В этой главе живьём сгорит человек.
Вилсон заранее настоял, чтобы утром в Ноксеналь[1] Мия проснулась к шести утра и составила ему компанию. Он, бывало, смотрит сухим взглядом, оценивает, а потом говорит. И если уж Вилсон называет собеседника по имени, а не фамильярничает, то это что-то серьёзное. Когда он пригласил пройтись с ним утром в Ноксеналь, то произнёс её имя целых три раза — предложение серьёзнее даже сложно представить.
По сонной лужайке их шагало четверо: Мелисса, которая на ходу умудрялась читать, они с Вилсоном и Парадокс. Последний тащил за собой тележку и то горбился, то ворчал чего, то просто бубнил что-то жалостливое с уставшей и кислой миной на лице.
— Мелькающий табун, — рассказывал Вилсон, — это огромный, путешествующий по Эмиронии рынок.
— Ага, там есть столько всего! — восторженно поддакнула Мелисса, перелистывая страницу. — А называется он так потому, что рынок почти никогда не стоит на месте и постоянно движется. То тут, то там, оттого и слово «мелькающий».
— Словом, в Табуне чего только не найдёшь.
— Ага! — снова встряла Мелисса. — Там и сервизы необычные есть, и лейки красивые, да…
— Мелисса, лейки и сервизы много где продаются. Я Мие сам расскажу что там есть, хорошо?
— Ага. Ой-йой, — той было совсем не до споров. Девушка не смотря перешагнула камень и, судя по всему, была поглощена каким-то важным моментом книги.
— Есть много чего, это правда. Иногда такое откопаешь… Рассказывали уже историю про восемь париков?
— Нет, про парики ничего не знаю.
— О-о. Ну, купила Кейтлин, значит, как-то восемь париков в Мелькающем Табуне. — Вилсон улыбнулся. — Купила только потому, чтобы принять участие в конкурсе. Там тратишь большую сумму и может повезти выиграть главный приз. А конкурс простой донельзя. Десять банок до краёв наполненных дождевыми червями, а в одной из банок на дне лежит брошь с сапфиром. Ну, суёт она руку и проигрывает, само собой. Давай ещё восемь париков покупать, чтобы снова попробовать. На восьмой раз удалось — брошка действительно была, да и с самым настоящим сапфиром, как потом оказалось. Удивительно, конечно. Кейтлин потратила, ну, чтоб не лукавить, триптихов двадцать, не меньше. В итоге заимела больше шести десятков париков и брошь, которую я на ней ни разу не видел. Проще и дешевле было просто купить себе брошь с сапфиром, вот и всё.
Они оба посмеялись над историей, но Вилсон уловил в её взгляде и смехе что-то, что выдавало оторопь и лёгкое смятение.
— Так. Чепуха какая, они тебя что, даже в деньгах разбираться не научили, правильно?
— Просто пока меня учат языку. И ещё аромату.
— Да чепуха, говорю я тебе. Это же куда важнее всяких там ароматов и даже языков, — неодобрительно покачал головой собеседник и кратко добавил: — Не беда, займёмся. Лично расскажу про номиналы, выдам денег и научу их тратить, а то без этого ну никак. Ты мне только напомни, как вернёмся. Так, а тележка?!
Он тут же обернулся. То, что кто-то бы назвал криком, на деле было гулким звуком, будто сквозняк, что пролетал сквозь трубу. Крикни Вилсон по-настоящему, наверняка бы уши заложило.
— Молнии вам на голову, злыдни. Прям чтоб хорошенько шандарахнуло так. Почему я должен быть каким-то посыльным?! — возмутился Докс. — Это даже не посыльный, а неясно чего. Мне ваш рынок сдался? Покупаете ерунду, сами её и возите.
Лицо парня действительно выглядело так, будто он готов был бросить эту тележку, лишь бы не тащить за собой.
— Так, Парадокс, — строго произнёс Вилсон, идя дальше, — ну заслужил же, ну заслужил.
— Бросай, — протянул парень. — Выпили чай и заснули, и? Один раз и то, не по моей вине.
— А окно Эстер? А сломанный таннавейр?
— Хорошо, хорошо. Я везу тележку, — демонстративно показал Докс. — Вот, везу. Это ручки, а вот мои пальцы. Я везу тележку.
И он продолжил бурчать себе под нос, но слов было не разобрать.
Они наконец вышли туда, где широкая дорога стала очень длинной и прямой. Здесь толпились люди и чем дальше они вчетвером шли, тем больше народу становилось. В конце концов они стали частью длинной шеренги, в которой стояло явно за пару сотен людей. Словно бескрайняя аллея и пассажиры, что ждут такой же немыслимо длинный омнибус.
— Семь! — крикнул кто-то из толпы. — Вон он, идёт!
Вдалеке показалась длинная клякса, которая приближалась к ним по-настоящему медленно. Не улитка, но с десяток минут пришлось подождать.
Огромное творение, наконец, доползло. Не очень высокое, оно было словно разделённым на отсеки огромным куском дерева. Словно в бруске смогли выпилить маленькую комнатку, чтобы там мог поместиться человек и его товар. И каждый брусок — отдельный магазинчик с отдельным человеком и его побрякушками. Торговцы не видели друг друга, если только не высовывали свои головы из магазинчика, но смотреть по сторонам им было некогда — буквально к каждой лавке тут же подбежало пять-шесть человек, иногда больше.
Самым удивительным показалось то, что это длинное нечто медленно, но двигалось вперёд. Из-под загнутых нижних частей бруска торчало множество больших крабьих ножек. Они ковыляли вперёд, и люди автоматически тоже делали шаг, кажется, даже не осознавая этого. Довольно удобная скорость, чтобы рассматривать товар, тем не менее, эта посудина шла в своём направлении.
Слегка жутким казалось то, что с крыши каждого бруска торчали длинные улиткообразные глаза. Они вертелись, смотрели на местных жителей, а зрачки их то сужались, то расширялись. В итоге этот Мелькающий Табун казался каким-то сплавом дерева и непонятного живого существа, а может, и даже десятков таких существ.
— Вилсон, а вы, кстати…
— Так, всё, мне налево! Я буду носиться быстро, поэтому встречаемся здесь! И Вилсон, не оставляй Мию одну!
Только Мелисса оставила их, взгляд упал на Докса, который лениво лежал в телеге, прикрыв глаза.
— Со мной пойдёшь или составишь ему компанию?
— Вот уж! — рассмеялась Мия. — Я же сюда добровольно пришла, так что точно с вами.
Мужчина кивнул и сложил руки за спиной. Он неспешно двинулся к ближайшему магазинчику, и Мия пошла за ним. На прощание она бросила взгляд на Докса, который умудрялся усыпать несмотря на весь гам.
— Кстати, что?
— А?
— Ты начала: «Вилсон, вы, кстати…».
— А, это! Мне стало интересно — вы здесь обычно ищете что-то конкретное или просто любите пройтись и поглядеть?
Тот приподнял брови и достал из кармана футляр, чтобы просто показать.
— Как ты знаешь, я люблю курить табак. Точнее, хороший табак, потому что дрянного, увы, куда больше. Здесь я покупаю его на пару месяцев вперёд. Обычно только его, ну, и иногда немного сладкого. Люблю себя побаловать.
— Всякие там пироги с ягодами, например?
— Нет-нет. Далеко ходить не нужно — у нас вся Эмирония без ума от марципана. Я — не исключение. Пробовала когда-то?
— Нет, но слышала. Не думала, что эта сладость настолько популярна.
— У нас он везде: в чай добавляют марципан, готовят разных съедобных куколок из марципана, даже существуют полые марципановые шарики, внутри которых можно найти стишки или считалки. Если и есть что-то общее у жителей всех городов Эмиронии, так это наверняка марципан. Кстати, — с интересом протянул Вилсон и подошёл к первому магазинчику, что его заинтересовал, — знаю эту лавку. Тут полно необычных закусок, в том числе и из марципана. Вот эта, — он указал на шарик в золотой фольге, — вообще странная. Она как-то действует на человека, что он чувствует только сладкий вкус. Даже если ты будешь есть суп, то он будет сладким. А вот это — конфета-обманщица, знаешь?
Мия помотала головой, но с интересом уставилась на десятки разных запечатанных конфеток перед ней. Над каждой такой закуской любого цвета, размера и формы виднелась цифра, означающая, видимо, цену. Только Мия совершенно не ориентировалась в странной денежной системе и не могла даже представить, насколько это много — тройка, две точки и буква.
— Такая конфета обманывает желудок и убивает чувство голода, даже если ты давно не ел. Твой желудок или засыпает, или думает, что ты насытился. Но много подряд их есть нельзя, иначе будут проблемы со здоровьем. Всё же конфета конфетой, а за чувством голода надобно следить.
Здесь были и синие марципановые шарики, которые действовали как лекарство, и насыщенные жёлтые, которые нужно обязательно жарить, и много-много других. Вилсон не спеша и совершенно спокойно рассказывал о каждой сладости что знал, хоть иногда и просто пожимал плечами. Прикупив с пятьдесят разных шариков, они пообещали друг другу, что попробуют по одному как только вернутся в замок. Мешочек оказался во внутреннем кармане собеседника, и Мия с Вилсоном двинулись вперёд.
— Знаете, вам идёт курение трубки. Но вот что вам нравится сладкое, я бы никогда не догадалась. Наоборот, кажется, что вы любите пить очень горький чай, и при этом даже не морщитесь. Спокойствие и только спокойствие.
— Оно действительно есть, — согласился Вилсон. — Моё спокойствие. Я стараюсь реагировать на вещи проще, но это длительная работа над собой. Вот пару десятков лет назад я был полной своей противоположностью. Не такой тихий, не такой спокойный и невозмутимый. Но иногда человек понимает, что ему важно взрослеть и меняться.
— И вы в какой-то момент пришли к этому, да? Это случилось само по себе?
— Сразу после того, как я случайно и по неосторожности устроил пожар, который сжёг порт. Вот сразу тогда я это и понял.
— Вы что? — ошарашенно переспросила Мия.
— Донельзя увлекался фокусами. Фокусами, что завязаны на огне. Например, поджечь шляпу и надеть её на голову было проще простого. Но халатность взяла верх, я просчитался на пару секунд, и шляпа загорелась у меня на голове. Я испугался и отшвырнул её в сторону. Пока я тушил свою, уже на тот момент лысину, загорелись ящики с серой. Я… умел, скажем, выбирать места для своих выступлений, как понимаешь.
— А потом?
— Потом меня объявили в государственный розыск. Уже, конечно, не ищут, тем не менее… Это я к чему? Мне нужно было стать взрослее, потому что вспыльчивость и халатность многое рушили в моей жизни. Дело не только в случае с фокусом, а в целом. И не скажу, что это те черты, без которых я перестал быть собой. Просто вырос и успокоился, вот и всё. Поэтому, может, тому Вилсону как раз наоборот не пошло бы курение трубки. Мало ли, поджёг бы ещё чего-нибудь. Смотри, такое тебе не нужно?
Он указал на магазинчик, до отвала набитый женской одеждой. Некоторые вещи местной моды сложно было отнести исключительно к женскому полу, но, судя по привычным платьям и флайо нежных цветов, становилось понятно, что мужского здесь ничего нет. Пышная леди любезно поприветствовала их и дала время осмотреться.
— Глэдис мне… мне…
Из-за шума приходилось на время замолкать. Мимо промчалась четыре хохочущих ребёнка, которым очень захотелось побегать именно вокруг них с Вилсоном. На ребятню накричала молодая девушка, но только двинулась в их сторону, дети радостно закричали и убежали.
— Глэдис мне уже купила одежду.
— Так возьми ещё, больше будет.
Эти слова немного смутили, но она решила пробежаться взглядом по ассортименту. Тут и правда продавались притягательные одеяния, в основном, конечно, из-за цветов. Она словила себя на мысли, что ей нравится жёлтый цвет почти всех оттенков. И тот, что мягкий песочный, и тот, что насыщенный, приближающийся к закату, и даже лимонный — эти оттенки притягивали сильнее других. Взгляд остановился сначала на одной, а потом на другой вещи, что привлекали внимание. Только Мия захотела подобрать слова, как Вилсон перебил.
— Вот те перчатки и платье на эту девочку, — сказал он и тут же уточнил: — Может, ещё что-то?
— Нет-нет! Этого хватит, правда, — заверила Мия. — Спасибо большое.
Вилсон кивнул, отсчитал нужную сумму и положил её на специальный поднос. Здесь же он купил корзинку и сложил туда вещи, после чего они вышли из лавки.
— Спасибо, — снова произнесла она.
— Я заметил, что ты очень стесняешься таких жестов. Я сейчас не про себя, а про всех жителей замка.
— Потому что это и правда неловко. То есть… Знаете, иногда кажется, что принимать подарки куда сложнее, чем дарить их.
Вилсон закинул корзинку с гибкой ручкой на плечо и отрицательно замотал головой.
— Чепуха, мы ведь не на последние деньги это делаем. Ты, как и каждый из нас, ровно на столько же заслуживаешь иметь что-то, что тебе нравится. Без фанатизма, но я не вижу ничего ужасного в паре закусок, вещей и всём прочем. Ребятам, как и мне, хочется сделать тебе приятно, поэтому пусть тебя это так не сковывает.
— Просто я подумала, что… Вы ведь откуда-то берёте деньги? Разве кто-то из замка где-то работает?
— Ну конечно, — искренне удивился Вилсон. — Ты не до конца понимаешь, как работает Орторус, верно? Ты мне скажи, кто этот пустоголовый, который подумал, что кроме аромата и письменности тебе ничего не нужно объяснять? Фрида?
Мию аж покоробило от услышанного. Этому человеку никак, ни при каких обстоятельствах не шло слово “пустоголовый”, будто она была девчонкой какой-то. Лучше бы оскорбили саму Мию — звучало бы грубо, но куда естественней. Стало неприятно, но неприязнь эту захотелось скрыть, а не проявлять.
— Раньше мне этот вопрос даже не приходил в голову, поэтому просто расскажите, пожалуйста. Может, знаете, пока вы не упомянули об этом, тема казалась мне слишком личной, чтобы взять и спросить.
— Глупости какие, — сухо возразил собеседник. — На деле всё проще некуда. Орторус время от времени помогает другим решить всевозможные… Казусы, которые происходят в разных частях Эмиронии. Ни в коем случае не личностные вроде мести и чей-то вражды, а более специфичные. Виоландо — это удивительный мир. Удивительный, молодой и нестабильный. И оттого выгодный для нас, ведь в этом мире иногда случаются странные для многих вещи. А обычные люди не знают, что делать со странными вещами, понимаешь? Вот за подобным Орторус и следит, ведь есть ситуации, с которыми носителям справиться куда легче, чем остальным. А иначе куда время от времени улетают наши ребята?
— Задания, да?
— Они самые.
— Какие, например?
Вилсону не пришлось долго думать.
— Одно из последних — моё любимое. В небольшом городке на севере, даже севернее, чем Мейярф, произошёл один из этих случаев — над этим городком погасла Терсида. Причём только выходишь за стены города, и всё — день, но внутри постоянная ночь, сколько ни просыпайся. Терсиду было видно, может, даже и лучи доходили, но и днём и ночью сплошной мрак. Вот часто даже такие случаи, труднорешаемые.
— И вы справились? — охнула Мия. — Как можно такое решить? Что, неужели получилось?
— Конечно. Выслушали жителей, подумали хорошенько, отчаялись, а потом решили. Сам-то я на такие задания не езжу — у меня другие обязанности. Но наши ребята смогли вернуть городку свет, а это уже многого стоит. Как думаешь, много горожане готовы заплатить, чтобы вернуть естественный ход вещей?
— Очень много. Феноменально много, думаю.
— Скажем так, достаточно, чтобы мы сейчас не задумывались о покупке перчаток, платья и марципана, — цокнул тот. — А есть ещё один пример. Давнишний, но сразу приходит в голову. В одной деревушке один дуралей вырывал себе все зубы, которые мог. Сначала это был один человек, потом второй, третий и так далее. Звучит смешно, согласен. Ну, зубы и зубы, тут это их личные проблемы. Но выяснилось, что все эти люди не просто вырывали их, а бросали в одно озеро существу, которое питалось костями рыб. А когда кости кончились, оно начало очаровывать проходящих мимо зевак. Представляешь, гадёныш как-то чувствовал зубы и заставлял отдавать их, потому что был голодным. Вся проблема оказалась в озере, на самом его дне.
— Знаете, это уже какая-то…
— Какая-то глупость?
— Нет, мистика!
— Брось, никакой мистики. Стоит только разобраться.
— Значит, это наш конёк — уметь разбираться в таких делах. Это же очень интересно.
— Интересно, — охотно согласился Вилсон и указал пальцем на один из прилавков: — А вот что ещё интереснее. Ну наконец-то. Я думал, что ещё пару десятков ларьков придётся пройти. Подойдём.
Большую часть времени они шли в стороне от этой шеренги людей. Сейчас, когда они протискивались поближе к лавке, даже людей обойти по-человечески не получалось. Только она влево — и незнакомец влево ненароком, только в другую сторону — тот точно так же. Шум для половины восьмого утра стоял очень даже ничего. Повседневный Стеокс с такой сумбурностью и ажиотажем ну никак не ассоциировался.
В конце концов Вилсон взял её за руку, чуть прижал к себе и идя спиной вперёд, протиснулся в первые ряды. Это был тот ларёк, куда Вилсон любил захаживать каждый раз, как приезжал Мелькающий Табун. Он, казалось, даже неплохо знал торговца, судя по тому, как просто они друг с другом разговорились. Мия смыслила в табаке ещё меньше, чем в видах марципана, но даже так лишний раз смогла убедиться — ей нравился этот запах. Несмотря на всё разнообразие привкусов и сортов, здесь присутствовал один, «главный» запах, который раскрывал табак как таковой. Помимо него здесь продавались только курительные трубки и какие-то атрибуты к ним. Нашлись даже длинные, похожие на те, что Венди держала в своих руках.
Несмотря на широкий выбор, Вилсон справился быстро. Он, скорее всего, заранее знал, что хочет купить и никакие новинки ему не были нужны. Тот положил маленькие свёртки всё в ту же корзину и попрощался со своим знакомым.
— Мне можно спокойно выдохнуть — запасов хватит. А ты что-то не так много купила, — он махнул рукой, чтобы Мия шла за ним. — Здесь есть много всякого, может, даже того, что ты не знаешь. Любое увлечение, ты только скажи.
— Если честно, чем шире выбор — тем меньше идей в голове.
— Сделаем так. Мы будем уже куда медленнее идти обратно, а ты присматривайся к тому, что интересно, и спрашивай. Что смогу, то и объясню.
Пока они лавировали меж людей, Мия задавала огромное количество вопросов. Вилсон объяснял, но лишь иногда почёсывал усы и спрашивал у торговцев, что это у них на прилавке лежит. Каждая безделушка напоминала маленькую шкатулку с секретом Эмиронии, которую так приятно было открыть. Смысл некоторых вещей, в том числе и сыпучей воды, что становится жидкой только во рту, казался непонятным. Мир запросто мог обойтись и без половины этих забавных и бесполезных товаров. Но как же без них, этих чудесных вещиц, суть которых — самобытность, а не практичность? Они и есть настоящая магия Виоландо, которую и под носом, бывает, не заметишь. Мия выбрала несколько сувениров, которые запросто помещались в карманы флайо.
— Послушай, вот какой вопрос, — спросил собеседник, когда они уже выбрались из толпы. — Я так и не разобрался до конца. Ты ведь не из-за Мейярфа и даже не с Эмиронии, правильно?
— Честно вам сказать — да. Но в том и дело, что сама без понятия откуда я. Не знаю, где родилась, но если кто-то незнакомый будет спрашивать, то скажу, что в Стеоксе.
— По месту проживания, да?
— По месту жизни, скорее.
— Хорошо. Этого мне хватит. Слушай… — тот поджал губы и покивал. — Ну, удивила, честно скажу.
Только Вилсон произнёс эти слова, как из каждого ларька зазвенел колокольчик. Маленькие звуки слились в один большой, который мог услышать каждый.
— Всё, отчаливают, — заключил Вилсон. — Смотри.
В течение пары минут покупатели покинули ларьки и отошли от них. Продавцы начали уже сами звонить в колокола. Друг за другом, совсем не синхронно. Когда звон кончился и стало глухо, из-под деревянных брусков вылезло ещё больше ножек. Глаза улиток широко открылись и уставились вперёд, забыв о покупателях. Всё строение приподнялось, и ларьки стали на добрые несколько фаланг выше, чем до этого. Затем существо начало очень стремительно набирать скорость и, как огромная сороконожка, понеслось дальше по широкой дороге, видимо, к следующему крупному населённому пункту. Бежало это создание неестественно быстро для таких размеров. Меньше чем через минуту, эта длинная улитка-сороконожка скрылась за деревьями.
— Всё, умчался на пару месяцев так точно.
Люди начали расходиться: кто-то с корзинками в руках, кто-то с маленькими сумками, а кто-то даже с пустыми руками. Потребовалось ещё с несколько минут, чтобы дойти к месту, где все договорились встретиться. Мелисса держала маленькую сумку на плече и просто светилась от радости. Вилсон тоже выглядел довольным, да и у самой Мии настроение было просто отличным. Жаль было только невыспавшегося паренька с кислой миной, который вяло держался за ручки пустой злосчастной тележки. Ради издёвки или нет, но единственное, что Вилсон положил в тележку — одна марципановая конфетка. Парадоксу пришлось везти лишь её. Та каталась по всей тележке и действовала парню на нервы, но Докс только злобно косился на шумный шарик. Когда терпеть стало невмоготу, он набросился на неё, разорвал фольгу и показательно прожевал надоедливую конфету. Тогда Вилсон достал новую и снова положил её в тележку. Настоящее наказание, что ни говори.
* * *
Эстер искала другие способы пробудить аромат. Сейчас перед глазами простиралась дорожка из всевозможных предметов. Все они кучно лежали на придвинутых скамьях, общей длиной с полдлани[2]. Всех этих камушков, безделушек, знакомых и незнакомых вещей было настолько много, что попросту разбегались глаза. Вся тренировочная площадка была в распоряжении наставницы и её ученицы.
— Слушаешь?
— Конечно.
— Тут, к сожалению, не всё, — с досадой подчеркнула Эстер. — Все предметы собрать просто невозможно, сама понимаешь. Но я попыталась собрать хоть часть того, с чем у тебя может возникнуть связь. Сегодня мы отбрасываем бесформенные или абстрактные ароматы вроде огня, внушения мыслей, управления светом и прочего, и прочего. Пока сделаем ставку на связь с физическими объектами.
Эстер выглядела строже обычного и говорила серьёзней некуда. Мол шутки кончились, а все тренировки до этого были недоразумением. Всё настоящие начинается сейчас — вот, что говорил её тон и взгляд.
— Нужно попробовать установить связь с каждым из этих предметов, правильно?
— Именно, — она подчеркнула это слово, — именно так. Я буду немного рассказывать тебе о каждом предмете, который ты не знаешь. Главное — изо всех сил попытайся выйти на контакт с каждым из них.
Не было видно, что за предметы лежат даже на половине пути, а о той стороне шеренги, что кончалась невесть где, даже речи не шло.
— Хорошо. Вижу, тренировка будет долгой.
— Да. Я не люблю торопиться в важных делах. Сегодня ты тоже не любишь, как бы тебе не хотелось, чтобы было иначе.
Эстер даже не улыбнулась, только сложила руки за спиной и стала напротив, по ту сторону скамей. Пока молчала Мия и не поднимала голову, молчала и её наставница. Продвигались очень медленно, никто никуда не спешил. Мия подносила руки к предмету, затем закрывала глаза и изо всех сил старалась что-то почувствовать. Представить, как она владеет этой стихией или, на худой конец, как эта стихия овладевает ей. После пары минут молчания Мия сама делала очередную попытку и замечала, что Эстер нравится такой подход. Она улыбалась уголками губ, с гордостью смотря на ученицу даже тогда, когда ничего не получалось. Когда же дело доходило до незнакомого предмета, достаточно было чуть наклонить голову, чтобы Эстер объяснила.
— Это осмий. Невероятно твёрдый и плотный металл.
Зачастую достаточно было одного предложения, которое описывало основную суть предмета. В некоторых случаях хватало и одного слова, например, «чернила», чтобы Мия понятливо кивнула. Какие-то предметы она даже брала и с любопытством разглядывала, как листья деревьев, а с некоторыми, наоборот, вела себя осторожнее. Однако каждый раз результат был один и тот же.
Недалеко за спиной Эстер показалась Кейтлин, которая приложила палец к губам, только лишь Мия заметила её. Девушка не кралась, просто шла, потому Мия закрыла глаза и сосредоточилась на следующем элементе.
— Снова-здорова! — выпалила она на ухо Эстер и обняла, но та лишь дёрнулась и после отстранилась.
— Зачем так делать? Ну зачем, а?
— А, та это же сюрприз, остынь. Мне интересно что тут у вас, как тут у вас. Хотела пожелать удачи, понаблюдать. Поесть ещё, может. Не против?
— Нет, но мы заняты. Мие нужно сконцентрироваться.
— А, да пожалуйста. Я тихонько.
Отличное настроение Кейтлин было при ней и никуда не делось. Она принесла небольшое кресло и устроилась за спиной у Эстер, пообещав не отвлекать и попутно себе жуя сухари.
Через десять минут ощущалось лёгкое покалывание и едва уловимая тошнота. Не так, словно всё это время тратился амарантин, но обычным состоянием это не назовёшь. За всё время Мия преодолела в лучшем случае четверть дорожки.
— Ух… Сейчас, устала немного. Минутку.
— Конечно, отдохни. Но закончить мы должны сегодня.
— Ого, ты серьёзно? — с насмешкой бросила Кейтлин. — А почему сегодня? Сроки?
— Потому что нужно двигаться полноценными шагами, а не крохотными.
— Ну хорошо, хорошо, перегружать-то человека зачем? Она плохо о нас подумает и сбежит.
— Не сбежит. Кейтлин, я её наставница, поэтому пожалуйста…
— Всё, — хрустя сухарями, пообещала та. — Молчу.
От четверти до половины Мия дошла быстрее. К этому времени уже захотелось немного есть, но тренировка вытесняла чувство полноценного голода. До половины удалось дойти будто на том самом первом дыхании, которое, наконец, открылось полноценно.
— А почему такой странный способ, Эст? — шепнула Кейтлин. Она уже лежала на кресле, свесив ноги с подлокотника. — Ну, в смысле вот так стоять и щупать всё подряд — это немного бред, нет?
— Нет.
— Ну как нет? Разве кто-то из нас так открывал аромат? Без обид, серьёзно, но это же придумывание сложной схемы там, где она не нужна.
— Я её учу и мне решать.
— Предвечная, да я же не спорю. Я спрашиваю почему ты выбрала такой метод, а не приказываю его изменить.
— Потому что мне кажется, что он эффективен.
— Серьёзно? Чем, например?
В словах Кейтлин не было какого-то уничижения. Напротив, показалось, что она слишком легко говорит о вещах, которые у Мии бы даже язык не поднялся обсуждать. Эстер отвечала сухо и зачем-то надеялась, что каждый заданный вопрос будет последним.
— Просто выглядит, будто Мия ищет самородок среди кучи… всякого. А ведь нужно просто прийти. И ты так делала, и я. Не нужно с этим торопиться, правда.
— Вот знаешь, ты всегда, всегда думаешь, что знаешь всё лучше остальных. Задумайся об этом как будет время.
— Нет, просто не будь дурилкой и выбирай протоптанные дорожки.
— В аромате нет, — она подчеркнула это со строгостью, перетекающей в раздражённость, — одной протоптанной дорожки.
— Да как нет, когда есть? Я тебя умоляю.
— Вот не получится, тогда будем делать как ты скажешь. Не мешай нам сейчас, поняла? Не мешай!
Наблюдающая пожала плечами.
— Да я и не мешаю, но ладно.
Они замолчали, а наставница попросила продолжать. После половины пути стало совсем невмоготу. Стоило только взять в руки новый предмет, а хотелось уже поскорее отделаться от него. Будь то чернила, кварц, вода, воск, корни, пепел или сотни других вариантов — никакого отклика. Не было этого трепещущего чувства наполняющей силы, не ощущался настоящий резонанс. Несколько раз даже казалось, что-то действительно меняется спустя минуту молчания и концентрации, но через мгновение всё становилось на свои места — ничего.
Кейтлин крутила в руках какую-то вещицу с рукоятью, иногда протягивая вперёд и закрывая один глаз.
— Что-то ты слишком спешишь, — сделала замечание Эстер. — Сначала уделяла по полторы-две минуты на предмет, а сейчас максимум сорок секунд.
— Да я как-то…
— Предвечная! Эст, а ты что, считаешь? Серьёзно?
Только наблюдательница произнесла это, как Эстер сжала кулаки, повернулась к Кейтлин и заговорила с таким раздражением, которое, казалось, вовсе не свойственно Эстер.
— Да закрой ты уже свой рот! Ты можешь просто замолчать? Что ты сидишь и скулишь, скулишь мне под ухо?! И на кой ты направляешь оружие на людей? Ты понимаешь, что это опасно? Скажи, ты хоть на секунду своей бестолковой головой подумала об этом?
Кейтлин опешила от такой реакции и даже перестала крутить вещицу на пальце. Просто замерла, с недоумением смотря на подругу. Лишь после на её лице появилась недобрая усмешка.
— Ну, во-первых, я не скулю, а разговариваю. Это так, на всякий. Во-вторых, оружие разряжено, бестолочь ты. Оно не опасно. — Девушка демонстративно приставила дуло к своей голове и пару раз послышалось щёлканье. — А ещё, если уж берёшь на себя роль учителя, так учи человека, а не занимайся битьём головы об стену, хорошо? Потому что вот это мацанье всех подряд предметов — бездарное прожигание времени, а не тренировка. Но ты ведёшь себя как овца — смотришь лишь в одну сторону и будто в упор не замечаешь забора. Отлично, стараешься.
Эстер только и делала, что несколько секунд прожигала Кейтлин взглядом, в котором не было ничего хорошего. Затем взгляд этот стал жалостливым и гордым, но потерял свою враждебность.
— Да, это бездарное прожигание времени. Ты права. На сегодня всё.
Мия окликнула наставницу, но та не обернулась. Тогда она побежала следом чувствуя, как внутри гарцует паника и тоска охватывает оттого, что важному ей человеку сейчас дурно. Тихие слова не долетали до Эстер, а громче и смелее Мия говорить не могла. Тогда осталось лишь нагло и молча идти. Идти до тех пор, пока Эстер не остановится сама. Это сработало, и только они вошли внутрь, наставница обернулась и приобняла её.
— У нас всё получится, Мия. — Голос выдавал, что ей спокойный тон даётся с трудом. — Никого не слушай. Всё получится, обещаю. Но пока мне нужно время. Наедине с собой.
Они ещё какой-то миг простояли вот так, просто грея друг друга в объятиях. Очень короткий момент, чтобы успеть им насладиться. После одна пошла наверх, а другая обратно на тренировочную площадку.
— Чтоб ты не думала, что я полностью не права, — Кейтлин крутила на пальце всё ту же игрушку, — она могла просто отказать мне, когда я попросила присесть здесь. Но нет, она ведь дала добро, а потом заткнула мне рот. Хоть я ей ни одного грубого слова не сказала, а наоборот как-то пыталась расшевелить это тухлое молчание, понимаешь? Но ты всё равно думаешь, что я виновата, да?
— Не думаю. — Мия сдвинула в стороны предметы на скамейке и села напротив Кейтлин. — Мне, наверно, и не хочется искать виноватого. Просто не по себе оттого, что вы близкие друг другу люди, но… — хотелось, чтобы собеседница перебила на полуслове и продолжила мысль, но этого не случилось. — Но и ей сейчас плохо, и тебе, думаю… так себе. Эстер любит каждого из нас — это я точно знаю, она мне сама на крыше рассказывала. Поэтому такие склоки даются ей тяжело.
Кейтлин, до этого момента глаза которой прямо горели то ли из-за раздражения, то ли из-за уверенности в своей правоте, поникла. Она перестала крутить безделушку и села в нормальную позу, чуть сгорбившись.
— Ну так, а я не люблю всех, думаешь? Эстер не права, это я тебе точно говорю. Но мне б и в голову не пришло, что она вот так раз, и… Просто возьмёт и уйдёт. Я уже сама была готова уйти, лишь бы она не кипятилась.
Мия только покивала.
— Она плакала, не знаешь?
— При мне нет. Но показалось, что вот-вот.
— Да-а… Знаешь, я почему-то совсем не удивлена.
Собеседница раскачалась и спрыгнула наземь. Попросила подождать и, с несвойственным ей спокойствием, направилась в замок. Вернулась Кейтлин через минут двадцать, довольная и улыбчивая.
— Порядок, — коротко бросила она, но в детали вдаваться не захотела. Призналась, что не любит обсуждать ссоры и зацикливаться на “больных” темах и сама перевела разговор в шуточное русло. Мие тоже полегчало. Пока был не лучший момент, но она пообещала себе, что сама навестит наставницу. Просто нужно время.
А пальцы в бордовых перчатках всё так же ловко крутили уже другую, куда более красивую безделушку, похожую на первую только формой. Стоило засмотреться, и как же изящно это выглядело, не оторваться.
— А это что у тебя, оружие какое-то?
— Ну… Да, это револьвер вообще-то. Милейший, знаю.
— Можешь чуть ближе показать?
— На-на, держи, не урони только, пожалуйста, — попросила Кейтлин, и сама сунула своё сокровище в руки.
Мия рассмотрела эту красоту: гравировка на рукояти и сам корпус поблёскивали на свету, а металл выглядел настолько отполированным, что в нём можно было разглядеть собственное отражение. Затем взгляд упал на длинное дуло револьвера — его словно оплетали стебельки, чем делали вдвое длиннее обычного. Единственный крючок этого приспособления был в форме изогнутого листа.
— Красота какая. Где ты такое смогла откопать?
— Я сама собираю их. И все детали лью тоже сама. Ну, слушай, — она нахмурилась, — почти, почти все. Что-то заказываю из других городов, а иногда даже самой приходится ездить очень далеко.
— Никогда раньше я таких устройств не видела. Если честно, каждый раз даже спрашивала себя, что значит это твоё прозвище, леди-револьвер, но никогда не уточняла. Не хотелось показаться невеждой, что ли. Не знаю.
— Палки-моталки, в следующий раз не загоняйся так. Ты спрашиваешь, я с удовольствием отвечаю. А так да, я обожаю их как в разобранном, так и в уже готовом состоянии. У меня в правом крыле четвёртого этажа что-то вроде своего гнёздышка, скажем. Маленькая, такая, комнатушка. Кейтлин, которая одета с иголочки, с красивыми револьверами на поясе, запахом духов и макияжем — это, конечно, та ещё красавица, очень её люблю. Но есть прекрасная изнанка всего этого. Когда трясешься от того, чтоб не разлить раскалённый металл, когда в мастерской стоит запах пота, везде стружка, руки запачканы по самые локти, а предел мечтаний — это стать под холодный водопад и сполоснуться. М-м-м-м, — мечтательно протянула собеседница, — лепота та ещё, ну?
— “Кейтлин среди других” и “Кейтлин наедине с собой”, да?
— Да-да, около того. Но если захочешь посмотреть чем живу, то заходи, покажу. Только не сейчас.
— Само собой. А у тебя много их? Револьверов разных.
— Много, — гордо заверила собеседница. — Но я к каждому из них по-разному отношусь. Свои ассоциации, даже свой характер представляю, как у человека. Тот, что ты держишь, я особо люблю. У него даже имя есть — «Оттепель». Я долго над ним думала.
— И почему именно так? Какой-то символизм? — Оружие снова оказалось в руках владельца.
— Да. Я верю в то, что с этим револьвером я растоплю холод. В отличие от других образцов, здесь запаянный барабан с одним патроном внутри. В моей теории эта пуля и должна бросить вызов, который покажется немыслимым. Когда она покинет своё гнездо, стебли переломаются. Но сложно тебе объяснить, что это за холод, на самом деле. Что-то личное, думаю. Просто создавала я эту красавицу с мыслью: “А что, если бы одна пуля могла изменить вообще всё?”. Поэтому просто считай, что это декоративный шедевр с одним сердечком внутри.
— Получается, ты планируешь убить кого-то? — испугалась Мия.
— Какой резкий вывод. Почему ты так думаешь?
— Но основное свойство оружия — убийство. Они для этого и сделаны.
Кейтлин осмотрела револьвер, словно где-то на нём мог быть выцарапан ответ. Этот взгляд был полон обожания и читалось в нём что-то сдержанное, что-то зрелое, что ценило форму и саму суть, а не лишь пёстрые цвета.
— Ну, значит мне быть первой, кто докажет, что это не так. Револьверы многограннее, чем может показаться. А тебя так пугает убийство человека?
— Н-ну да, — теребя рукав, замялась Мия. — Это же убийство. Разве оно может не пугать?
Собеседница ухмыльнулась и простодушно пожала плечами.
— Разные взгляды бывают. Для меня в этом ничего такого нет. Но не нужно думать, что я с кровью на руках. Мне никогда не приходилось доводить ситуацию до крайности. Поэтому людские жизни я не забирала. Просто потому, что я предпочитала альтернативные варианты.
— А не людские жизни?
— Я сформировала предложение именно так, как нужно было. Думаешь, нам нужно углубляться в детали?
Мия резко покачала головой и даже замахала руками. Кейтлин пожала плечами, мол, как есть, так есть. «Оттепель» вернулась на пояс, где и было её место, а в руках оказался уже другой револьвер, поменьше.
— Разомнусь.
Девушка махнула рукой и вскоре они оказались на другой части поля, где были подвешены большие белые листы с цветными полосками посередине. Мия отошла в сторону, чтобы не мешать. На какое-то время взгляд застыл на дуле оружия. Выстрел звучал тихо и приглушённо, без того треска и грохота, который она ожидала услышать. Та лёгкость, с которой кисть сжимала рукоять, и пули, каждая из которых попадала в мишень, вызывали приятный водоворот чувств. Перед ней стоял человек, который будто знал какую-то тайну. Несмотря на характер Кейтлин и её легкомыслие, она казалась счастливой просто оттого, что пули дырявили бумагу. Её брови не хмурились, руки не дрожали, а тело выглядело расслабленным. И из-за этого она была лучшей на этом поле и достойнейшей из всех, кто держал револьверы. Потому, что в её руках он становился существом, а не средством.
— Это твоя бесконечность? — выпалила Мия перед тем, как Кейтлин выпустила очередную пулю.
— А? Револьверы?
— Да. Ты наверно знаешь об этой теории, правда?
— Само собой. В Эмиронии вообще много кто о ней знает, просто одни верят, другие не то чтобы. Но даже так — они невольно следуют ей, этой бесконечности, если остаются сами собой. Кто-то, конечно, больше, кто-то нет. Плюс-минус, как говорится. Вот такое противоречие, понимаешь?
— Противоречие… — заворожённо повторила та. — Ага.
— Что до меня… — Кейтлин выставила револьвер перед собой и прицелилась. — Скорее, те чувства, которые они мне приносят. Не само оружие как таковое. Вот эти эмоции, когда я собираю их и стреляю из них, и есть моя бесконечность, плюс-минус.
— И сейчас ты хочешь помочь другим найти это же чувство, да? Поэтому вы придумываете какой-то план против покровителей?
— И да, и нет, — голос звучал сосредоточенно. — В твоих словах что-то есть. Но куда больше мне хочется разрушать то, что я считаю злом, чем помогать другим найти себя. Это уже их дело.
Кейтлин не отрывала взгляда от мишеней. Она выстрелила, и очередная пуля прошла сквозь, немного в стороне от белого пятна по центру.
— Если разобраться, то я за то, чтоб обретать страсть к жизни, без которой просто невыносимо. Но это только касательно близких мне людей и всё. Я не сердобольная девочка, которая будет из кожи вон лезть, чтобы помогать чужим людям искать то, что им важно. Найдут или нет — их дорога. Но я всей душой презираю тех, кто эту страсть целенаправленно ворует или отбирает, вот в чём дело. Вот от чего, от чего, а от такого меня просто коробит.
— Недавно Эйдан показал, как хищные глаза наблюдают за людьми. Как рупоры не только говорят, а и слышат каждый шорох в подвалах, закрытых комнатах и чердаках. И мне пришла мысль, что даже когда рисуются самые красивые картины, когда пишутся лучшие стихи и рассказы, руки созидателей дрожат. Потому что какое бы они сокровище ни создали, оно останется в недрах подвала. А если случится иначе, если оно всплывёт, то в недрах подвала останутся уже они. Навсегда.
— Так и есть. Понимаешь, отобрать ведь легко. Начать можно и со слов. Порицать человека за вдохновение, например. Осуждать за порывы и попытки проявить себя. Надломать человека — запросто, если есть рабочая схема. Но подавить зачатки ярких цветов в человеке для меня равносильно его убийству. Худшая мера из всех.
— А ты… смогла бы убить человека, если бы точно знала, что он — зло, о котором ты говоришь? — вопрос звучал неожиданно даже для самой Мии. — Если бы знала, что именно этот человек похищает страсть к жизни у других?
Кейтлин призадумалась и даже на какое-то время перестала концентрироваться на мишени.
— Слушай, я не буду отвечать сразу. Зайду немного издалека, — она выдохнула, подбирая слова. — Предположим, что мазок за мазком, и человек мог бы влюбиться в цвета так же, как я люблю свист пуль. Нота за нотой, петелька за петелькой и так далее, правильно? Человек может создать себя с нуля, просто найдя эту страсть. Что-то, что выделялось бы на фоне утра и вечера. Поиск себя, даже если ты бросаешься от средства к средству, — созидание. Создание собственного…
Девушка мотнула головой, повернулась к Мие и подошла вплотную. Она поставила оружие на предохранитель и протянула его собеседнице. Та послушно взяла.
— Мия, возможно ты не совсем понимаешь, о чём я болтаю, но в моей голове тоже есть стоящие мысли, просто их не всегда легко выразить. Этот револьвер может унести меня дальше, чем смог бы ветер, превратись я в лист дерева. Свист, который создаёт пуля для меня, — жажда жизни и искусство. Это моя человечность и жестокость. Этот свист, звук выстрела и каждая деталь оружий, что я создала, всегда со мной. Даже ночью, когда я сплю, даже когда уезжаю в другой конец мира. Это шифр, который я смогла для себя разгадать, улавливаешь?
Пальцы старались быть нежными с этим предметом. Каждое движение было на уровне инстинкта.
— Человеку важно однажды найти то, что он никогда не сможет потерять. Если сам того не захочет, конечно. Для меня детали и пружины выстраиваются в очередь, становятся в нужном порядке и оживают. Это картина, но воплощённая по-своему. — Кейтлин аккуратно забрала револьвер, отошла и сняла предохранитель. — Поэтому, если бы передо мной был некто, убивающий смысл и всё названное до этого, для меня он убивал бы и самих людей. И в него я бы выстрелила без раскаяния. Я бы стреляла и стреляла, пока не послышатся сухие щелчки барабана.
Девушка закрыла глаза, нажала на спусковой крючок и, погодя, отпустила его. В этот раз пуля проделала отверстие в десяток раз больше её собственного диаметра, словно в мишень кинули булыжник и попали в самый её центр.
— Такой вот агрессивный мотив у меня получается. Но в любом случае одно только моё решение уничтожить зло ничего не изменило бы.
— Почему не изменило бы?
— Потому что здесь нужно что-то ещё, понимаешь? Ну, помимо желания победить то, что я называю злом, нужна и какая-то альтернатива. То, что можно предложить вместо этого зла. И вот в этой альтернативе вся суть и вся сложность, с которой бесконечность одного человека ну никак не сможет справиться. Самое интересное начнётся тогда, когда из дула вместо пуль полетят цветы.
Меня трясёт. Глубокая ночь, но я никак не могу опять уснуть. Это не из-за жёлтого голоса. А Эйдан — это он. Выполняет своё обещание. Сама не знаю почему, но мне не хочется писать “сон”. Мне опять приснилась реальность, но под другим углом. Вот так.
Я стояла на площади перед человеком, который публично сжёг свою картину. Сперва он извинялся перед каждым в толпе, в том числе и передо мной. Никакая картина не должна была быть нарисована никем, кроме художников. Так говорили рупоры и правило это знали от мала до велика. Человек передо мной был ростовщиком, а не художником. В извинениях он не раз это подчеркнул.
Мужчина стоял на коленях и просил простить его за непотребство. Просил не только рупоры, а и меня, и всех в округе, и даже тех, кто был далеко от этого места. Говорил не лукавя, серьёзным тоном, время от времени заикаясь. Я была в первых рядах и смотрела не на виновника, а на холст, пока тот был цел. Это просто красно-жёлтый цвет с вкраплениями зеленого — так он решил изобразить куст, такие краски он подобрал. Ничего выдающегося, нарисовано явно дрожащей неопытной рукой. Куст — это мелочь, по сравнению с тем, что рисовали художники Мейярфа. Куст — это не так красиво, как здешние шатры и не так величественно, как высокие статуи. Это последнее, что можно рисовать, чтобы поразить мейярфцев, учитывая здешние красоты. Но именно для этого куста были куплены кисти и краски, именно для него холст лишился своей белизны, а пальцы художника оказались испачканными. Чтобы вместо статуй, высоких стен, яркого солнца, огромных рынков и пёстрых шатров на картине появилось пару невзрачных веток, нарисованных порывом вдохновения.
Виновник встал с колен и принялся обливать картину какой-то жидкостью из ведра. И минуты не прошло, как картина загорелась. Мне почему-то стало жаль этот крохотный кусок ткани так, будто убивали настоящее растение. Больше всего хотелось понять, врёт ли человек передо мной или он по-настоящему мог так раскаиваться. Говорил он сожалея, а картину жёг сразу, не мешкая. И никого из замка рядом, никого, кто бы был опытнее, кто бы сказал как есть на самом деле. Решать должна была я одна, и мне предстояло либо попасть наверняка, либо ошибиться на все сто.
В Мейярфе у каждого своя роль — так большой город работает уже не один год. В нём теряются маленькие картины на фоне больших, теряется музыка на фоне разговоров из рупора и стихи на фоне патриотичных песен грастий. А ещё в нём теряются люди. Те, которые хотят быть не частью великого мегаполиса, а всем целым себя самого. Засиживающиеся допоздна чтобы описать или изобразить ручей далеко за стенами города и те, кто запирается в подвалах и на чердаках, чтобы танцевать, пока никто не видит.
Мне почему-то кажется, что покровители боятся кустов. И их, и внезапных открытий, и всего того, что выбивается из поля зрения и их голоса. Будь моя воля, я бы смотрела на картину дольше, если бы её не сожгли. Я бы заразилась этим, а потом нарисовала всё то же самое, но в зеленом цвете. Чтобы кто-то увидел и нарисовал два куста, а затем одно дерево. Одно за одним, кто-то нарисовал бы поляну, кто-то лес, а их последователи решили бы пойти дальше — взрастить его. Создать зелень не только на картине, а и в жизни. Чтобы прилетели птицы и здешний мир перестал быть полностью жёлтым. Чтобы кисть сжимала флейты, а не рукояти оружия, а под ногами струилась вода вместо песка.
Когда-то, может, так будет, но я этому не поспособствую. Я уже слабо помню, как выглядела сожжённая картина. Стою на том же месте, уже почти одна, ведь толпа давно разошлась. Пытаюсь вспомнить и не могу. Только знаю, что мужчина, уничтоживший картину, стал самоубийцей. Публично наложил на себя руки и ушёл, будто и не произошло ничего. Но он ведь не картину сжёг — он сжёг себя.
_______________________________________________________________________________
[1] Ноксена́ль — предпоследний, седьмой день флатии. Часто именно в Ноксеналь эмиронцы, только кончится рабочий день, любят пошастать по лавкам, купить себе новых вещиц и провести спокойный вечер перед наступлением выходного.
[2] Длань — единица измерения длины в Эмиронии. Эквивалентна четырнадцати метрам.