Юзек спросонья таращился на яйцо с двумя прилипшими перышками. Он явно не понимал, что от него хотят.
— Глупая курка досталась, — появилась удивленная мать со вторым яичком и пожаловалась: — Случайно обнаружила. Это ж мне за ней придется по всему двору ходить, караулить, куда еще она вздумает нестись.
Покачала головой на городского пана, разбила яйцо в кружку, поскребла туда немного сахара, взбила. Такое он выпил. С удовольствием.
Рассмеялся, что, оказывается, вот как это делают, а он не знал. Нюрка надбила второе яичко:
— Смотри, вкусно.
Подняла голову, подставила губы под прозрачную яичную жижу. И смутилась от его взгляда. Нахмурилась, хрустнула пустую скорлупу в кулаке и пошла.
— А ты помнишь, как бабушка тебе гоголь делала? — грустно спросила у нее мать.
Надо же, гоголь какой-то. Нет, не помнила. А целиком яйцо вкуснее. Если на тебя не смотрят, конечно, глупыми глазами! Ждешь свое письмо? Так жди!
— Ося, иди примерь, — позвала Нюркина мать, — я тебе тулуп нашла. За недорого.
— Добрый кожух, — закивала головой знакомая Нюрке баба с мужским тулупом в руках.
Юзек надел тулуп. Как раз.
— Сынок, Царство ему Нэбэснэ, носыв, та мало, — вздохнула баба.
— В шахте засыпало, — пояснила Нюрка на испуганный взгляд Юзека.
Он в лице изменился, потемнел.
— Ничего! — сказала Нюркина мать. — Это хорошая примета — что-то доносить от покойника.
— Наверное, хорошая, — пробормотал Юзек.
Он взял себя в руки, подошел к бабе, заглянул в глаза, поцеловал руку и поблагодарил своим “дженькую”.
— На здоровье. — Расстроганная баба ушла.
— Валенки тебе сваляем, Ося, не пропадешь зимой, — довольно заметила Нюркина мать.
А Нюрка им любовалась. Она же помнила этот тулуп на покойном парне. Ничего особенного. А на Юзеке он смотрелся щегольским полушубком. Может, и в пиджаке ничего такого не было, а все дело в Юзефе.
Вернулась баба и отдала Юзеку шапку. Хотела даром, он настоял на оплате.
Мать иногда говорила Нюрке:
— Ничего не делай. Полы не мой, не шей. Нельзя.
Один раз Нюрка спросила, почему нельзя.
— Большой праздник, — ответила мать, ничего больше не пояснив.
Нюрка недоумевала: и откуда мама знает, что сейчас какой-то там праздник.
Вот и сегодня мать велела ничего не делать. Но этим не ограничилась. Улыбаясь, сообщила, что Ося оставил Нюрке подарок.
Нюрка глаза широко распахнула от удивления.
— Он еще две недели назад брал деньги, ходил на толкучку. Купил что-то, хотел отдать, но я ему сказала, что наше Рождество позже.
Подарок стоял на кухонном столе. Завернутый. Не просто аккуратно, а красиво. И от этого выглядел сверток празднично, несмотря на проваксенную серую бумагу. “В магазине выпросил обертку”, — догадалась Нюрка. Ей такую красоту даже жалко было разворачивать.
Но открыла и ахнула. Небольшая белая фарфоровая чашка. Нюрка повернула ее за изящную ручку — рисунок ветки с шишкой.
— Вот дурной, — как издалека, не наяву, послышался голос мамы, — зачем на такое потратился?
Нюрка поставила чашечку на стол. Села. Отодвинула ее немножко. Положила голову на руки, закрыла глаза. Открыла. С изумлением посмотрела на маленькую чашку на большом столе.
Она вспомнила! Туман растаял, и проступили очертания просторной светлой кухни. Туда вышла, шлепая босыми ногами, сонная маленькая девочка. Схватила белую с шишкой чашку.
— Нюрка, ах ты баловница, — прозвучал самый добрый в мире голос, — ты что удумала? Ничего нельзя есть перед Причастием. Мы скоро в церковь едем.
— Бабушка, я только чаю попью.
— И пить нельзя.
— Чай можно! — торжествуя, заявила девочка. — В церкви поют “ЧАЮ воскресения мертвых”, значит, чай можно!
— Нельзя, — рассмеялась бабушка, — и чай нельзя, проказница моя. Ах, как же я скучать без тебя буду.
— Погости еще, — прошептала девочка, обнимая бабушку.
Белая чашка осталась на большом столе.
Всю дорогу в церковь взрослые посмеивались: “Чай можно! Ай да Нюрка! Как ловко сообразила”.
Нюрку вернул в настоящее испуганный мамин голос:
— Ой, Ося, так она и сидит целый день. Меня не слышит, смотрит на чашку и плачет.
— Мама, — повернула к ним голову Нюрка, — ты помнишь, что это такое — “чаю воскресения мертвых”?
— Из Символа Веры, — смущенно пробормотала мама, — значит, что ждешь будущей жизни и воскресения мертвых.
Нюрка залилась слезами.
Юзек ошалело посмотрел на Нюркину мать, кинулся к Нюрке, упал на колени, схватил ее за руки:
— Пшебачь! Пшебачь, Анночка! — горячо запросил прощения.