,В этой главе неуязвимое зло даст первую трещину.
На центральной площади Мейярфа собиралось всё больше и больше людей — день города в столице принято было отмечать с широким размахом. Центральная площадь стала далеко не единственной, но самой пёстрой и торжественной частью мозаики. Десятки тысяч мейярфцев толпились перед городской ратушей и ждали начала. Три улицы тянулись на запад, восток и север от площади, на каждой из них присутствовала атмосфера праздника. Прохожие и гости хохотали от комичных выступлений на сцене, рукоплескали уличным музыкантам и трюкачам, соревновались друг с другом в борьбе за мелкие призы и не выпускали из рук блюдца, на которых оказывалось всё больше и больше ярмарочной еды. Их флайо пропахли жареным мясом и овощами, кошельки опустели за считанные часы, но даже так, мейярфцам жуть как нравилась вся эта праздничность.
Уже к полудню толпа на площади напоминала живую кляксу, где каждый тесно прижимался друг к другу, понапрасну пытался выискать себе место поудобнее и старался не отрывать взгляда от балкона городской ратуши. Лица горожан оставались скучающими ровно до тех пор, пока на балкон не вышла группа людей. У каждого из смотрящих наверх в голове было своё: кто-то, завидев покровителей, нахмурился, кто-то наблюдал с интересом, другие принялись бодро аплодировать и лебезливо выкрикивать приветствия. Но мало кто оставался зевакой, которому не было никакого дела до происходящего.
Ближе всех к краю стал человек, чей голос узнавался куда лучше его внешности. Его мог различить каждый: от дотемна гуляющею по улицам ребятни, до стариков, которые редко выходили из дома. Он поднял руки, поприветствовал стоящих внизу и в ответ услышал аплодисменты, такие громкие, будто никто и не думал жалеть своих ладоней. Один из соратников протянул ему рупор, раздался гулкий звук, все как один затихли, и толпа услышала своего главного покровителя.
— Здравствуйте, любимые горожане! Сегодня важный день и для меня, и для каждого из вас. В конце концов, сегодня невероятно важный день для нашего обожаемого и несломимого города, который мы зовём Мейярфом! Это день его основания, а ведь, не появись он, мы бы могли лишь пытаться угадать, что произойдёт с каждым из нас. Были бы у нас родные дома, к которым мы успели привыкнуть? Были бы у нас те семьи, которые мы любим больше, чем самих себя? Всё сложилось именно так — появился наш Мейярф, и в нём живёт каждый из нас. Это место, которое делаем живым мы с вами. Место, в котором мы и сами оживаем. И пусть в нём тысячи разных улиц, пусть сотни кварталов — мейярфцы всегда остаются близки друг к другу. Близки и связаны так, как никто другой быть связан не может. А те, кто решится сказать, что это не так, будут категорически, совершенно точно неправы.
Минута, затем другая, а болтовня всё продолжалась. Пока толпа слушала речь, другие люди сновали неподалёку. Их взгляды оставались затуманенными, а лёгкие привычно фильтровали сухой разгорячённый воздух. Никому из них не было дела ни до жары, ни до других людей. Погружение в привычный мир жаркой рутины оказалось настолько глубоким, что едва ли из него можно было спасти. Едва ли, если ты не волшебник.
Цветочный дождь начался не сразу, парой-тройкой капель он пробовал на вкус эти улицы. Капли-лепестки медленно смаковали невесомость и плавными движениями опадали на крыши зданий и горячий камень. Некоторые пурпурные частицы исчезали в янтарном песке этого города, пока спустя несколько робких мгновений яркий дождь не ворвался вспышкой новизны в текучесть обывательского дня. Один, два, десять, сотня ошеломлённых взглядов направилась ввысь. Туда, где у края цветного облака парил человек. Человек-волшебство. Человек-источник. Его улыбку с такого расстояния не получалось развидеть, но сам человек был окружён пурпурным дождём. Словно это он — туча. Словно это он — то неизведанное в небе. Словно он заклинатель этого пурпурного дождя невиданных красок и оттенков. Вместе с собой незнакомец принёс самый необычный ливень из всех, что мог увидеть этот город. С неба падали не обычные капли дождя, а цветы, неизвестные целому Виоландо. Они неспешно опускались меж остолбеневших людей, превращая улицы в пурпурное море.
Казалось, что секрет этих цветов мог знать только один человек — та крупица в небе, которую не разглядеть. Он стоял на большом белом скате с острым хвостом, будто животное было сделано из плотного облака чёткой формы. И каждый, кто находился на улице, отвлёкся от выгодных сделок, от песчинок под ногами и знакомых вывесок. Они оторвались даже от балкона ратуши и торжественной речи. Все как один смотрели вверх.
Когда последние лепестки опали на землю, померещилось, что незнакомец на скате просто-напросто застыл. Будто маленькая часть неба замерла, и можно, наконец, опускать голову вниз. Пару секунд картина казалась неподвижной и даже мёртвой, пока крошечное светящееся создание не подлетело к человеку в небе. За ним ещё одно и ещё c десяток точек, которые то мерцали голубым, то сливались с Терсидой.
А затем над головами людей всполохнуло иное волшебство. Вокруг бумажного ската начало собираться невероятное количество голубых огоньков, словно целый рой светлячков пытался окружить его. Только когда они пролетали достаточно низко, чтобы их можно было рассмотреть, у каждого в голове проносилась одна лишь мысль — бабочки. Будто сотканные из самого неба, они являлись тем, что мейярфцы так редко видели вживую.
Существа в небе не рвались вниз и не разделялись, оставаясь частью огромной, но совершенно безобидной волны. Рой казался живым и двигался, но не хаотично. К нему слеталось всё больше и больше огоньков, но откуда они появлялись было не разобрать. Недавно появившиеся бабочки сперва пролетали рядом с людьми, а только потом летели вверх, к остальным. Одни наблюдатели отстранялись, завидев их, другие протягивали руку навстречу, а третьи позволяли себе позабыть о заученных дорожках и идти следом. Все, в ком преобладал интерес, столпились и ждали, что же будет дальше. Те, кому не хватило места, быстро нашли способ поглазеть на любопытное зрелище: они забирались на каменные блоки, широкие гранитные ограждения, ящики, тележки и даже крыши. Кто-то выглядывал из окон домов, а кто-то продолжал пить в тавернах будучи уверенным, что суматоха уляжется через пару минут. Три длинные улицы, что вели к площади, были заполнена почти наполовину.
Вскоре рой начал покачиваться, как волна, выпорхнувшая из океана и научившаяся летать. Бабочки то поднимались к скату, то застывали у самой земли. Все они двигались непредсказуемо, но синхронно и плавно. Вверх и вниз, пока, наконец, не взлетели слишком высоко. Существа замерли и только облака продолжали плыть так же, как и всегда. Люди затаили дыхание и ждали, пока вмиг рой не взмыл ещё выше. Те, кто стояли прямо под ним, сделали шаг назад, затем ещё один. Они не понимали языка этих существ, но все как один были уверены, что нужно подвинуться. И только посреди площади появилась свободное пространство, со всей скорости, будто выпущенные из пращи камушки, бабочки устремились вниз. Они резали воздух своими крыльями и разбивались об разогретый камень. Соприкасаясь с землёй, они разлетались, а их маленькие осколки тут же таяли в воздухе. Каждая живая частица разбилась и растворилась — рой исчез за считанные секунды.
На его месте не осталось ничего чудесного, лишь каждодневная жёлтая картина. Люди оторопели. Они замерли, перешёптывались и не понимали, погибли волшебные насекомые или нет. И стоило им совсем немного подождать, как появился росток голубого цвета. Из того самого места, о которое разбились тысячи загадочных жизней, появился стебелёк, что словно пророс промеж камней.
Это было не живое растение. Оно родилось из чего-то слишком чужого для этого места, чего-то холодного, но почему-то не тающего под всемогущей звездой. Прямо посреди центральной площади мегаполиса, на глазах у огромного количества людей появился стебель, полностью сделанный изо льда.
Он рос очень быстро. За несколько секунд появились ледяные листочки, затем тонкий ствол стал шире. Словно дерево рождалось в сотни раз быстрее, чем должно было. На хрупких веточках почти сразу образовались почки. Листок за листком, это растение рождалось от руки спрятавшегося в толпе архитектора. Он стоял со всеми, но не подавая виду создавал немыслимую для Мейярфа красоту.
Наконец дерево распустилось полностью. Пышущее жизнью даже под Терсидой, неизвестное, но завораживающее. Кто-то из толпы видел в этом растении опасность, но находились и те, кто невероятно хотел прикоснуться к нему. Они видели совершенно новый образ: притягательный и словно спрятанный всё это время. Пар шёл от холода, а не горячих напитков, как они привыкли. Красота, несвойственная этому месту. Красота минусовой температуры.
Небольшая группа людей первыми подняла голову, когда услышала радостный крик человека наверху. Незнакомец пролетал практически над их головами, гораздо ниже, чем раньше. В его руках был большой, наполненный до краёв мешок. Он перевернул его вниз, даря всё содержимое миру, что лежал под ним. На землю посыпались листы, так кучно, будто кто-то вырвал все страницы из пары десятков энциклопедий. Они были не плоскими, а напоминали сложенных из бумаги птиц: виднелись и клюв, и крылья с острым хвостом, и подобие оперения. Человек двигался вперёд и оставлял за собой бумажную полосу из опадающих бумажных созданий. Эти существа отличались от роя и не боялись подлетать к людям. Некоторые протягивали им руку, и бумажные животные приземлялась прямо в ладонь. Какие-то птицы падали на землю быстро, а другие ещё немного кружились над ней.
Человек-посланник улетал и становился всё меньше. Но трепет внутри некоторых подсказывал, что цветы, рой бабочек, ледяное дерево и эти маленькие бумажные существа — его неугасаемый отзвук. За несколько минут кто-то неизвестный показал Мейярфу то, что не получалось просто взять выбросить из головы.
Он передал это и в своих словах. Человек из толпы посмотрел на бумажный подарок вблизи и первым увидел на его теле буквы. Пальцы сами развернули лист, а глаза всматривались в смысл, который несла каждая из птиц. На сотнях листов была приписка: “Читать только вслух” и одни и те же строки, написанные от руки.
Я и есть настоящее волшебство.
* * *
Эстер держала Хлою за руку и с нетерпением ждала приказа. Ей было нехорошо от того количества амарантина, который сейчас бурлил в ней. Слишком много ресурсов было поглощено, слишком долго она бездействовала. Хлоя или полностью была сосредоточена на реакции толпы, или зачем-то оттягивала момент. Эстер стиснула зубы и обещала себе терпеть до конца, как бы омерзительно она себя не чувствовала в эти секунды.
И только услышала приказ, как сжала руку Хлои покрепче и тут же реализовала аромат. Сразу накатило невероятное облегчение и даже дышать проще. Аромат принял свою форму: под их ногами возникла лестница, что завивалась в спираль и стремительно росла вверх. Под широкой верхней ступенью, на которой стояли они обе, образовались сотни других, крутых и узких.
Два носителя, лишь пару мгновений назад безликие для толпы, сейчас поднимались всё выше и выше. Внимание мейярфцев было приковано уже не к ледяному дереву, не к упавшим с неба запискам, а к странным людям на лестнице, которая появилась буквально из ниоткуда. Снизу казалось, что они так и будут мчаться вверх, пока не исчезнут за облаками.
Но оказаться выше всех не было самоцелью. Лестница замерла именно тогда, когда следовало. В момент, когда Хлоя смогла посмотреть на Маттиаса Мендакса на задирая головы и не щурясь от солнца, как остальные. Когда их друг от друга отделяла лишь невысокая перегородка, а не десятки и десятки фаланг. Они поднялись достаточно высоко. Высоко настолько, что не каждый человек мог позволить себе посмотреть на город с такого ракурса. Не каждый мог даже подумать о том, как это — смотреть на столицу с такой высоты.
Хлоя опёрлась руками на перекладину и чуть наклонилась вперёд. Хотелось высказать слишком много, проще было не затевать разговор вовсе. Потому девушка лишь приказала людям перед собой замереть и сделала это так, что пойти против её воли не получилось ни у кого. Она любовалась испугом на лице Маттиаса Мендакса и его маленьких прихвостней, для которых он давно стал божком. Это отражение слабости и беспомощности в их глазах было сплошной сиюсекундной эйфорией. Онемевшие и ничтожные, покровители были донельзя уязвимыми даже при наличии полдюжины грастий на этом балконе. Всади она стилет в висок Маттиаса по самую рукоять, и только после вся эта чернь начнёт действовать и суетиться.
Все как вкопанные смотрели наверх. Они видели неизвестных им людей у балкона ратуши и ждали. Ждали выстрела, ждали, когда кто-то закричит, увидев, как Маттиас Мендакс держится за перерезанное горло. Момент, пока девушки стояли перед покровителями, был невыносимо долгим: никаких приказов, никто не звал на помощь, никто не визжал от боли.
Безукоризненную тишину нарушил сам Маттиас Мендакс. Он вышел к краю перегородки и с уст главного из покровителей слетели слова, казавшиеся немыслимыми.
— Я есть ничто, — сказал он в рупор. — И голос мой для вас не абсолютен. Вашей покорности я добился путём лжи, изуверства и запугивания. Изменится сегодня что-то или нет, зависит от вас. От вас, а не от покровителей или их противников. И если вы думаете, что мы непобедимы и неприкосновенны, то ошибаетесь. Неуязвимы мы лишь до тех пор, пока вы в это верите.
После этих слов Хлоя медленно протянула руку и забрала рупор. Один длительный момент наслаждения, будто на её глазах Маттиас Мендакс самолично перерезал себе горло. Она не могла сдержать улыбку, ведь внутри кипело удовольствие от застывших лиц покровителей, лишь недавно уверенных в своей недосягаемости. Грастии стояли рядом со своими никчёмными хозяевами, но и шагу не делали — сейчас Хлоя была поводырём для всех них. Хотелось растянуть этот сладостный момент: дать пощёчину одному из них и приказать улыбаться, поставить всех на колени и глумиться, пока не станет скучно. Но тогда бы это переросло в личное. Тогда бы её сиюсекундное наслаждение взяло верх над чем-то большим. Да и Эстер бы ей таких вольностей в жизни не позволила.
— Закрывай.
Напарница кивнула и спустя несколько секунд балкон начал зарастать густой каменной паутиной, отделяя покровителей от огромной толпы внизу. Вид у субстанции был неестественный, но сейчас было не до эстетики.
Лестница под ногами опустилась: Эстер и Хлоя оказались в трёх десятках фаланг[1] над огромной толпой. Ступени стали шире и расстилались прямо под ногами. Так они поначалу вели вниз, после вверх и по кругу, создавая подобие замкнутой лестницы.
— Жители Мейярфа, — произнесла Хлоя в рупор. — Ваши покровители сами выбирают, какую правду вам слышать. Через рупоры вы слышите истории о сумасшедших и сумасбродах, из раза в раз слушаете осуждающие диалоги в эфире, но редко когда вам дают узнать историю от самого начала и до конца. Сейчас каждый из вас волен как выслушать меня, так и протиснуться через толпу чтобы уйти. Это исключительно ваше решение. Я же хочу поделиться с вами той реальностью о жизни в Мейярфе, от которой вас отгородили. Я не заставляю вас верить мне, но очень прошу просто выслушать. Мы не собираемся угрожать или вредить никому из вас. Напротив, всё, что мы можем дать вам в эту секунду, — другой звук. Всё тот же голос Маттиаса Мендакса, но спрятанный от ваших ушей до этого момента.
Хлоя вкрутила в рупор крохотный прибор, который до последнего страшно было выронить из рук. За пару секунд молчания успела подняться небольшая шумиха. Некоторые люди со страхом оглядывались, кто-то вставал на цыпочки и что-то выискивал, кто-то начал пробираться меж других к выходу, но большая часть просто молча ждала. Одни грастии слушали вместе с горожанами, другие, оказавшись песчинками в огромной толпе, не могли понять как можно помешать происходящему. После нескольких секунд ожидания, из рупора послышался голос Мендакса.
— Не мы ваш враг, господин Рейм, не мы, а вы сами. И, конечно, то, что вы делаете. У вас и вашей семьи есть только одно спасение. Только один шанс.
Чужой голос что-то просипел, но ни слова расслышать не удалось. Словно он едва вдыхал, и даже это удавалось с трудом.
— Ненавидеть то, что вы создали. Презирайте это, и тогда мы будем благосклонны. Но делайте это прилюдно. И никто, никто никого больше не обидит. Это ведь правильно?
— Это… правильно, — хрипя согласился незнакомец.
— Скоро ваше состояние улучшится, и, Рейм, уверяю, вам станет легче. Тогда вы выйдете к людям публично и разломаете все свои фрески. Мы сделаем так, чтобы на вас обратили внимание, а вы сыграете свою роль. Вы их растопчите, а потом сожжёте.
— Сожгу.
— Но почему, Рейм? Почему вы их сожжёте?
— Я не хочу проблем для семьи. Не хочу, правда. Не надо.
Послышалось шуршание одежды и несколько глухих ударов. Мужчина застонал и голос его стал плаксивым. Речь Маттиаса оставалась такой же холодной.
— Вы не поняли, Рейм. Не в семье дело. Почему вы сожжёте фрески, а?
— Потому что они не помогают.
— Кому?
— Всем, всем нам. Они не помогут нашему государству. И людям не помогут. Эти фрески бесполезны. Полностью бесполезны.
— Верно, но зачем же вы делали то, что никому не сдалось?
— Страдал глупостями, — не сразу ответил мужчина, — которые никому не нужны. Я создавал мусор.
— Вот сейчас вы описали вещи своими именами, — в моменты молчания было слышно, как собеседник всхлипывает и шмыгает носом. — Так выскажите, выскажите эту правду людям. Мусор? Сожгите его. Хлам? Затопчите. Говорите так, будто от этого напрямую зависит вся ваша суть. И обещаю, что это здравомыслие даст безопасность вам и вашей семье. Всем до одного. Ведь ваше творчество в результате оказалось пороком, разве не так?
— Самым грязным, — согласился мужчина, — самым гнусным и отвратительным его выражением.
Рупор передал какой-то шорох, и пару секунд люди слушали громкое ничего. Но потом послышался второй разговор с совершенно другим человеком.
— Без обид. Просто важно проводить такие профилактические беседы перед тем, как выйти в эфир. Но в результате все говорят то, что следует говорить, исключений не бывает. Может быть, я сразу дам вам текст, и вы произнесёте то, что нужно?
— Очень в этом сомневаюсь.
— То есть, вы считаете, что вы правы? Тогда давайте с самого начала. Вдумайтесь, простейший вопрос. Что арфист может дать нам?
— Вдохновение.
— Зачем нам ваше вдохновение? Предположим, на наш город нападут. Кого вы будете вдохновлять?
— Себя, — нагло процедил женский голос, — других.
— Кого других?
— Я вас не смогу переубедить, что бы ни говорила. Вы ведь это знаете.
— А я вас смогу, как думаете?
— Очень сомневаюсь.
— А почему тогда вы так паникуете, мисс Оурэй? Вас так смущает револьвер?
Ответа не послышалось, только глубокая затяжка и расслабленный выдох. Казалось, что дым просачивается и на площадь.
— Это отступничество. Вы не имеете никакого права сумасбродно решать, как вам хочется жить, а как нет.
— Разве я кому-то навредила своими действиями?
— Вы учили детей играть на бесполезных инструментах. Максимум — звучать где-то в трактире для пьяниц и швали. Ваши ученики могли потратить своё время и более полезно. Вы украли их детство, думаете, этого недостаточно?
— У вас другое восприятие. Вы человек правил, а я счастливый человек. Я не понимаю ваш мир.
— Так выслушайте и поймите. Я же не бью вас, даже пальцем вас не тронул. Просто хочу пофилософствовать и привести к правде, вот и всё. И…
— Я знаю, — раздражённо оборвала женщина, — знаю то, что вы называете правдой. В болото вашу недофилософию. Нет.
— Что «нет»?
— Ваша реальность. Ваша безыдейность. Нет.
— «Нет» без аргументов?
— Без чего-либо. Нет.
— Не хотите слушать?
— Нет.
— Договоримся.
— Не договоримся.
— Мисс Оурэй…
— Мы не договоримся с вами. Никогда и ни за что не договоримся.
Сразу после этих слов послышалось три выстрела, а затем несколько щелчков. После — молчание, которое изредка нарушали спокойные выдохи.
— Нет так нет. Котила́й, выжми мне кружку какого-то кислого сока. Нервничаю.
И звуковая рябь, едва слышимая поначалу, усилилась, перенося слушающих в совершенно другую картину.
— Я не люблю отсчитывать минуты до эфира. Я пришёл, а значит, я готов. Но нет, остаются минуты, которые нужно просто прожить. Очень вкусно приготовлено, Маттиас.
— Сказочник ты, конечно, тот ещё.
— Нет-нет, совершенно серьёзно. Сейчас я тебе не вру. Предвечная, тебе я никогда не вру, уж поверь.
— Ты же всегда играешь словами и эмоциями. Это твой дар, безусловно, я восхищаюсь им, но верить тебе всё равно, что пытаться выдоить быка. Поэтому никогда не говори мне о честности, лицемер. Просто ешь.
— Думай-думай себе там, в своей голове! Я вот что-то не могу перестать смеяться, сколько ни кривись. Чем больше хмуришься, тем больше смешно мне!
— Начинаем. Койс, думай о важном. О тяжёлом. Ты жертва.
— О том, что ты мне не платишь уже больше флатии? Я, может, от этого смеюсь. Плакать хочется, а я смеюсь.
— Здоровым будешь. Койс, если ты не заткнёшься, я подойду и ударю тебя.
— Угрожаешь мне? Я же тут жертва, разве можно?..
— Начинаем!
После небольшого молчания тона голосов переменились.
— Я Маттиас Мендакс, это станция “Просвещение” и мы снова в эфире. С нами по-прежнему наш уважаемый гость, ставший свидетелем интересных событий. Расскажите свою историю, господин Го́рдин. Мы выслушаем вас.
— Моя история проста. Я оказался в ловушке, — в голосе читалось нескрываемое возмущение. — Вы знаете понятие «секта»? Знаете? Я, сам того не понимая, стал её участником.
— Начните с самого начала. Поделитесь с нами.
— Люди, что зовут себя простым словом — «исследователи». Группа учёных, что прячется от всех и обсуждает глупости. Пытается создать то ли трубку, то ли очки, чтобы смотреть в космос. Думают о том, что находится на других планетах, и высчитывают расстояние между звёздами, представляете? Их интересуют даже эти дырки в небе, что угодно, но не насущное. Им плевать на то, насколько прочно стоят стены нашего города. Пишут свои бесполезные формулы и вечно что-то рисуют на бумаге. Но говорят обо всём этом так сладко, так сладко!
— Разве недостаточно их просто игнорировать? Ненормальные? Несомненно. Но разве они опасны?
— А вы думаете, — с надрывом спросил тот, — это горстка людей, на которую можно просто не обращать внимания? Таких шаек появляется всё больше и больше. Они ведь воздействуют и на других людей. Я оказался одним из них. Я приходил к ним, слушал и слушал, захлёбываясь в тоне грязной и бесполезной информации. Мне было страшно смотреть на разного рода изобретения. Я понимал, что они опасны, но не мог оторвать глаз. Ведь они ведут себя так любезно, что с каждым днём ты становишься дальше и дальше… от Мейярфа и от себя, как здравомыслящего человека. Поверьте мне, их всё больше и больше. Нужно действовать, потому что их способ мышления и их изобретения — яд для нашего дома. Десять человек поверит и застрянет там с концами, а выберется только один. Вот поэтому я здесь! Поэтому!
* * *
Пока записи звучали одна за одной, Докс энергично кивал в такт ритму, что раздавался из ауризоноса. Парень не слышал голосов из рупора, не слышал слов Хлои и был поглощён любимой музыкой. Другие звуки ему и не нужны, пока центральная площадь как на ладони. Его дело смотреть. Элементарщина, но с ней он справлялся на ура: лежал на краю крыши одного из высоких зданий, наблюдал за людьми, которых должен оберегать, и старался не моргать. А ежели очень хотелось моргнуть, старался делать это поочерёдно, представляя себя хамелеоном. Пока взгляд сосредоточен, ушам можно дать и отдохнуть.
Когда ему на голову села бумажная птица, Парадокс невольно встрепенулся. Потом наощупь взял, раскрыл её и быстро пробежался взглядом по тексту.
Среди толпы есть люди с самопалами. Внимательно!
Сними ауризонос.
— Да ясен пень, потому я тут и развалился, — буркнул Докс сам себе. — Удивил.
Из его пальцев тянулись тонкие цепи — так он себе это представлял. Всего четыре связи — не так много, даже нервничать не стоило. Четыре — это легкотня, это если хорошенько подумать, не десять и даже не пять. Тут чтобы что-то пропустить нужно было заснуть, не иначе. Докс продолжал выжидать момент. Снять ауризонос он, конечно, не снял, но звук слегка поубавил.
* * *
Скай находился в своей стихии — выше всех. Большой бумажный скат парил высоко над ледяным деревом и даже Хлоя с Эстер казались ему крохами с такой-то высоты. Парню нужно было контролировать не одну зону, потому наблюдал он за всем куда более суетливо. Северная улица, западная, восточная, события на площади, окрестностях и тут же всё заново. Он ходил по скату и замёрзшей рукой писал на клочках бумаги то, что считал важным.
Недалеко от твоей улицы собирается группа грастий.
Парень написал это на трёх листах, после чего подбросил их вверх. Те прямо в воздухе начали менять свою форму и вскоре стали похожи на птиц, сложенных из бумаги вручную. Словно наделённые разумом, они тут же полетели в трёх разных направлениях.
* * *
Одна из таких весточек оказалась в руках Моники. Она стояла в конце длинной улицы, что вела с северной части города прямо к площади. Позади неё десятки магазинчиков для стиляг, лавки с украшениями и шикарными тканями. Огромная часть улицы была укрыта навесами и напоминала крохотный район, где можно отыскать всякую-разную роскошь. Моника не мешала мейярфцам и те шастали как в сторону площади, так и обратно, в северный район.
Первая минута после получения записки прошла на удивление тихо. Когда первые грастии всё же показались, Моника удивилась тому, насколько же они рассредоточены. Строем это было назвать сложно, скорее очень рассредоточенная шеренга, где каждый салага рвался вперёд, будто так и норовил показать свою храбрость и выслужиться перед руководством. Первым из всех бежал юркий парень с болтающимся на поясе кортиком и привычном для всех грастий тёмно-зелёном сетчатом флайо.
— Для грастий закрыто. Прости.
Моника попыталась произнести это учтиво, дабы не нагнетать на ровном месте. Парень с недоумением посмотрел на неё, но не остановился. Он и трёх широких шагов не сделал, как врезался в слой белого металла, что возник прямо у него на пути. Грастия не упал, и металлическая стена тут же начала двигаться навстречу. Парень отпрянул назад и начал задыхаться от возмущения. Даже выругался, после чего явно ждал объяснений.
— Старший блюститель идёт?
— Что?
— Старшего блюстителя ведь тоже сюда направили? Или только рядовых грастий?
— Он тоже явится! Но я — Ру́хвальд Зодчий, ты это понимаешь? Приказываю тебе пропустить меня.
— Жди блюстителя.
— Если он узнает, что ты задерживаешь грастий, тебе отсекут голову.
Моника пожала плечами и парня явно разозлило её безразличие. Тот ринулся вперёд, но металл будто глумился над ним, не давая пройти. Дозорному оставалось довольствоваться угрозами и колкостями, ни на одну из которых не удосужились ответить.
Так начало подходить всё больше обычных грастий, которым Моника не давала пройти дальше. Живая металлическая стена плясала перед ней и отталкивала самых напористых, отгоняя на безопасное расстояние. Девушка держала руки за спиной и высматривала главного — тот шастал неясно где и явно не лез из кожи вон, чтобы прийти поскорее. Дозорный за дозорным, на открытой местности собирались защитники порядка разных рангов и возрастов. Мужчины и женщины в форме собрались перед ней в полукруг и задавали вопросы, на которые Моника отвечала сдержанно и кратко.
— Дождёмся блюстителя, и я вам всё объясню, — говорила она в ответ почти на все возмущения.
Подойти слишком близко она не позволяла и внимательно следила за теми, у кого на спине были самопалы. Потянись руки кого-то из грастий к оружию, и металл разозлится. Огнестрел в руках этих людей её мало чем пугал, но даже так, обошлось без крайностей.
— Немедленно, немедленно разойдитесь! — важно закричал мужчина с лентами на тёмно-зелёной броне, после сделал шаг из толпы и обратился к Монике. — Это что творится, диверсия? Вы задержаны за нападение на грастий! Вас арестуют, если немедленно не объяснитесь. Немедленно!
— Я предлагаю обойтись без арестов и ненужных столкновений, господин Купол. Под вашим покровительством находится грастийство центрального Мейярфа, и я прошу выслушать меня. До тех пор я не советую начинать суматоху и беспорядки в попытках пройти дальше по улице.
Эмастим Купол был из тех, кто рвётся вперёд и не больно любит копаться в деталях. Во время неразберих он не отсиживался в стороне и не прятался среди толпы. Долгое время за ним наблюдали невидимые ему глаза, развидев характер, лицо, привычки, любимую выпивку и предпочтения в азартных играх. Он был из тех, кто сам бы вышел с мечом наперевес, со всем правосудием и ответственностью обратившись к нарушителям. И только прозвучала его фамилия, тот невольно выпятил грудь и лишний раз напомнил себе, что он — лицо важное и влиятельное, что без него грастии так бы и топтались с ноги на ногу. Эмастим был на удивление несговорчив с незнакомцами, и Моника знала, что человек перед ней редко слушает и ещё реже слышит того, кто ему не нравится. Она же была из тех, кто стремится найти компромисс даже тогда, когда шансы изначально малы.
И старший блюститель, оставив за спиной что худощавых, что коренастых, гордо встал напротив незнакомки. Эмастим не стал кичиться статусом или происхождением — все присутствующие и так знали, что за человек перед ними.
— Это что, грастиям ставит условие один-единственный человек? Не смущает разница сил?
— Если бы у меня были сомнения по этому поводу, я бы здесь не стояла. Я не ставлю условие, а прошу выслушать.
Купол кивнул, будто разрешая начать говорить.
— Весь внимание.
— Я прекрасно понимаю, что вы поддерживаете строй и идеи покровителей, Эмастим. У меня нет цели переубедить вас, но люди на площади имеют право услышать не ту картину, что им рисуют. А мы имеем право о ней рассказать. Дайте им возможность понять, что есть альтернатива.
— Альтернатива в чём?
— В том, кто они есть на самом деле.
— Совсем не вам решать, кем им следует быть. — Блюститель отвечал нарочито враждебно.
— Верно, не нам. Им самим. Каждый человек после услышанного может вынести своё. Презрение к нам или понимание собственной ценности — это не важно. Если люди решат, что услышанное — это вздор и полная чушь, то так и быть. Но пусть это будет их вывод. Пусть решают они сами, а не вы. Мы здесь не для убийств, погромов и разрушений. На площади сейчас ни…
— Ты в своём уме?! — рявкнул тот. — Покровители — единственные, кто сможет удержать и объединить Мейярф. И заменить их невозможно, просто невозможно! А твои люди прервали их торжественную речь! Сперва угрожаете Мейярфу, творите диверсии, приносите раздор и беспорядок, а после просите снисхождения? У меня, того, кто стержень всего порядка в этом городе? Да ты не в себе!
Тот шагнул вперёд, но металл перед ним быстро принял форму острой и шипастой волны. Мужчина сжал зубы от злости и окинул девушку перед собой взглядом, полным отвращения. Моника продолжала общаться так, будто не замечала этой враждебности между ними.
— Вы в самом деле верите в то, что сейчас говорите, господин Купол? Что прервать торжественную речь — это преступление, а разговор с населением — раздор и беспорядок? Вы в это верите?
— Здесь есть люди, действиям и словам которых вам не стоит перечить, — заключил мужчина. — Есть система, и не таким, как вы, её менять. Покровители, они ведь дали нам всё! Дали нам законы, которые вы хотите отнять, прикрываясь благом! Никогда этому не бывать. Никогда.
Пока слова Эмастима покрывались всё более широкой коркой строгости и осуждения, что Моника, что несколько десятков караульных напротив, просто ждали. Блюститель говорил шаблонами, от которых уже тошно было, потому она слушала лишь краем уха. Понимала, что даже сядь и объясни всё как есть, расскажи об их цели от и до, дай альтернативу и попроси хотя бы задуматься об изменениях — такие люди не поймут.
— Это преступление против города! — проревел Эмастим Купол, уже вовсе не такой спокойный, как в начале разговора. — Это убийство наших ценностей!
Каждый вздох делал его злее. Купол не давал выразить мысль и всё кричал, что дурить себя никому не даст. Он искренне надеялся, что виновная почувствует тот укол вины, что всё не появлялся и не появлялся. Но собеседница не смотрела на него как на главного представителя закона этого города. И почему-то позволяла себе смотреть не как житель на главу центрального грастийства, а как простой человек на простого человека. Точно поведение интриганки и заговорщицы.
Когда Эмастим в порыве взялся за рукоять оружия, Моника тут же применила аромат. Между ними возникла высокая металлическая стена, полностью закрывающая вход для каждого извне. Вступать в бой она не планировала в любом случае, но безмерно раздражало, что её даже не пытались услышать. Слепая злоба в глазах и нежелание даже думать о компромиссе, больше ничего.
Моника чувствовала, как грастии стреляли в металл, как тщетно пытались разрубить или проломить его. С ним мог совладать только носитель, потому за свою часть задания девушка была совершенно спокойна. Лишь надеялась, что у остальных не возникло проблем.
* * *
Мортимер, перекрывший западную улицу, не утруждался кого-то убеждать. С ним тоже не сказать, что пытались выйти на диалог, поэтому это было взаимное желание не размениваться на мелочах.
Было важно проявить себя достойно. Чёрная одежда — убийственный выбор для такого жаркого города, но всегда очень гармонично смотрится с его тростью и цветом волос. Ему была важна эта не всегда уместная “безупречность” в вещах и ситуациях. Чтобы удар в солнечное сплетение унёс сознание именно с первого раза, чтобы кости если и ломались, то ровно пополам, чтобы ногти были одинаковой длины, а обувь и одежда сидели как влитые. По тем же причинам было важно выглядеть в столице с иголочки, даже когда вокруг океан грязи.
Мортимер убрал волосы с лица и второй рукой покрепче сжал набалдашник трости. После большим пальцем провёл по кольцам, чтобы убедиться, что те на месте. Грядущий момент должен был стать противостоянием. Именно этим словом. Нужно было показать себя так, чтобы ни он, ни присутствующие не сказали, что это была “заварушка”, “потасовка”, “драка”, или чего хуже, “побоище”. Именно “противостояние”. Мортимер обожал это слово всей душой. Его и то, что оно в себе несёт.
Когда грастии ринулись на него, всё в округе залила грязь. Появившиеся чёрные густые лужи начали разрастаться на глазах и жёлтый цвет временно уступил чёрному. Болотом покрылись и стены зданий, и песок с брусчаткой. Один сплошной организм, оказавшийся полноценным и живым. Смоляные руки тянулись из луж и хватали грастий за оружия и конечности, растекаясь по телу и сковывая движения. Словно подчиняясь движениям трости, лёгкие колебания перерастали в настоящие волны и набрасывались на дозорных. Пачкая их с ног до головы, грязь мешала нормально открыть глаза, дарила ощущение липкости, вязкости, тяжести, и вдобавок вызывала тошноту своим запахом.
Мортимер не жалел грязи. Не жалел жителей и торговцев, которым случайно досталось. Чёрные стены, смоляной песок и вонь — вот стихия, окутавшая западную улицу. Важно было совсем другое.
Управлять ей, но не стать её частью. Запачкать всё что только можно, кроме себя. Потому каждый раз как парень шагал, под его ногами появлялся островок чистоты, на котором мог стоять лишь он один. Ни одна волна, ни одна капля не должны были коснуться его, потому Морти то и дело осматривал свой флайо, свои руки и обувь. Простая причуда или настоящая мания — она воодушевляла драться на всю силу. Чувство, что заставляло человека двигаться ещё быстрее, а грязи давала выпустить заложенный в ней хаос. И сейчас одежда Мортимера была в безупречном состоянии.
____________________________________________________________________
[1] Три десятка фаланг эквивалентны примерно двенадцати метрам.