорт.
— Я уже минуту как пришёл к выводу, который хорошим не назовёшь. Ты с достоинством принимаешь трагичные новости?
— От меня всё ещё пахнет этой мерзостью?
Докс прищурился, присмотрелся и развёл руками.
— Закрыто, — заключил он, только они перешли каменный мост, ведущий к любимому островку. — Мы опоздали.
— Как это? Точно закрыто? Ты уверен? — опечалилась Мия. — Но ведь «Амбра» работает круглосуточно.
— По будням. А я забыл, что сегодня выходной день. Да, точно закрыты, там даже табличка висит. Да и какой умалишённый будет торчать на острове в самый разгар ночи в выходной день? Нормальные люди спят.
— Мы, получается, не входим в их число, да?
— Мы не ненормальные. — Докс засмотрелся на тень от основного источника света, центрального фонаря. — Скорее особенные.
— И цирюльня закрыта. И библиотека тоже. Вообще всё.
— Так еду здесь всё равно готовят только в «Амбре». Остальные места нам и не особо-то нужны.
— Да, но так площадь будто забросили и ни… Ай. Ух ты, что ж так резко?
Тяжёлая капля стукнула Мию по носу. Дождь начался внезапно, она даже предложение договорить не успела. Первым делом ноги понесли её к лавочке у таверны. Над широкой доской красовался блестящий лист металла — своеобразная крыша. Сильно промокнуть Мия не успела: хватило бы и пары минут, чтобы полностью высохнуть. А вот Парадокс всё так же дурачился под фонарём, будто игра с тенями была куда важнее.
— Эй, ну иди сюда!
— Лучше ты. Я сделал тень какой-то непонятной твари!
Он подозвал к себе, но даже мысль о том, чтобы сейчас промокнуть, хотелось выдернуть из головы. Тяга к уюту не дружила с дождём. Парень недолго стоял на своём и в конце концов уселся рядом. Промокший или нет, его хорошее настроение никуда не делось.
— Прекрасный повод посмотреть на обычные прекрасные вещи, а? Лучше, чем стоять и мокнуть под дождём.
— Черепташки никогда не ошибаются, поэтому я знал, что будет дождь. Не зря ведь она у пня крутилась? А вообще я тут ради гитары спрятался. Вдруг она заржавеет? — струна дёрнулась, и раздался дребезжащий звук. — Ну и ради обычных прекрасных вещей, само собой. Куда смотреть?
Мия указала пальцем вперёд. Она наклонилась вперёд, а Докс, наоборот, откинулся назад. На удивление под слоем дождя и молчания время шло достаточно быстро.
Нахлынуло забавное полусонное состояние. Желудок капризничал и ныл, а глаза хотелось закрыть крепко-крепко, чтобы до самого утра. Только пряный запах из таверны да дождь не давали нормально заснуть. На свету от фонаря мелькали серые пули. Они подружились с металлической крышей и соприкасались так крепко, что это хотелось назвать любовью. Главное, что капли не долетали до них самих. Мия часто зевала и смотрела на малую частичку спящего Стеокса. Площадь была совершенно пуста, что уж говорить о дорогах или лугах. И здесь, под пляшущим ливнем и при спокойном свете, слова действительно переставали быть врагами. Кроме них не было никого, и от этого место казалось чистым, а не пустым.
— Таверна закрыта, а пахнет, будто что-то вкусное готовится. Аж обидно, что нужно до утра ждать.
— Мы можем опередить время.
— Каким образом?
— Кейтлин показывала, как взламывать замки.
— И ты внимательно слушал, да?
— Узнать теорию и применять её на практике — совершенно разные вещи. Так что даже если бы ты очень попросила пролезть в таверну, я бы отказал. Да-да, — совсем не убедительно закивал тот.
— Сидеть нам голодными, значит.
— Значит, сидеть. А вообще, я не вникаю, почему другие не любят дождь. Вот ты, например. Что мешает наслаждаться каплями? Сыро становится?
— Потому что осень. Поэтому да, сыро и зябко.
— Как ты сказала? Зябко? — Докс расхохотался. — Очень смешное слово, Предвечная. Зябко! Звучит как «жаба» на языке малышей.
Скрипучий смех этого человека даже сейчас казался Мие заразительным, поэтому на её лице появилась сдержанная улыбка.
— Ты не знал этого слова?
— Знал, ещё как знал! Просто на этой мысли себя не ловил. А ещё меня смешит слово «тютелька». Абсолютно нелепое слово. Можно сказать «зябкая тютелька»? И ещё слово «ватрушка». Не знаю почему, но оно меня просто уносит.
Парадокс буквально выдавливал это, говоря между порывами смеха. Мие тоже стало смешно, и она вдруг резко для себя поняла, что сон совершенно пропал. Исчез, будто внезапно наступил полдень, и она только проснулась. Сейчас все мысли были сконцентрированы на глупом, но смешном словосочетании.
Со временем смех стих, и они сидели в абсолютно комфортном молчании. Докс смотрел то на траву, то назад, за окошко. Несколько минут, и от его смеха не осталось ничего. Напротив, он выглядел серьёзным и явно думающим о чём-то своём. Почему-то возникла мысль, что барабанящий дождь всё же проникал сквозь крышу и барабанил по самому Доксу.
Мия заострила своё внимание на покачивающихся неподалёку колосках. Они казались такими крепкими, способными устоять и утром, и ночью, и даже под осенним дождём. Стало интересно, что вообще способно прорасти сквозь землю в пору, когда даже листья с деревьев опадают. Суть заключалась не в температуре, ведь было не так холодно, а в самой природе этих колосьев. Деревья почему-то лысели, трава становилась красной, а большинство цветов прятались под землёй. Только колосьям всё было нипочем.
А потом впервые за всю ночь подул прохладный ветерок. Настроение стало осенним, и даже вдохи казались какими-то тяжёлыми. Дождь прекратился.
— Вот дождь и сдался. Переждали.
— Это было красиво. Мне кажется, или постепенно начинает светать?
— Так и есть. — Докс хмыкнул. — Я предлагаю возвращаться домой. Хоть и спать перехотелось, но вечно гулять всё равно нельзя. Что ты думаешь?
Спутница кивнула и встала с лавочки. Докс потянулся, поправил гитару и через едва-едва освещённые луга они направились в сторону замка.
— Это ощущение, оно тоже до тебя дотронулось? Этот ветерок.
— Ветерок? Ну, ветерок я почувствовала.
— Хороший ветер. Он такой холодный и… Забытый, что ли. Я просто хочу сказать, что есть у меня в жизни ощущения, которые ассоциируются с детством. Когда я был маленьким, то ощущал другие запахи, ел другую еду и даже воспринимал другой ветер. И когда я с ними сталкиваюсь сейчас, они мне кажутся такими далёкими-далёкими, как воспоминания, что я не смогу ни вернуть, ни забыть. Откуси бабулин пирог сейчас и тогда, когда тебе семь лет. Два разных пирога получатся. И ты только можешь вспомнить ощущение того, что было, а вот вкус никогда уже не почувствуешь. Так у меня бывает и вот с таким, уже холодным ветром.
Рассказчик хмыкнул и задумался, будто не сомневался в том, что доходчиво объяснил. Но он рассказывал так, словно просил, чтобы ему дали договорить и не перебивали.
— Вообще, если быть честным, я хотел бы немного поговорить. Даже не поговорить, а поделиться с тобой одной вещью, что засела у меня в голове. Хорошенько, так, засела. Но никаких нравоучений, обещаю. Просто мои мысли обо всём, что у меня получится сказать. И про этот ветер, и про всё на свете.
По пути Парадокс сорвал не спрятавшийся цветок. Идя, он отрывал и скручивал в трубочки лиловые листья. Так, наверно, думалось легче.
— Для меня всё начинается с ощущения. Назовём его предчувствием, что меня преследует. Я часто задумываюсь о том моменте, когда всё начиналось. К примеру, наш замок, он ведь тоже когда-то появился. И это стало большим началом для тех, кто боролся за каждый его кирпич. Для некоторых из нас это ярчайший момент, и текущий эпизод жизни берёт начало именно с него, будь уверена. Я пришёл сюда вскоре после этого, но понимаю, о чём говорю. Это такой момент, с которого время решает течь по-своему. Ты находишь близких людей и чувствуешь, что ваши сердца отбивают схожий ритм, не как с другими людьми. Тогда начинается ваша, непонятная всем другим история. Со временем появляются ассоциации, будь то цвета, музыка или фразы. Пусть так. Непередаваемые моменты обычно чувствуются потом, когда начинаешь за ними скучать. Ты живёшь рука об руку с лучшим, что можешь себе представить. Но что происходит потом?
Докс перепрыгнул лужу и помог Мие сделать то же самое.
— Замок, он не сможет стоять всегда, как бы мы ни хотели. И люди, они… Кто-то уходит и после возвращается, но кто-то делает это насовсем. Иногда даже не по своей воле, просто уходит и оказывается так, что навсегда. Возможно, это происходит в самый разгар вашего тёплого периода. Тогда ты продолжаешь жить, но на тебе появляется прорезь. Глубокая и едва ли излечимая. И о них-то я и думаю, об этих вспышках в памяти. Мне откровенно страшно вспоминать приятные моменты потому, что в них есть что-то невыносимо притягивающее. И оттого тоскливое. Потому что такое больше никогда не повторится. Настоящее постепенно переплывает в прошлое, и находятся новые образы, цвета и мелодии. Но если всё это не отнимет кто-то другой, то это сделает время. И когда ты вдруг захочешь рассказать самую захватывающую историю, у тебя просто не найдётся слов. Никак иначе, кроме как заглянуть в твою голову, это не увидеть. И как-то так получается, что я… Я иногда скучаю по тому, что ещё не успело пройти, и боюсь того, что ещё не началось. Мне нравится вдыхать этот ночной запах, но мне его уже не хватает. Так и получается, что я невероятно ценю минувшую секунду, но так же сильно боюсь грядущей. Хуже этого страха только тот, в котором моё счастье силой забирают раньше времени.
Дверь в замок тихо скрипнула. Они оказались внутри, а просыпающийся Стеокс остался позади. Мия шла за своим другом на самый верх, где обычно собиралась большая компания.
Докс приоткрыл дверь и позволил Мие ступить на крышу первой. Никого. Приблизился их общий конец длинного дня, о котором никому не хотелось говорить. Они стали у края и какое-то время молчали. Но молчание не превратилось в тишину. Парень держал гитару в руках.
— Надо же, вот это мы загулялись. Ещё немного — и рассвет. Редко, когда вижу восходящую Терсиду.
Он пару раз дёрнул одну и ту же струну странного инструмента, который решил принести с собой. Потом затих и уставился на озеро, которое отсюда, сверху, казалось фиолетовым туманом среди тёмно-синей ваты.
— Если серьёзно, то не думай, что одинока в своих эмоциях. Мне тоже не очень хорошо внутри, Мия. Вряд ли эти паразиты в наших мыслях похожи друг на друга. Не решусь сказать, что с тобой происходит. Думаю, только ты сможешь ответить, главное — не торопи себя. Дай себе ещё немного времени. Не сильно-то умею помогать людям, но, надеюсь, глупая болтовня сегодня немного отвлекла от… твоего хаоса, а? Давай я просто назову это так. Мне кажется, что ты думаешь о каких-то безымянных вопросах. Пройдёт время, и они исчезнут из твоей головы.
Прозвучал первый нужный звук.
— А мне вот грустно. Никаких вопросов, но всё равно паршиво как-то. Даже из-за всей этой неразберихи с покровителями. Хотя знаешь, не так. Из-за людей и из-за себя самого. Мне бы хотелось поделиться с ними самым сокровенным, но я понимаю, что эти чувства примет очень мало человек. Ведь эти эмоции может перехватить злая рука, которая скомкает их и спрячет. Грустно оттого, что я не могу дать свою гитару каждому и сказать: «Играй». Потому что кто-то испугается, а кто-то просто откажется даже пробовать и учиться. И я говорю не только о гитаре, а о чём бы то ни было. Хочется помочь всем и найти отклик, но так не бывает. Наивно, я знаю, знаю.
Направляемое ветром птичье перо проскользило по воздуху, упёрлось в Докса и колышущимися движениями упало на пол. Парень нагнулся и поднял перо за самый его кончик. Ветер не мог вырвать его из хватки всего лишь двух человеческих пальцев. Собеседник выждал и сам отпустил перо, которое упорхнуло туда, куда изначально мчалось.
— Но я, может, и наивен. Ещё наивнее всех, кого ты знаешь. Я постоянно, сколько себя помню, верю, что мы по-настоящему живы тогда, когда создаём. Творим, не важно как — придумываем идеи, наслаиваем масла на холсте или укладываем строчки в нужном порядке. Сочетание наших мыслей и тех порывов, которые толкают к действиям, — вот, благодаря чему мы создаём. И только созидатель в какой бы то ни было области или мере может сказать — я индивид, я живой. Вот так мне кажется. Кажется, что у нас забирают это и не дают взглянуть на этот быстрорастущий, завораживающий мир. С каждым днём огней в ночном городе становится больше, но ведь загораться должны мы. И мне от этого грустно, — не скрывая тоски в голосе, признался Докс.
Он легко провёл пальцами по струнам живого существа в его руках. По крайней мере, Мие так показалось в этот момент. Как и револьверы для Кейтлин, как и бабочки для Глэдис — этот инструмент в руках друга имел своё имя и свои переживания. Лишь для простоты его можно было назвать «гитарой», но тогда он становился похожим на других своих неодушевлённых собратьев. Однако сейчас именно инструмент играл пальцами человека, именно он вёл их по своим струнам и создавал нужный ритм, музыку, продолжая слова мелодией.
— Это мы должны сиять, не обязательно ночью. Многие хотят жить по старым правилам, но Виоландо нам показывает — так жить не получится. То, что раньше казалось нормальным, превращается в строгий закон, который заковывает нас во всё больший и больший слой стали. И это не просто какие-то изменения, Мия. Это мир, где людям хочется поднять себя к облакам, чтобы узнать, что находится там, за гранью неизвестного. Люди хотят погружаться глубже и глубже под землю, люди хотят заплывать всё дальше и взлетать всё выше. И если они обрекают себя на незнание из-за свода правил, если они отказываются признавать то, что у них есть такая же мелодия, что есть и у меня, — тогда происходит самое страшное. Может случиться самый страшный геноцид, в ходе которого ни один человек не погибнет, но каждого из них можно будет смело хоронить.
Дыхание музыки звучало ровно. Как и дыхание Докса.
— Поэтому говорю о том малом, что я успел понять. Я не хочу, чтобы люди боялись оторвать взгляд от пола. В нашем замке, в столице или во всём мире — не хочу. Это революция, но не в политике, не в каком-то там городе, а внутри человека. Будет момент, когда и мне, и тебе станет легче. Когда у тебя пройдёт хаос, а у меня тоска. Не знаю, что будет для тебя этим апогеем, но я бы хотел услышать, как человек признается в простом. Когда скажет себе: — «Я — создатель. Я могу цеплять свои чувства и идеи, могу цеплять чувства и идеи других, двигать этот мир вперёд и вдыхать столько воздуха, сколько хочу».
Докс тяжело вздохнул. Пальцы подстроились под нужное звучание, такое же размеренное, как всё вокруг. Всё, что было частью этого мира на верхушке башни, на которой собирались люди: немного разные, конечно, но куда более родственные.
— И этот человек будет готов создавать для себя и таких же, как он сам, — другие своды правил не будут его интересовать. Этот стержень, который почувствует человек в себе, примет форму чего угодно — крыльев, пера, бумаги или гитарных струн. Всё это, от шестерёнки до полотна, несёт в себе один смысл — смысл свободного и безвредного созидания. Не паразитирования и не насилия, ведь и то, и другое — лишь формы псевдосозидания, я не отношу его к творчеству. Это касается и открывателей, и людей с ароматом. Нам были даны эти невероятные способности не просто так, не для того, чтобы каждое утро виновато смотреть на себя в зеркало. Думаю, Виоландо создался и затем перевернулся не просто так. И обычно мне кажется это таким простым — донести одну-единственную мысль до каждого, кто видит в себе хоть зачатки личности. Не звена лживого рынка, не надзирателя, охраняющего ложные правила, а индивида.
В этих зачарованных звуках, среди их меланхолии и вечерних колыханий, было что-то, подбадривающее Мию. Оно всё так же лишало дара речи, но давало понять, что им обоим сейчас непросто. Мелодия не заканчивала на этом свою историю. Лишь им двоим она говорила, что что-то будет потом. Поднимет ли кто-то свою голову, или эта вера лишь наваждение? Мелодия не говорила ни да, ни нет. Она была последней страницей истории, о которой никто не узнает, пока не придёт время. Но эта страница, самая последняя и долгожданная, существовала. И это почему-то согревало обоих.
— Мне нравится это всё. Нравятся люди, которые здесь. Хоть мы все во многом отличаемся, но Эстер как-то сказала и правда замечательную вещь — нас связывает то, что куда прочнее ссор и различности характера. И зная, что рядом с тобой есть люди, которые поддерживают твой баланс, жить становится… — Докс запнулся, продолжив мягче, не с таким энтузиазмом в голосе, а скорее с простотой. — Счастливее. Легче. Лучше. Я не знаю. Но я хочу, чтобы мои струны были способны вытеснить из головы и пустоту, и страх. Хочу заполнять своими мелодиями пустые сердца и насыщать красками те, которые быстро-быстро бьются. Я хочу двигать мир вперёд, и каждый здесь хочет того же, но по-разному. И если я шёпотом не смогу донести свою мысль до других — я скажу громче. Меня проигнорируют — тогда я заору, заору что есть силы, наплевав на то, что обо мне подумают. Я хочу раскрыть эти стержни, которые люди боялись заметить или просто не хотели замечать. И я буду стараться пробуждать сознание людей так, как у меня это получается, — окуная их в своё творчество. Каждый из нас будет это делать. Не получится с первого раза — мы проорём ещё раз. Если мы неугодные шестерни в чьих-то глазах, что же, пусть попробуют нас переплавить. Сколько бы ни пришлось кричать — такие, как мы, не затихнут, не позволят человечеству исчезнуть. Придётся потратить годы — потратим годы. Я не знаю, сколько времени может длиться война меча и слова, но во мне огня, хоть стены плавь.
Маленький и хрупкий, практически желеобразный, но он всё-таки существовал. Совсем далёкий от конкретной формы, пока не имеющий цвета, но имеющий шанс. Готовый развалиться от любого неаккуратного движения, его пока нельзя было назвать стержнем. Но эта субтильная, только-только зарождающаяся жизнь ощущалась внутри, вызывая у Мии и радость, и страх совершенно другой формы. Гордиться пока было нечем, но было чем дорожить. Искра из полымя, которая вот-вот может потухнуть. Но дай ей время, дай пару сухих веточек, и она могла бы превратиться в огнище невероятных масштабов.
— Я — часть Орторуса, а Орторус — маленькая часть одного огромного процесса. Я представляю всё это в виде пожара, который вопреки всему создаёт вещи, а не сжигает их. Он лечит раны, но горит ярко-ярко. Найдутся те, кто будет показывать на него пальцем и кричать: «Огонь должен разрушать, а не наоборот». Будут и те, кто вбежит в него и ощутит тот мир, что не чувствуют люди снаружи. Но найдутся и те, кто будет тушить этот пожар. Они будут против огня, который не может жечь, ведь им кажется, что он обязан это делать. У него нет права не подчиниться им. Они будут лить воду вёдрами, чтобы потушить источник чужеродного тепла. Но как думаешь, Мия, — он впервые улыбнулся за всё это время. Тяжело, но так, словно смог сосчитать все белые огоньки над головой. — Сколько этот огонь сможет просуществовать благодаря тем, кто в него поверил? Сколько он сможет гореть, пока есть люди, которые говорят: «Долой страх — я верю этому пламени»? Я кучу раз пытался ответить, и каждая догадка отличалась от предыдущей. Но сейчас я уверен, что знаю.
Она тоже знала ответ. Может, единственный точный ответ за всё время, пока находилась в замке. Он ошарашил её, но она не подала виду. Мия смогла сохранить спокойствие, когда картина открылась больше, чем наполовину. Всё внутри задрожало, а правда показалась такой очевидной, такой близкой и нерушимой, что ничего, ничего другого быть на её месте не могло. Это был первый её разговор, который она поняла всецело, от первого слова и до самого его конца.
Докс не открыл ей тайну — за секунду до этого Мия сама узнала её. Он просто озвучил её мысли. Ни больше ни меньше.
— Бесконечность, плюс-минус. В этом диапазоне.
Парень замолк и глубоко вздохнул. Вместе с ним замолкла и музыка. Рассветало быстро. Ласковая темнота отступала, унося за собой атмосферу ночи и чувство, что ты способен проламывать землю одной лишь мыслью. Свет ясно дал понять — любая ярко представленная идея нуждается в реализации. День требовал действий, в то время как ночь позволяла делать то, что для многих являлось финальным пунктом, — фантазировать. Докс устало выдохнул и дружелюбно, со всей теплотой, обнял Мию.
— Поэтому действуй, человек с большой буквы. Думай, решай, развивайся и проламывай землю одной лишь мыслью. В конце концов, это возможно, кто бы что ни говорил. Я буду делать то же самое. Но пока мне нужно отдохнуть — вымотался за сегодня на славу. То ли от прогулки, то ли от музыки.
Докс ещё несколько секунд посмотрел вдаль, уже не такую интересную, как несколько минут раньше. Он развернулся, хлопнул свою собеседницу по плечу и направился к двери. Мия, не отрываясь от уже бледных огней на горизонте, думала о новой мысли, которая прочно засела у неё в голове. Думала о том непонятном, что зарождалось внутри. По телу пробежали мурашки, и пришло осознание — она готова бежать вперёд, в буквальном смысле. Возможно, даже едва касаться невидимых ступеней и двигаться наверх, становясь к блеклым огням ближе и ближе. Хотелось заново зажечь их несмотря на то, что это могла сделать только ночь. Мия могла поклясться, что эти огни безвредные, даже не горячие внутри. И поэтому на пути к ним она была готова преодолеть много, очень много шагов. Больше сотен, тысяч и, несомненно, даже миллионов. Какое-то огромное значение без единого ноля в себе.
* * *
Ночью цвет озера становился тёмно-фиолетовым. Свет Йеталь отчётливо отражался в зеркальной грани воды, в отличие от земли, которой почти не было видно. Удавалось рассмотреть низкую траву и маленькие кусты, но не саму почву. Первое время было страшно ходить ночью: казалось, вот-вот за что-то зацепишься и непременно упадёшь. Сейчас же, зная наизусть все дорожки, деревья и камни, тело двигалось плавно, зная, куда направляется.
Как и всё остальное вокруг, страх внутри оставался спокойным, практически неслышимым. Не паника, не трепет, а что-то неизбежное, на которое стало практически всё равно. Эта стадия позволяла думать о другом и замечать происходящее вокруг. Мия окунула ладонь в воду и шевелила пальцами. Холодновато, но для поздней осени в самый раз. Проскользнула мысль, что это время года влияет не только на неё. Меняется всё: вода, поведение животных, деревья и, конечно же, мысли в голове. Наверно, меняются даже страхи. Стало интересно представить, как выглядит весенний или даже летний страх? Чего можно бояться, когда деревья благоухают, а птичье пение не утихает с каждым днём всё больше и больше? Когда темнота наступает не так быстро, когда вода не так холодит — насколько важны эти мелочи? Возможно, летом озеро стало бы не такого холодно-фиолетового оттенка, и тогда бы всё могло быть лучше.
Позади раздались шаги человека, которого Мия с нетерпением ждала. Желание поговорить с ним именно здесь и именно в это время казалось верхом невежества. И всё же, весомая часть внутри была уверена, что этот человек обязан прийти. Фрида присела рядом.
— Вот я и снова могу говорить. Думаю, это немного удивляет.
— Это очень успокаивает. В первую очередь.
— Это было странное поведение, я знаю. Осознанное, но недопустимое молчание, за которое стыдно. Сейчас мне хочется поделиться с тобой всем тем, к чему я пришла за это время. Именно с тобой, Фрида.
Собеседница поднесла пальцы к губам и начала вслушиваться.
— У меня хватит смелости высказаться, но сейчас я хочу говорить с тобой на равных. Не как маленький человек и спаситель, подаривший ему всё. Не как старшая и младшая, не как хранительница замка и его странный обитатель. Только тогда разговор выйдет настоящим, хотя что-то подсказывает, что я не имею права даже просить подобного. Но не воспринимай мои слова проявлением наглости, пожалуйста. Сейчас мне важно быть равной, но твоё слово мне важнее моего желания. Потому прошу твоего разрешения.
— Будь собой.
В ответ последовал кивок. Фрида внимательно ждала продолжения. От её согласия внутри взыграло волнение и благодарность. Здесь, у отражающего лунный свет озера, даже самые твёрдые камни внутри становились текучими.
— Наш разговор в твоей комнате, когда ты показывала мне монету. Я думаю, это был настолько же важный момент в моей жизни, как и тот, когда ты привезла меня сюда. Второй у меня ассоциируется с приятной беззаботностью, и я запросто могу вспомнить любой его момент, даже самые глупые мелочи. Я выросла среди вас. Я радовалась с вами. И я восхищалась многими моментами. До сих пор некоторые звуки и образы перед глазами значат для меня куда больше, чем я смогу тебе передать. Но они открыли мне восторг и восхищение. Значит, я не просто существовала среди вас, а жила. Я жила, так ведь получается?
Вопрос был адресован ни озеру, ни Фриде. Скорее себе, вопрос, который с лёгким паром растаял в воздухе, так и не дождавшись своего ответа.
— Жила. В самом ярком понимании этого слова для меня. И мне хочется сказать, что раньше облака казались мне насыщеннее, а трава живее. Я замечала, как птицы машут крыльями, издают звуки и садятся на деревья. А сейчас их почти нет, они все куда-то улетели. И вроде ничего не изменилось, но даже осень становится злее с каждым днём. Я вижу, как опадают листья, я чувствую, как ветер становится холоднее. И мне постоянно кажется, что я опала вместе с этими листьями. Кажется, что сильный ветер подобрал меня и унёс. И это позднее лето, когда ещё чувствуется минувшее тепло, оно куда-то делось. Я его больше не слышу, не вижу и не ощущаю. Я не знаю, где это тепло, заполонившее всю мою суть тогда. Я очень скучаю по нему, но оно прошло после нашего разговора с тобой.
Хотелось немного успокоить себя, поэтому её рука потянулась к исчезающему зелёному цвету.
— Пока что не совсем полностью, но я понимаю тебя как человека. И какое-то время я очень злилась и обижалась на тебя, смотря глазами ребёнка, которому запретили что-то нужное ему. Но в твоём «нет» тогда прозвучало что-то сильное. Это был не простой отказ, навеянный прихотью. Я знаю, что ты видела в моих глазах восторг тогда, когда я говорила с тобой. И перешагнула через него. Но человек…
Мия крутила в руках травинку — одну из тех, которые ещё не успели засохнуть. Она была мягкая, едва-едва боровшаяся с холодом, хотя её проигрыш казался неизбежным. Выпрыскивая последний сок, она оставила на кончиках пальцев целую цепь воспоминаний — запах юности.
— Самый важный для меня человек не сделал бы это просто так. И я уже который день ломаю голову над причиной. У меня было огромное количество вариантов в голове, я придумывала целые теории, но потом отказалась от всех до одной. Я просто устала угадывать. Мне хочется понимания между нами. Поэтому Фрида, пожалуйста, если можно, расскажи. Почему у меня не было и шанса против твоего “нет”?
Ветер удивительно мягко скользил по глади озера, создавая рябь. Он подслушивал и нёс любые слова и секреты ещё дальше.
— Это… Тяжёлое чувство. — Слова разили неуверенностью и понадобилось время, чтобы звучать смелее. — Это страх. Мне кажется, что нашими действиями часто движет или вдохновение, или страх. Вне зависимости от какого-либо понятия, есть что-то, что сидит в нас максимально глубоко и что мы очень боимся выпускать наружу. В моей почве тоже есть страх, как бы я ни старалась выкопать его. К сожалению, он успел пустить корни достаточно глубоко. Я маскирую его под разными словами, но есть правда, которую не так просто вытащить наружу. И это то, что движет мной в такие моменты. Говорю откровенно. Чтобы это было понятно, без каких-то теней, которые способно нарисовать воображение.
Собеседница на пару секунд повернулась в сторону замка. Он находился на своём месте, просто захотелось убедиться в этом ещё раз. Просто так, на всякий случай. Достаточно было увидеть хорошо знакомые очертания, чтобы подобрать нужные слова.
— Когда-то я создала нечто настолько важное для себя, что до сих пор не перестаю видеть в этом смысл своей жизни. Оно оказалось настолько ценным, что я смело могу сказать, что это и есть та самая бесконечность, никаких плюсов и минусов. Этот замок за нами, это место и люди, которые его наполняют, превратились для меня в куда более важное понятие, чем семья. Я не знаю, какое слово подобрать, но с каждым из вас у меня есть что-то большее, чем просто связь. Здесь происходили и ещё произойдут самые яркие, самые лучшие моменты моей жизни. Я готова отвернуться от всех живущих, пока вы рядом, я готова броситься в заведомо проигрышное сражение против всего мира, если только буду знать, что Орторус будет со мной.
Фрида произносила слова и предложения так, словно давно научилась перешагивать через самые высокие препятствия. Но это было не так, хоть её паузы казались минимальными, а темп речи практически обычным. И всё равно чувствовалось, что каждое предложение словно срывает с неё слой теплоты.
— Но я боюсь потерять каждого из вас. Несуразица, знаю. Ведь то, чем мы занимаемся совсем, никак не сходится с понятием “безопасность”. Каждый из нас часто рискует очень многим. И, несмотря на это, я боюсь, что важная для меня жизнь в один день оборвётся. До сумасшествия боюсь даже на миг представить это. Каждый раз, в решающий момент таких заданий, как это, я стараюсь не сойти с ума и выглядеть сильной перед всеми. Но быть стойкой наедине с собой очень тяжело, Мия, и это невозможно скрыть. Мы создали этот дом для того, чтобы какая-то горстка людей могла чувствовать себя счастливой. Но счастье в нашем случае — окончание очень острого лезвия, по которому мы идём, стараясь не потерять равновесие. Счастье стоит риска, я понимаю это, но в то же время… Страх. Мои мысли обгладывает страх, который я не могу утихомирить. Поэтому я даже не хотела слушать твои слова. Потому что остальные опытные, уже не раз сталкивались со сложностями и тщательно к ним готовились. Но ты — нет. Я просто не прощу себя, если в этот дом не вернётся та, кому я хотела показать так много. Пусть даже она уйдёт потом, убежит и возненавидит нас. Но только не смерть. Я боюсь смерти. Я боюсь увидеть мёртвое тело человека, которому я могла бы подарить будущее.
Это стало последним предложением, которое произнесла Фрида. Затем понимание одной сути связало их обеих. Эти слова казались настоящими, и их вес был ничуть не меньше чем у того, что намеревалась произнести она сама. Хотелось приобнять этого человека и соврать, сказав: «Я понимаю этот страх так же хорошо, как ты». Эмоции были такими же яркими, только совершенно другими. Но вот сам вид страха являлся клеткой, которая сковывала именно Фриду. Клетка Мии выглядела совершенно по-другому.
— Я верю тебе. Не так хорошо могу почувствовать, но верю твоим словам и понимаю их. И даже если бы я их возненавидела, я бы сумела принять любое твоё решение. Не из-за слепой покорности, а из-за уважения. Того уважения к тебе, которое возьмёт верх над любой фразой, которую я способна произнести. Пока меня направляет твоя рука, я последую любому направлению, клянусь своей жизнью. Но сейчас дай мне один, один только шанс поделиться своим страхом. Дай мне шанс сделать это, пока у меня хватает смелости. Не возражать тебе, но осмелиться попросить. Стоит тебе просто отрицательно мотнуть головой, и я пойму, но у меня получится хотя бы поделиться. Я хочу, чтобы эти слова слышали только мы вдвоём и больше никто, ни один человек в целом Виоландо. Один только шанс.
Фрида медленно, но довольно решительно кивнула. Мия не сразу нашла что сказать. Простой и до боли знакомый симметричный знак застрял в сознании, готовый то ли испариться, то ли навсегда там остаться.
— Мой страх, он… Лишь недавно стал понятным мне. Как и тебе, мне страшно произносить его имя, но я знаю, что он такое и как выглядит. Я помню момент — я проснулась и почувствовала тревогу, которая постепенно начала говорить со мной. Я ощущала это день за днём после нашего разговора и пыталась разобраться в том, что же не так. Почему, когда я говорила с Хлоей о бесконечности, где-то глубоко я чувствовала тоску? Она описывала всё так подробно, что всё играло в моей голове всеми цветами, которые я знаю. Но чем ярче становилась картина, тем мне было тоскливее. Я не знала почему. Когда я спросила о бесконечности Глэдис, то по моему телу не раз пробежали мурашки. Я помню, как затаила дыхание, но только я вышла из теплицы, как словно растворилась в грусти и тоске. Словно меня проглотили сразу и целиком. Я смотрела на бабочек, слушала Глэдис, а потом вернулась в свою комнату и едва сдержалась, чтобы не разрыдаться. Какое-то время я думала, что это зависть говорит во мне. Но нет, я чувствую, что не хочу что-то у кого-то отнимать. Это другое зло, я в этом уверена. Мне всё время хочется написать что-то на бумаге, чтобы не потерять важные слова. Я писала и всё равно не понимала причины. Почему-то мне не хотелось выходить из комнаты, а когда я видела счастье, то мне становилось больно. Это молчание накапливалось, пока один человек не лопнул этот шар. Я тогда не сказала ни слова, а он вбил мне в голову мысль, которая дала мне ответ на один-единственный вопрос: почему это всё происходит? Потому что во мне нет всего, что я вижу в вас. Нет созидания, нет творчества и нет бесконечности. Нет чего-то, что бы я создала или с чем бы я была едина. Во мне ещё живёт та часть, которая могла бы склонить голову и послушно подчиниться приказу. Как бы далеко я не уехала из Мейярфа, цепь, которая делает меня слабой, тянется за мной. Она боится свободы и не видит ничего особенного в слове «человек». Я понимаю это слово, но я боюсь его. Я понимаю, о чём вы все говорите, но не живу этим. Поэтому я не одна из вас. Поэтому пока что это место мне чужое, никакой это не дом, как бы мне ни хотелось его так назвать. Я не могу улыбнуться страху, потому что у меня нет гитары, у меня нет револьвера в руках и вокруг меня не летают бабочки. А я понимаю, как это важно — найти свой стержень, который бы держал тебя в самый безумный, словам не поддающийся ураган. Я не знаю, что может произойти, но я чувствую всем, всем, чем только могу чувствовать, что мне важно оказаться там, в Мейярфе. Чтобы либо жажда жизни задушила мой страх, либо наоборот.
Тело дрожало, но сознание оставалось удивительно ясным. Хотелось дать себе волю и просто закричать вдаль что есть силы.
— Ведь только сейчас я могу говорить с тобой на равных. Когда презираю свою трусость и страхи, но цепляюсь за единственный шанс, чтобы их побороть. Не как младшая по возрасту и не как новый житель этого замка. Сейчас я просто человек, без возраста и лица. Я не умею различать цвета и силуэты, поэтому стараюсь идти на ощупь. Стараюсь аккуратно ступать, чтобы не уйти от вас слишком далеко. Но сейчас я чувствую, что почва под ногами пропадает. Я должна ринуться вперёд, хоть мои глаза и не смогут мне помочь. Но я буду полагаться на чувства и слух, а если отнимут и их, то на удачу. Сейчас я готова бежать вслепую, даже если понимаю, что столкновение может меня убить. Но эта попытка стоит того, чтобы ощутить себя живой. Я знаю, что есть чувство, которое я никогда не испытывала, но которое заставляет понять, что ты живёшь не зря. Я хочу его, я жажду найти это чувство.
Голос звучал надрывисто; не агрессивно или злобно, а будто что-то через боль выходило наружу.
— Это не наивный интерес Мии, которую ты знаешь. Это не глупое желание быть полезной. Хочешь, назови это инстинктом самосохранения. Потому что если я останусь в замке, то моя история закончится, и я больше не смогу её дописать. Это единственная возможность, ради которой я могу поставить на кон свою жизнь. Потому что ощущение петли меня душит, заставляет улыбаться тогда, когда мне хочется вопить так громко, как только смогу. Мне хочется кричать, но я никогда не кричу. Я всегда стараюсь спрятать это, как и ты, когда тебе страшно. Даже грусть, даже ненависть, которую я могу испытывать. Сейчас мне тоскливо и страшно, сейчас мне очень-очень плохо, Фрида. Но я не стесняюсь своих чувств, и, наверное, поэтому я … так реагирую.
Она на время замолчала, вытерла мокрые глаза и постаралась вернуть себе способность говорить нормальным голосом. За это время Фрида не сказала ни слова.
— Это моё первое счастливое воспоминание в жизни. То, когда у ворот ты сжала мою руку и гладила меня по волосам. Тогда всё за пределами этой связи казалось мне настоящим злом, огромным комом грязи, от которого я не смогу убежать. Но с каждым поглаживанием ты открывала мне новое чувство, которое я никогда раньше не испытывала. Я поверила, что кроме холода внутри и отвратительного ежедневного озноба есть и тепло, и счастье. Встретившись со мной впервые, ты дала шанс мне стать человеком. Ты привела меня в дом, где я научилась самостоятельно думать и задумалась о собственной бесконечности. Здесь этот знак отпечатался в моём сознании. И каждый раз что-то показывая, кто-то из вас был рядом со мной как взрослая птица, оберегающая новорождённую. Но сейчас я хочу выпрямиться и посмотреть вверх. Хочу лететь, а не ютиться в тепле. Я хочу лететь, Фрида. Больше всего на свете я хочу лететь. Чтобы найти то, что со мной будет от моего рождения и до самой моей смерти.
По лицу собеседницы тоже текли слёзы, но руки не смахивали их. Никто не прятал своё лицо ни от друг друга, ни от застывшего бесшумного озера.
— Мне важно твоё понимание, — измождённо добавила Мия. — Не согласие. Понимание. Мне нужно твоё понимание.
Фрида аккуратным движением ладони попросила остановиться. Её веки были долго закрыты — казалось, она накапливала энергию, чтобы произносить слова.
— Мия, я очень хорошо помню один момент. Когда я тебя увидела, то мне казалось, что ты идёшь по бездорожью, как и многие другие люди в Мейярфе. У вас был очень похожий взгляд, походка, и вы даже вздыхали одинаково. Но почему случилось так, что из всех этих людей я обратила внимание на тебя? Именно тебя мне хотелось держать за руку, чтобы ты не упала. И меня пугает то, насколько быстро ты дошла до мысли полёта. Я никогда не думала, даже на секунду, что это желание может появиться настолько быстро. Ты просишься туда, где я не смогу сопровождать тебя. И даже если это самый гадкий из всех видов эгоизма, мне всё равно страшно отпускать тебя туда. Кроме этих слов я бы не смогла выдавить из себя ни слова. Но есть слова, которые можно произнести с большим-большим трудом. У меня есть такие слова, Мия. И есть то, что выше первобытного страха, каким бы он необъятным для меня ни был. Мне хочется двигаться вперёд, но ведь ты понимаешь, насколько это тяжело. Побороть страх и сдвинуться с мёртвой точки… Это… Перевернуть свой мир.
Фрида затихла, оставшись наедине с теми словами, которые губы никак не хотели произносить, на которые был наложен запрет. Она обхватила одной ладонью другую и сильно сжала их. Её тело дрожало, и было видно, как она пытается совладать с собой. Несколько раз она приоткрывала рот, чтобы выдавить хоть слово, но каждый раз только устало выдыхала, не находя нужных букв. Она едва сделала шаг вперёд и приобняла ту, для кого пыталась найти силы. Напряжение переросло в едва-едва сформировавшуюся расслабленность. Такую, которую нельзя было отвергнуть, потому что сил воссоздать всё это просто бы не нашлось. Она приоткрыла рот, и в этот раз что-то непосильное и невозможное всё же надломилось.
— Отказать тебе — значило бы то же самое, что и убить тебя. Но я нашла тебя не для того, чтобы убить. Возможно, даже не для того, чтобы защищать, как остальных. Здесь что-то другое. Может для того, чтобы растопить трусость и одним поступком попробовать надломить сразу два огромных страха. Хотя бы попытаться. Это чувство, когда ты готова бросить вызов целому миру, рождённому твоей тёмной стороной, настолько же непостижимое, настолько же бесконечное, как и желание создать себя. Это ещё не победа, ведь страх пока не побеждён, а творение ещё не создано. Но это взгляд намного дальше, чем за границы горизонта.
Мия прислонилась лицом к шее Фриды и не смогла сдержать наплыва эмоций. На глаза снова навернулись слёзы, и она не сдерживалась, чувствуя каждой своей клеточкой всё происходящее вокруг. Сейчас казалось очевидным, что, даже когда листья опали, природа продолжает играть музыку, стоило только прислушаться к другому звучанию. Какое-то время она ничего не говорила, только ощущала, как руки обнимают близкого человека, как сильно ей хочется плакать, и то, что родная рука гладит её волосы.
— Я хочу, чтобы ты чувствовала себя живой. Я хочу, чтобы ты нашла свою бесконечность. Потому что мою ты подпитываешь одними только словами. Поэтому лети.
— Я люблю тебя, — резко сказала Мия. — Мне сейчас очень хочется это сказать. Я люблю этот замок и люблю воздух, которым сейчас дышу. Люблю сидеть вечером на крыше и говорить с вами. Люблю даже мелочи, вроде запаха табака и бабочек. Я люблю каждого в этом замке, но по-своему. Но любовь к тебе я не могу описать. Я даже не знаю, с чем её можно сравнить. Ты — человек, в котором я вижу торжество искренности и саму суть тепла. И скоро я буду рядом. Мне всего лишь осталось выловить свою жизнь из точки невозврата. И всё самое сокровенное во мне говорит, что я смогу до неё дотянуться.
_________________________________________________________________________
[1] Спонде́й — квадратная часть полноценной монеты, состоящей из треугольника, квадрата и круга. В Эмиронии один спондей у многих ассоциируется с сытным завтраком или обедом в таверне или забегаловке.