В этой главе сердца дрожат от предвкушения.
Никто не мог точно сказать, когда начнётся запланированное. Решающее слово было за Сорроу, который находился в Мейярфе вместе с остальными. По несколько раз на дню Мия спускалась на первый этаж, в помещение, называемое “Перекрёстком”, где обсуждались детали предстоящего дела. Зачастую Хлоя вращала колёсико непонятного изобретения, нажимала на треугольные кнопки и ставила его на середину стола. Диалог в основном вела либо она, либо Фрида, остальные подключались реже. Голос Сорроу был слышен всем присутствующим, потому любые нюансы обсуждались на месте. Иногда ему задавали вопросы, иногда нет, но в конце каждого разговора тот заключал: “Нужно ещё немного подождать”.
Остальное время все ходили как на иголках. Казалось вот-вот, и момент наступит, с минуты на минуту раздастся звонок и послышится долгожданное: “Пора”. Разговоры во время трапезы помогали отвлечься, но после все разбредались кто куда. Большую часть дня конечности оставались холодными, аппетита не было, а сон шёл с трудом.
Через три дня после разговора с Фридой у озера приехала Моника. Это была высокая кареглазая девушка, торс и бёдра которой прикрывала металлическая белая чешуя. Серо-золотое флайо было наброшено поверх, на плечи, а красный пояс на талии больше напоминал широкую верёвку с отрезанными кончиками. Из-за долгой дороги запах ореха на её одежде ощущался едва уловимо.
Во время прогулки у оранжереи, Эстер рассказала, что Моника вернулась для того, чтобы согласовать действия. В Мейярфе этим занимался Сорроу, здесь же выстроить конечный план предстояло ей.
— Моника — она ведь фельце́блер. Как и Сорроу, и Хлоя, — рассказывала Эстер, пока они были наедине. — Имею в виду, что ключевые звенья, на плечах которых тактика, организация и самые важные решения. Обычно они вчетвером с Фридой и выстраивают ход того, как мы будем действовать. — Эстер всё крутила в руках печенье и было видно, что аппетита у неё совсем нет. — Обычно ребята прислушиваются к мнению остальных, потому можно высказывать всё, что найдёшь дельным. Просто сейчас с этим Мейярфом… Другой размах, что ли. Поэтому знаешь, лучше дать им время самим всё продумать. У меня лично не ахти с какими-то внезапными озарениями в тактике.
— Могу похвастаться тем же. Значит главное обсуждение ещё впереди?
— Конечно. У Моники очень хорошо варит голова даже когда намечается что-то серьёзное. Обычно она следит за замком и занимается внутренними вопросами. Хлоя же часто ездит по разным городам, много работает с бумагами и заручается поддержкой “нужных”, как она любит выражаться, людей. А Сорроу, он… другой эшелон. Экстренный.
Эстер отложила печенье и принялась монотонно крутить свою кружку с остатками чая и смотреть, как жидкость то приближается к краю, то возвращается на дно.
— Волнуешься?
— Есть немного, — призналась та. — Никогда ничего такого не делала. Обычно всё проще. Даже если оплошаешь, то плохо, конечно, но не катастрофа. А сейчас и думать не хочется, чем может обернуться провал.
— Вот и не зацикливайся. — Мия чуть покачала стул, на котором сидела подруга. — Вечерняя тренировка, а? Проветримся заодно.
Эстер согласилась без особого энтузиазма и в конце концов больше наблюдала, чем практиковалась сама.
* * *
Полдень следующего дня стал важным для каждого в замке.
Все, даже Эйдан, Вилсон и Мелисса собрались в Перекрёстке за широким столом. В этот раз намечался не диалог с Мейярфом, а полноценное обсуждение и закрепление каждого предстоящего шага.
Моника была человеком, который способен воодушевить целое войско и то пойдёт следом за ней, чтобы сражаться до последнего. Человек-щит, за которым можно спрятаться в самый трудный момент и не испугаться, что всё пропало. Её ароматом был металл, который, если прислушаться, читался даже в её голосе. Она словно уже одержала верх и делилась историей славной победы, так звучала её речь.
В словах Хлои, которая акцентировала внимание на вещах, что казались ей особо важными, была другая магия. Это лазейки в ситуациях, что на первый взгляд кажутся безвыходными. Всё это время за ней была роль информатора, который находил нужных людей, выискивал компроматы на неприятелей, уводил людей из ненужных мест и заставлял собраться там, где следует. Это были мелочи, незаметные даже пристальному взору Мейярфа: несколько грастий с болью в животе, которые отпросились с дневного караула, планировка некоторых зданий, безопасное жильё для нескольких совершенно непримечательных и неинтересных людей, вовремя вылитое на сорочку пограничника вино и многое другое. Тонким и незаметным слоем над столицу легла паутина, которой управляли самые нежные и проворные пальцы.
Фрида говорила реже, но каждая её фраза — точка, необходимая для того, чтобы понимать какую идею отсечь, а какой точно следовать. Даже самые убедительные мысли нуждались в её согласии, потому она была человеком, который отсекает лишнее.
В ходе обсуждения Мия поняла, что будут те, кто останется в замке или будет наблюдателем, но не участником предстоящих событий. Среди первых были Мелисса с Вилсоном и, конечно, Эйдан. Среди вторых — Фрида и те, кого Мия пока не знала.
Моника описывала роль каждого во всех подробностях, тем же занимался и Сорроу, но на другой части материка. Фельцеблеры объясняли кто за кем идёт, кому и когда стоит применять аромат, даже количество дозорных в разных местах.
Как и остальным, Моника лично объяснила Мие её роль. Это был их первый длительный разговор, но ни в её повадках, ни в речи не читалось того, что новичку здесь не место и важность его действий посредственна. Фельцеблер разъяснил что нельзя делать ни в коем случае, а когда допустимо действовать на своё усмотрение. Мия запомнила даже мелочи, потому что в эти минуты голова работала на удивление хорошо. От всего происходящего била лёгкая дрожь, но Мия быстро нашла способ её преодолеть и сложила пальцы в очень крепкий замок. Всё, что раздражало, это лёгкое подташнивание. В этот раз из-за волнения, а не траты амарантина. Пусть, главное — слушать.
Картинка действий одного переплеталась с картинкой другого человека, и от этого план становился цельным. Важно было знать каждый шаг не только свой, но и своих товарищей.
— Есть одно-единственное правило, — заключила Фрида в конце обсуждения, — не умирать. Я не хочу жертв и не хочу, чтобы это вылилось в грубое столкновение. Не хочу сражений. Не хочу паники. Но это всё пожелания. Главное другое. Если жизни кого-то из вас что-либо по-настоящему угрожает — не вздумайте этим пренебрегать. Вам запрещено умирать. Это недопустимо. Жизнь каждого из вас во много раз важнее любого, даже самого блистательного результата. Это понятно?
Орторус кивнул в ответ. Единый разум, созданный из мышления и ощущений небольшой горстки людей. Барабан его револьвера был заряжен шестью цветочными лепестками, а внутри, под слоем каменной кожи, таилось свыше двух десятков сердец. Живой ритм каждого из них не должен был стать вопросом удачи и надежды на успех. Несмотря ни на что, он должен оставаться безусловным. Несмотря ни на что.
* * *
На следующий день Сорроу, наконец, назвал дату — две группы должны были встретиться в Мейярфе через три дня. Целый день у Мии в голове крутилось другое. Она обратилась к Эстер, чтобы та помогла своим ароматом удалить клеймо на предплечье. Эта идея слишком долго оставалась просто мыслью и только сегодня преобразилась в просьбу. Эстер тут же отказала. Заверила, что есть много нюансов из-за которых она скорее сделает её инвалидом, чем аккуратно уберёт стигму. Этот резкий отказ можно было понять.
На вопрос о том, кто мог бы помочь, Эстер сразу принялась всеми силами отговаривать от того, чтобы делать это сейчас. Она тут же начала напирать, что кого ни попроси — это будет сделано на скорую руку и может оставить на ней увечье куда сильнее того, что есть. Что вместе с непредсказуемым результатом будет ещё и боль, и шанс заражения крови, и чего только не будет. Тоже можно было понять. Пусть так.
Разговоры с остальными шли легко и помогали лишь ненадолго развеяться, но в них не было ничего ни глубины, ни откровений. Так тянулись дни: среди болтовни о любимых насекомых и спорах о самом приторном варенье уже не ощущалась та беззаботность. Что бы ни слетало с языка, все мысли были о грядущем.
* * *
За день до отправления они ещё раз всё обсудили в Перекрёстке. Когда разговор кончился, наступил уже поздний вечер. Этот раз на крыше не был похож на предыдущие. Почти никто не разговаривал. Могли перекинуться парой фраз, но не более того. Каждому хотелось собраться со своими мыслями и хоть как-то упорядочить их.
Мия свесила ноги с крыши и не боялась упасть. Внутри дребезжали эмоции. Она держала перо и собиралась писать практически вслепую. Поток, и никаких раздумий. Это были слова, что могли стать по-настоящему последними. Поэтому она думала о том, что мог выразить человек, который так и не вернулся.
Сегодняшняя ночь — это очень странный сон. Уверена, что не наваждение Эйдана, не образ, навеянный бабочками Глэдис, а мой собственный сон. Его нужно воспринимать так, будто человек во сне — это другая девушка. Его придумал кто-то другой, и вся история совершенно о другом человеке. Но и обо мне в первую очередь. В голове всё очень сумбурно, но произошедшее мне настолько нужно, что я должна записать это. Эти строки — наследство, что я могу передать с помощью чернил.
“Когда я летела вниз, я падала наверняка. Моя статуя разбилась вдребезги. Но только я коснулась груды камней, что оказались ладонью, всё заплыло красным цветом. Я начала понимать и преодолевать его. Когда я шла по пустой земле, навстречу дули багровые ветры. Сначала я катилась обратно, но потом научилась делать своё тело тяжёлым. Пройдя их, я коснулась большой треснутой ладони, что раньше была разрушена. Тогда я приобрела форму, и всё покрылось зелёным.
Зелёный был сопутствующим. Он дал мне корни, по которым я могла путешествовать в воздухе. Как и раньше, я искала важные частицы себя. Я научилась парить, а красные бабочки подбрасывали меня в воздух. Я помню зло в виде чёрной птицы, от которой у меня получилось убежать. И тогда я коснулась ладони, что на этот раз была целой. Теперь у статуи появились шея, волосы, ключицы, но не было глаз. Только я дотронулась, как воцарился синий цвет.
Тут же полил дождь. Лес радовался мне, но я спряталась под землёй, там, где много светлячков, где всё действительно светилось синим. Я помню пыльцу из-под огромных грибных шляпок и холодные комнаты, где я всего на миг превратилась в кристалл. Затем я научилась плавать и проплыла огромные расстояния. Я встретила большую черепаху, что осветила мне дорогу там, где о свете никто никогда не слышал. Вместе мы проплыли сначала через темноту, затем через космос. Я снова оказалась перед статуей. И когда я посмотрела на её лицо, на её полноценное красивое лицо, она открыла глаза. Статуя посмотрела на меня. Только мы вместе замерцали под луной, как зло вернулось. Чёрная птица превратилась в морскую змею. Как бы я ни плыла, она поспевала за мной. Света становилось всё меньше, и вскоре я оказалась в полной темноте. Поворот в узкий тоннель, и я выплыла в безопасном месте, где жил жёлтый цвет.
Я пыталась выбраться из самой глубокой точки нашего мира. В кромешной воде я ориентировалась по блеклым маячкам. Когда я попала в вертикальный тоннель, зло опять ринулось за мной. До сих пор пугает угреобразная голова, которая как клякса пыталась растворить меня в себе. Когда у меня не осталось сил, снова появилась большая черепаха, засветилась и развеяла всё, кроме меня самой. Дальше вода была доброй, и я очень быстро поднялась на самый верх. Светлячки, которых я раньше не видела, научили меня ходить по воздуху. Я следовала за ними, и пол оказывался то вверху, то внизу. Я увидела луну с близкого расстояния и нашла что-то очень важное. Это был мой голос. Только я начала петь, вокруг меня начали распускаться цветы. Из них вылетали бабочки, что подбрасывали меня ещё выше. Я долго искала точки, которые оказались звёздами. Перевёрнутый мир, где меня тянуло то вверх, то вниз, стал привычным. Я спела для звёзд и, в конце концов, они выстроились в созвездие, на которое получилось ступить ногами.
И снова появилось зло, но в этот раз изо рта змеи показалось моё лицо. Оно открыло пасть и съело всё: звёзды, оттенки вокруг, космос и землю под ногами. Я упала в безграничный белый свет, но это лицо появилось внизу. Потом оно поглотило и меня.
Я выплыла из воды. Океан и бабочки были безгранично чёрными, а всё остальное пространство вокруг — белым. Я прыгала по разбитым вдребезги парящим осколкам статуи. Другая версия меня была разбросана по воздуху, и я дошла до самого верха — раздробленной ладони. Тогда я спела так искренне, как могла. Пение не переставало звучать, даже когда чёрная вода стала подниматься, и я начала тонуть в ней. И в один момент статуя приобрела цвет. Я дала его всему миру, сделав деревья зелёными, луну жёлтой, а воду синей. Чернила опали. Я раскрасила всё, где раньше была, пока статуя склеивалась воедино. Когда она стала собой, то заплакала, и слеза эта упала на мою голову. У меня вновь появился шанс пройти вверх по созвездию, к которому я так долго шла”.
И я прошла. Так я собрала все свои цвета. Я нашла себя саму.