В этой главе сердце не перестаёт, а начинает стучать.
— Что за чушь? — Тесс отскочила назад, к Глэдис, и ждала ответа на вопрос. — Почему вы ни слова не сказали про носителей? Сколько вы были в Мейярфе, а?!
Пракси хотелось ответить ей самыми гадкими ругательствами, но он сдерживался. Парень понимал, что часть вины лежит и на нём. Пусть не он лично прозевал это, пусть он поехал в Мейярф только чтобы помахать кулаками в случае опасности, но неприятное чувство безответственности всё же терзало его. Пока Пракси помогал оттеснить Вереск, в голове только и крутились мысли, что бы им ответить.
— Замолкни ты уже и соберись! — рыкнул парень в ответ. — Не знаю я ничего! Не знаю!
— Это рушит… рушит вообще всё, что мы придумали. Вообще всё!
Несмотря на распри, Тесс хорошо чувствовала, когда льду нужна помощь. Пока Пракси вовсю пытался обездвижить очередного болвана, ни одна деталь не оставалась без внимания. Что бы это ни было, на своём пути оно сталкивалось с одной и той же силой: горящие угли вяло падали на полпути до цели, осколки стекла были не в состоянии пробить кожу, а от мчащихся по асфальту ударных волн можно было запросто увернуться.
Тем временем бабочки перестали просто лишь оттягивать время. Теперь они врезались в недругов и жгли, жгли так сильно, будто состояли из кислоты. Боль была сильной и заставляла если не бежать, то дважды подумать, прежде чем лезть на рожон. Вокруг Глэдис их было так много, что как ни изворачивайся, близко подступить к ней не получалось.
Когда же трое из Вереска выбыли из игры, оставшиеся перешли в активное наступление. Они двигались навстречу, окружали, залезали на невысокие здания и пытались зайти с тыла. Трое их оппонентов стояли спина к спине и старались контролировать всё пространство.
— Вереск здесь! — в панике кричали одни дозорные. — Назад, назад! Дайте им место для сражения.
— Нет, дурни! Вперёд, помогайте, помогайте Вереску! — возражали другие.
Дисциплина дала трещину, и пока большая часть грастий оставалась в стороне, некоторые из них рванули вперёд. Те хотели отвлечь внимание на себя, пока Вереск не займёт позиции и не окружит. Самый быстрый из дозорных успел даже замахнуться, но до цели так и не добежал. Его остановил не лёд, не бабочки, а яблоко. Оно разбилось точно о голову караульного и разлетелось на части. Мужчина упал и схватился за лицо, а его товарищи остановились.
Яблоко прилетело из толпы неподалёку, что до сих пор казалась одной большой, но безобидной лужей. Под осуждающий гомон полетели не только яблоки: в расход пошли камушки, горшки, кружки, монетки и вообще всё, что попадалось под руку и могло лететь. Доселе осмелевшие грастии попятились, но толпа не прекращала: некоторые метили уж больно метко, чтобы дать грастиям уйти. Такие же красные яблоки попали по голове сначала одному, потом второму и третьему дозорному.
Самым действенным решением оказалась физическая сила. Мужчина из Вереска, чей аромат напоминал кучу управляемых стеклянных осколков, ринулся к толпе. Один из метающих яблоки пареньков в первых рядах не успел занести свою руку для очередного броска, как схлопотал размашистый удар по лицу. Когда он упал наземь, то выхватил ещё, затем ещё один. Толпы зашумела громче, но начала разбегаться и прятаться. Удар за ударом, пока кулак носителя не упёрся в лёд.
Юношу окутал холодный плед. Взгляд Пракси вцепился в человека, что крепко сжимал кулаки. Слепая месть закипала внутри вместе с неподконтрольной яростью. Сам себе он поклялся, что пока кто-то из них двоих не будет лежать с переломанными пальцами в груде стекла или льда — никаких компромиссов. Ни одной поблажки носителям, у которых поднялся кулак на тех, у кого нет аромата. Для Пракси это было равносильно ошеломительному удару из-под тишка по ребёнку, который вдвое меньше его самого и не ожидает этой подлости.
— Чернь! Только что ты переступил грань, паскуда! — парень бросился навстречу.
Пракси дал своему аромату карт-бланш: никаких переживаний о сломанных конечностях, обморожении или непредвиденных травмах. Они вошли в симбиоз, где носитель направляет лёд, а тот вершит волю своего хозяина. Его злили и глазеющие дозорные, и смотрящие на него как на добычу придурки из Вереска, но ярость лишь подпитывала парня как нельзя сильнее.
Лёд не оставался статичным, постоянно менял форму и даже не думал проигрывать какому-то там стеклу. Послышался протяжный треск, и разбушевавшаяся стихия остановилась в последнюю секунду: её зубы, выросшие из-под земли, сомкнулись на уровне шеи. Сдержаться и накрепко не сжать холодные клыки — это была война с собственной ненавистью. Ещё немного, и человек лишился бы жизни, а ледяная стихия и дальше расстилалась по улицам и площадям, со всей своей враждебностью нападая на каждого, кто захочет её остановить.
Амарантин человека, что управлял этой слепой злобой, кипел[1]. Он в буквальном смысле бурлил в нём, перешагивая далеко за рамки закрытых глаз и сосредоточенности. Всё, что он находил враждебным, обгладывал лёд. Замерзало стекло и снаряды, блики и огоньки, руки, шипящие жидкости, колючий песок, лезвия и сами люди. Всё, бросившее вызов холоду, утопало в голубых глыбах.
С чем Пракси не мог совладать, так это с количеством. Каждый, с кем он сталкивался, вне зависимости от аромата, в конечном счёте выбывал из игры. Из-за усталости, связь с ароматом то пропадала, то вновь появлялась, но череда побед не прерывалась. Пракси превозмогал раз за разом, пока не пришло осознание, что сколько бы он ни побеждал, целей не становится меньше. Люди из Вереска замирали, но их место занимали другие, такие же быстрые и опасные. Тогда Пракси начал только защищаться, а не охотиться. И вскоре к нему впервые пришло понимание того, что, сколько бы он ни надрывался и ненавидел, как бы ни хотел потушить Терсиду и победить, у него это не получится.
* * *
Докс бросил защищать Маччери. Сейчас парень нёсся по крышам зданий чтобы поскорее оказаться поближе к заварушке. На его глазах Мортимер утонул в своём аромате, но что там происходило на восточной улице разглядеть было невозможно. Он не аккуратничал, потому по пути не раз подворачивал ноги и даже ломал их из-за очень неудачных приземлений. Парадокс ковылял, если не получалось ковылять — падал и просто полз, надеясь, что его аномалия сработает поскорее. Когда тело приходило в порядок, он поднимался на ноги и бежал что было силы.
“Вам запрещено умирать”. — Слова Фриды снова и снова звучали в голове. — Запрещено, запрещено, запрещено. Никто не должен погибнуть. Никто.
Добежав, Парадокс нырнул в узкое пятиэтажное здание, которое заприметил по пути. Никакого внимания на посетителей или кем там они были — парень просто промчался мимо них на самый верх. Надеялся, что вся его невезучесть, все жизненные уроки и шуточки, которые в обычное время кажутся забавными, сейчас обойдут его стороной. Пусть именно в этот раз ему повезёт, и крыша будет открыта.
“Потом будь что будет. Хоть потоп, хоть пекло, пожалуйста!”
Парадокс с такой силой врезался плечом в дверь, ведущую на крышу, что потерял равновесие и едва не упал. Наверху уже было достаточно зевак, которые наблюдали за происходящим, выглядывая из-за перегородки. Больше всего подростков и детей, но было среди них и несколько взрослых.
— Уматывайте отсюда все. Быстро, быстро! Уматывайте! — он старался сделать голос пораздражённее и агрессивнее, чтобы никто не начал спорить. — Бегом, я сказал, не то прямо сейчас грастий сюда приведу!
Наблюдатели отреагировали так, словно знали, что попались на самом страшном из преступлений, и не думали препираться. Парадокс торопил их и даже подталкивал в спину, а когда последний мальчуган оказался на лестнице и повернулся что-то спросить, Парадокс захлопнул дверь прямо перед его носом. Вход он подпёр тяжёлой бочкой с жидкостью внутри — не гарантия безопасности, но немного времени в случае чего выиграет.
С этого ракурса всё было видно как нельзя лучше. Тесс лежала у ног одного из Вереска, колена её были поджаты, а руки находились у живота. Девушка шевелилась едва-едва и нельзя был рассмотреть, в сознании она или нет. По всей улице было почти с десяток людей, примороженных то к зданиям, то к брусчатке. Было видно, аромат Пракси всё ещё кипел, но даже так, они с Глэдис очевидно не справлялись — против них стояло близ семи человек, в каждом из которых были силы сражаться.
Из пальцев Парадокса тут же хлынул аромат: он представил, как три неразрушимые и неосязаемые цепи преодолевают пространство и оплетают сердца нужных людей. Так он оберегал тех, у кого хотел забрать боль или кому не мог позволить умереть с первого раза. Даже с его цепями, всё шло совсем наперекосяк. Докс словил себя на мысли, что сейчас от оптимизма и уверенности не осталось и малейшего следа. Носители из Вереска пользовались своими ароматами так, будто тренировались далеко не первый год.
Он увидел, как девушка в капюшоне метнула в Пракси что-то, напоминающее алмазный диск. Со стороны это выглядело так, словно диск на огромной скорости пролетел сквозь, но Парадокс сполна ощутил этот удар. Ему перерубило берцовые кости левой ноги, и он тут же схватился за ограждение, чтобы не упасть наземь. Пусть боли и не было, ощущение казалось совершенно мерзким и отвратительным. Он не смотрел вниз и старался думать только о картине перед ним, чтобы не нагонять паники.
Возьми Парадокс ещё несколько таких ударов, и тело просто не успеет вернуться к здоровой форме. Носителей было слишком много, чтобы выдержать хотя бы по одному попаданию от каждого из них. Парень словил себя на мысли, что оставались считанные секунды до катастрофы, которой хотелось избежать всеми силами. Он не знал как может помочь. Как Пракси и Глэдис справятся со всем этим ужасом лишь вдвоём. Но если проиграют, то быть среди проигравших и Парадоксу. Пусть в итоге отлетит его собственная голова, но время он потянет. Ещё как потянет.
* * *
До последнего не хотелось открывать глаза. Казалось, так можно спрятаться от происходящего вокруг. Но картина всё равно становилась понятной, как бы ни хотелось обратного. Мия чувствовала, как пульсировали кончики пальцев оттого, что руки были слишком сильно связаны за спиной. Она сидела на стуле, а ноги её плотно прилегали одна к другой. Двигаться было страшно и всё, что получалось, это глубоко вдыхать воздух и не открывать глаза. И тогда, может, сознание бы затуманилось и перенеслось в любое другое место или тело, только бы не оставаться здесь. Эти несусветные глупости казались совершенно реальными: стоит поверить в них, и они станут настоящими, подобно аромату. Но только прозвучал чужой голос, как надежда на несбыточное рухнула. И тогда внутри осталось так мало веры в себя, что даже глаза открылись сами по себе.
— Пора просыпаться, Мия. Пора.
Она находилась посреди небольшого квадратного помещения с хорошим освещением и маленьким окошком. Оно напоминало чердак, правда, ухоженный и даже роскошный. Мия сидела на стуле перед людьми, что выстроились в форму полукруга, заслоняя собой дверь. Только один человек оказался прямо возле неё. Он чуть наклонился, дотронулся тыльной стороной ладони до щеки, и от этого стало непомерно жутко. Ничего во внешности этого человека не изменилось, словно рутина Мейярфа никогда не исчезала, а Стеокс оказался лишь лучшим и самым долгим из снов.
— Ты ввязалась в опасную игру, девочка, — с удивительным теплом произнёс Зауж. — В опасную игру совершенно не с теми людьми.
Мужчина горько улыбался, словно разочаровался в человеке, которому всецело доверял. Стало боязно, что кривая улыбка в любую секунду превратится в злую гримасу, и Зауж даст свободу своей жестокости. Но он всё так же щурился, гладя её по щеке и говоря если не ласково, то сдержанно.
— Интересно приключилось. Я ведь, если подумать, первый человек, которого ты встретила на своём пути. Когда мы с тобой м-м… расстались, Мия, когда ты просто не вернулась, я заподозрил неладное. Но я и подумать не мог, что тебя занесёт так далеко. Нет. Думал, что рыщешь в переулках Мейярфа в поиске лучшей жизни. А ты стала вон какой… Хочешь, скажу свободной, вы ведь так грезите этим словом. И как, нравится? Скажи честно, нравится, к чему привела тебя свобода?
Прошли месяцы, а она до сих пор была ему неровня. Запинающаяся девчонка даже смотрелась жалко на фоне Заужа, тем более сейчас. Теперь этот человек воспринимался не как отдельная личность, а как часть того огромного лика, наблюдающего за всей столицей и гремящим своим голосом так, чтобы слышал каждый. Зауж перед ней был или был бы сам Матиас Мендакс — всё это одно и то же. Лица стоящих позади людей отличались, но каждого из них связывал один разум. Противостоять одному Заужу было невозможно, ведь сейчас она говорила не только с ним. Лицом к лицу Мия находилась с тем единым Покровителем, что ни на секунду не спускал глаз со столицы.
И этот цельный образ напоминал чудовище, нацепившее на себя костюм человека. У чудовища этого не было большой пасти, оно не выглядело уродливым, но казалось непомерно прожорливым и непобедимым. В нём ощущалась и сила, и умение находить лучшие из слов, но никакого чувства равенства, ведь чудовище по определению было намного выше. На Мию смотрело не что иное, как самая могущественная сторона Мейярфа.
— Я никогда не пойму тех людей, с которыми ты пришла. Для меня они неисправимо больны с самого начала, и я бы даже не стал тратить слова, чтобы до них достучаться. Но вот ты, Мия, другая. Тебя я видел здоровой, потому хочу понять, где же та точка невозврата. В какой момент тебя пронзила мысль, что ты веришь этим людям? Что ты готова попрощаться с жизнью, готова потерять себя, лишь бы оказаться с ними здесь?
— Зауж, вы не…
— Отвечай мне. Не перебивай и ни о чём не проси. Отвечай.
— Когда, наверно… Наверно, когда они дали мне выбор. — Мия покачала головой и ей было стыдно от того, насколько уязвимо звучали эти слова. — И когда рассказали, что это для них такое, жизнь. Тогда я и поставила на кон свою.
— Не жалеешь? Только искренне.
— Не жалею.
Услышав ответ, Зауж вынул оружие из внутренней стороны плащёвки и положил ей на колени. Она тут же узнала это произведение искусства, сплетённое из стебельков и страсти. Перед ней лежала «Оттепель», целая и невредимая. Стебли не были сломаны, а значит, одна-единственная пуля не нашла свою цель. Увидев оружие у себя на коленях, а не в руках Кейтлин, почему-то стало совсем тоскливо. Оно ассоциировалось с замком, с их тренировочной площадкой и неспешным круговоротом дней. Перед ней лежал единственный друг, живой или нет, но совершенно чуждый этому месту, как и она. Их общий дом находился невероятно далеко.
— Зря не жалеешь, Мия. Потому что люди, которым ты поверила, сами пошли на верную смерть, не забыв захватить с собой молодую девушку, которая вообще ни при чём. Вереску удалось подавить дебош, и пока мы с тобой говорим, трёх человек прямо сейчас казнят на площади. Смертный приговор для остальных заговорщиков — вопрос нескольких десятков минут. — Сперва Зауж говорил с неприязнью, но в какой-то момент его речь стала походить на нравоучение. — Ты пойми, это ведь даже не сражение правых и неправых. Вся затея больше походит на спичку, что бросили на цемент, чтобы его поджечь. И сейчас эта спичка просто-напросто погасла. Но я хочу поговорить не о преступлениях, а о другом. О важном и для тебя, и для меня.
Он ходил вокруг, но ни на секунду не отдалился. Руки поочерёдно касались то спинки стула, то неподвижных плеч.
— Я могу быть тебе неприятен, но скажу как есть. Уже не как молчаливой девочке, что таскает чемоданы, а как человеку, который окунулся достаточно глубоко, чтобы знать правду. Ты направила свой потенциал в ошибочное русло. Тебя окружили люди, которые злоупотребляют силой, что у них есть. За этим… добродушием, что они тебе показывали, скрывается неуважение и жажда раздора. Я, признаться, слегка чёрствый человек: вот тебе дом, вот еда, чемоданы в руки и вперёд. Беспринципно, но честно. А есть искусители. Они назовут себя друзьями и будут улыбаться так часто, что начнёшь привязываться к ним. Они откроют тебе пустяковый секрет, выдав это за сокровенную тайну, и попробуют нащупать что там у тебя внутри. А потом зародят в твоей голове какую-то разрушительную идею, обязательно обозвав её притягательным словом. Любовью, мечтой, свободой, бесконечностью или выбором — не важно.
Мия не подымала головы и смотрела на револьвер у себя на коленях.
— Они представились тебе как последователи добродетели, но подумай, что, если они разрушители? Этот город — механизм, работа которого отточена до идеальных мелочей. И эта работа должна сохраниться любой ценой. — Нравоучительный тон сменился на более мягкий, будто Зауж ни в чём никого не винил. — Я, признаться, тебя недооценил и не разглядел весь потенциал. И вижу, что просто таскать чемоданы — ну не твоё. Поначалу я этого не увидел, да. Но ты человек многограннее, и я хорошо понимаю, как хочется куда-то деть свой потенциал. Вот только ты отличаешься от них. Отличаешься тем, что ты совершила ошибку, а они — преступление. И я не хочу наказания для тебя, Мия. Не с ними на петле тебе проводить последние секунды жизни, так я думаю. Потому больше никаких чемоданов и пыльных комнат. Сейчас, видя твой потенциал, я тебе это обещаю.
И больше ничего не осталось. Как бы ей ни был нужен хоть малейший намёк на надежду, хоть одна бабочка, залетевшая в окно, ничего не происходило. Только пойманый человек и револьвер на его коленях. Единственным, казавшимся близким в эти секунды, стало средство, предназначенное для убийства людей. Мия всё смотрела на него, а стебли блестели ей в ответ.
— Подумай, ради кого тебе стоит жить. Посмотри на это со стороны взрослого человека. Пойми, что мы не придумываем правила, которые не нужны. Никаких прихотей, Мия, никакого сумасбродства. Мы хотим создать прочных людей, взрослых и ответственных. Такие умеют отказаться от своей забавы ради благополучия нашей столицы. Ведь мы отбираем у людей не еду, а то, чем они могут отравиться. И в то же время подумай о том, под какую черту тебя подвели те, кого ты называешь друзьями. И если ты действительно сможешь посмотреть на всё это глазами взрослого и здорового человека, то каждый из нас тебя поддержит. Я ищу в тебе не предательство маргиналов, которые притворяются твоими друзьями. Я ищу желания стать лучше. Желания перестать быть ведомой. Разве тебе не хочется перестать, наконец, спотыкаться и падать, скажи мне? Поэтому подумай о том, Мия, ради кого тебе хочется жить. Ради целого здорового организма, где ни одна, ни одна клетка не причинит тебе зла, потому что её жизнь напрямую зависит от твоей, или ради тех людей, которые пытаются взрастить из тебя вредителя?
Мысли зациклились на разных образах, в которых умирает человек. Взрослый и молодой, он умирает быстро или мучительно долго. Мия была уверена, что в наличии у неё есть минимум два варианта быстрой смерти — как ни крути, а уже свобода выбора. Если она сейчас согласится, то умрёт мгновенно, даже не вставая со стула. Решение, вызванное примитивным страхом, станет концом для человека, которым она себя считала. Который прожил всего ничего. Она будет ходить неотличимая внешне, но станет частью того зверя, что сейчас стоит перед ней. Её голос будут слушать люди, её слова станут для других судьбоносными. Она будет говорить о высоких вещах и принципах, понятия не имея, где оставила свои.
Или публичная казнь. Здесь всё было проще, и от этой мысли просто кидало в дрожь и холод. Первозданный страх, с которым ничего не поделать, сколько не готовься. Но если будет выбор как умирать, пусть она исчезнет так же, как появилась и её утопят в крови. Эти мысли казались глупостями, потому что о таком виде казни ей слышать не доводилось. Но будь у неё последнее желание, именно этого она и попросит.
Единственный друг помогал справиться с трепетом внутри. Стебли оружия на её коленях были особой формой искусства. Рукоять револьвера была остроконечным вестником изменений. Дуло — калейдоскопом, показывающем в тысячи раз больше, чем белое с чёрным. Щелчки барабана напоминали стрекотание живого. Маленький спусковой крючок — безвозвратную и длинную дорогу вперёд. И этот звук выстрела — гимн всего человечества. Мия была не одна. Это людей перед ней оказалось всего с десяток. На её сторону стали трагедии и сказки, стали музыка и эскизы, открытия, порывы, озарение, образы и воображение всех тех, кто ночью прятался по подвалам, чтобы остаться собой. С ней было всё то, что оставалось неисчисляемым.
Мия представила бездонные глаза ужаса, в которых не должно было быть ничего. Но в самом их конце, по ту сторону, что никогда не видел человек, она видела погибающую птицу, которая на скорости врезалась в стену. Там, совсем глубоко, отсвечивала одна-единственная пуля револьвера, до сих пор остававшегося парализованным. И за этим пряталось что-то большее. Там была физическая форма мелодии, которую мог наиграть только один человек. Ещё дальше — блеск бестелесных бабочек, обитающих под зонтом. В полной темноте обитал гитарный звук в форме пожара. Затем, намного-намного глубже, стоял замок посреди поляны, что каждое утро встречал рассвет. И в самой глубине чёрных глаз своего страха, там, где уже никто и не ищет, стояла девушка, которая разучилась видеть темноту. Она была настоящей.
И накатило чувство, когда жизнь явилась не хрупкостью, а шквалом. Жизнь, что взрывается красками, а не крошится, когда останавливается сердце. Жизнь, которую не жаль отдать, чтобы почтить её память. Это было чувство неизбежного, сопровождаемое лёгкостью от мысли умереть живым, а не остаться в живых мёртвым.
— Знаете, а она восхитительна. Та мелодичная и практически незаметная ложь, которой вы отравляете предложения — она восхитительна. Клянусь, какая-то часть меня верит каждому вашему слову. Вы обещаете так, что нельзя отказаться. Вы убеждаете, и я запросто могу представить, как часть меня жадно и восторженно обгладывает каждое ваше сладкое предложение. Но эта часть прямо сейчас умирает. Она трескается, Зауж. Разрушается и исчезает. Ведь хоть обещания ваши приторнее некуда, но вот вопросы вы задавать не умеете. Вы хотите, чтобы я перестала падать, но я упаду и поднимусь ещё не раз. Только так ведь и протаптываются новые дороги, но вы этого не поймёте.
Мия пробежалась по глупым лицам чуть дальше от неё и те вызвали у неё смех. Смех настоящий, не вызывающий стыда и не казавшийся неуместный. Она чувствовала, что её слова лучше и прочнее всего, что она произносила до этого.
— У вас есть враг, покровители. Он живёт в человеке перед вами и внутри каждого, с кем я пришла. Он есть и в некоторых людях, на которых вы время от времени тычите пальцем. Сейчас внутри меня рушатся очень высокие стены, даже несмотря на связанные руки и монстров передо мной, которые притворяются людьми. И несмотря на связанное тело, несмотря ваше численное преимущество, моя победа безоговорочна. Во мне оживает ваш враг, покровители, имя которому — идея. И сколько вам ни говори, вы, к сожалению, не сможете понять, что антижизнь всегда оказывается слабее своего кровного врага. Потому спасибо за ваше подобострастие и ложь — мне нужна была эта стрела, которая пробьёт меня насквозь и склонит чашу весов навсегда. Это те весы внутри, что застывают и едва ли могут поменяться. Один только вопрос из ваших уст, и вы обрели для себя заклятого врага. Вы пишете название своей столицы с заглавной буквы и так боитесь, что с неё же будет писаться и слово «Человек». Но сейчас вся моя сущность вовсю кричит, что этот день скоро придёт. Потому отвечу на ваш провальный вопрос о том, для кого я хочу жить. Я хочу жить не ради вас и ни в коем случае не ради них. Я хочу жить ради себя самой. Это особенные эмоции и мысли внутри, но и их вы не поймёте. Я произношу эти слова с гордостью, и я их понимаю. Я хочу жить ради себя.
Мия выждала паузу, и в её голосе послышался яд, который она не смогла сдержать.
— Вам это противно, великие покровители? Из-за отвращения к этим словам вы ломаете человеческие жизни?
Все на какое-то время замолчали, даже не двигались. Затем Зауж сделал ещё один уверенный шаг вперёд и оказался слишком близко. Его лицо находилось на расстоянии одного лёгкого покачивания. Его единомышленников здесь будто и не было, только они вдвоём. Мужчина колким запугивающим взглядом смотрел в глаза девушки, которая с достоинством смотрела в ответ. Она не отнеслась к этому вызову всерьёз. Становилось понятно, что его силы ей не ровня, и за взглядом, укрытым угрозой и агрессией, ничего нет. Простейшее колыхание, и его лоб коснулся бы её. Но этого колыхания не случилось — пропасть между ними оказалось слишком большой. Покровитель заговорил медленно и разборчиво.
— Ты понимаешь, осознанность — вещь бесценная. Руками толпы осознанные люди способны воздвигать города и способны рушить их. Мы показываем людям нужную дорогу и прививаем послушание не из-за неприязни к их пути развития. Нет. Вся проблема в самом самосознании и том, куда оно может привести. Люди, ставшие индивидами — непредсказуемая и невероятная сила. Сокрушающая и созидающая. Но мы уже давно создали все, что нужно, Мия. Теперь важно не допустить массового появления тех, кому построенное может быть не по вкусу. Ты ведь видишь, нам по зубам и десятитысячеликая толпа, мы справляемся с ней. Но хотя бы сотня таких, как вы, идущих против здравого смысла, отказывающихся от взаимовыгоды, и все пропадёт. И не для того ведь строился Мейярф, чтобы пропасть.
Только после этого на лице Заужа появилось разочарование. Дальше ему было говорить будто даже тяжелее, чем до этого.
— Я зря возложил на тебя надежду. Ты настолько же неизлечима, как и твои соратники. Твои слова, взгляд и то, что ты улыбаешься тогда, когда следует плакать, — всё в тебе об этом говорит. Ты в упор не видишь последнего шанса.
Мужчина трясся, скорее от злобы, нежели от чего-то ещё. Что-то вывело Заужа из себя, хотя Мия продолжала молчать. Он сжал зубы и злобно процедил первое предложение, медленно, чтобы каждое слово было услышано.
— Все эти человеческие порывы проиграют закону. И если есть люди, которые считают по-другому, то они либо примут сторону закона, либо исчезнут. Наши руки дотянутся до них, наши голоса услышит каждый. Мы задушим вас всех. Даже то, что я сейчас вижу в твоём взгляде, Мия, неисправимо. И если не получается решить всё словами, я выскребу это из вас самих, словно распухшую опухоль. — Он взял с колен Мии оружие, и дуло прильнуло чуть выше солнечного сплетения. — Ведь неподконтрольная нам осознанность и полёт мысли, — это катастрофа. Я ненавижу их. Я презираю их. И тебя, сидящую передо мной связанную гадкую девчонку, я тоже презираю. Потому что даже несмотря на канаты я знаю, что ты смотришь на меня, как равный человек. И мне почему-то мерзко от этого. Мерзко до того, что хочется стереть это чувство любой ценой. Мы готовы дать людям что угодно, лучшее государство, которое они заслуживают, но не осознанность. Только не осознанность.
Зауж схватил револьвер и дёрнул какой-то крючок позади. Он стал куда спокойнее, словно выговорился. Только дуло револьвера нацелилось чуть выше солнечного сплетения, на лице мужчины даже появилась улыбка. Мия была уверена, что сейчас не существовало слов, которые бы его остановили. Точка невозврата осталась позади.
— Но пуля может решить всё. Пули не различают идей и вер. И если слова не помогут, то помогут пули, которых на всех хватит. Ведь что человек, что самосознание уязвимы к пороху. И я готов самолично возвести Мейярф, построенный на нём.
Раздался одиночный выстрел и стебли «Оттепели» завяли — пули больше не было внутри. Она исчезла, забрав с собой и хрупкую, только зародившуюся жизнь.
____________________________________________________________________________
[1] Кипение амарантина — когда носитель тратит слишком большое количество амарантина за короткий промежуток времени, тот начинает вырабатываться быстрее и быстрее с целью восстановить свой изначальный запас. Этот короткий период, когда выработка вещества многократно увеличена, но носитель не даёт ей вернуться к изначальным показателям, и называется кипением амарантина. Потенциал аромата становится многократно выше обычного, но такие манипуляции почти всегда сказываются на последующем состоянии носителя. Если обычно это острое чувство тошноты и усталость, то после кипения амарантина побочными эффектами могут стать ожоги, судороги, кровохарканье и травмы внутренних органов.