- А ведь, пожалуй, в этом и не поверит вам. Это вы верно, Яша. Ну, тогда скажите, что боитесь начальства, да мало ли что можно сказать.
- И в этом он не поверит мне, Олимпиада Ивановна. Все знают, начальства я не боюсь.
- Вот что тогда вы скажите...
Олимпиада Ивановна задумалась и, найдя что-то ловкое и убедительное, даже прищелкнула пальцами.
- ...Скажите так, что невыгодно это вам, невыгодно, вот и все... Или даже просто скажите ему, что не станете вы себе службу портить...
- Карьеру, лучше сказать, Олимпиада Ивановна.
- Ну, вот так. Вот тогда увидит Антон Антонович, что некуда ему податься, а я его подзужу, бросим все да уедем от этой гадости, и чтобы разошлась эта смута, он тут и согласится. Так мы рассеемся, и ему хорошо, да и мне это такая радость. А когда вернемся, тут уж и нет ничего. Тут уже всё замазали.
- Вы очень хорошо, очень умно придумали, Олимпиада Ивановна. Вам бы комиссаром быть.
- Вот все и кончится по очень хорошему. Вот, Яша, дайте мне слово и на то и на это.
- Даю, Олимпиада Ивановна.
Олимпиада Ивановна, встав с кресла, надела не спеша митенки.
- Всегда это вы принарядившись... - слюбезничал Мокин.
- Старинные еще, Яша. Я ведь до сих пор стариной живу. Нынче Антон Антонович за все семь лет революции ничего мне не покупывал, булавки простой не принес. Так можно мне на вас, Яша, надеяться?
- Да что я - собака, Олимпиада Ивановна, что я - кошка? Будьте спокойны. Пойдемте, я вас провожу.
- Ой, Яшенька, не хочу, чтобы кто видел. Такое наплетут...
- Да что вы.
Поискав в сору зонтик, Олимпиада Ивановна успокоенная вышла от Мокина.
Пробуждение Антона Антоновича было радостным.
Когда стал он одеваться, приключилась с ним, правда, маленькая история, на несколько минут омрачившая его настроение, Антон Антонович обувал левую ногу, наклонился, чтобы поднадавить на пятку; вдруг темная тень пролетела в глазах, похолодел лоб, и к глазам точно кто коснулся льдом, сжалось в кулачок сердце - и Антон Антонович чуть не потерял сознание.
- Что с тобой, Антоша?
- Ничего, мать, будто кто-то меня схватил.
- Это от сердца, Антон Антонович, я тебе накапаю нервных капель, выпей скорей. Луша, рюмку скорей!
Все болезни лечила Олимпиада Ивановна своими нервными каплями. Но когда выпил Антон Антонович рюмочку, через четверть часа почувствовал себя легче, лучше, веселее.
- Луша, палку мне принеси.
- Да не брали бы вы с собой палку, Антон Антонович. Вы еще побьете Мокина.
- Дурочка ты... Таких людей не палкой учат, а розгой.
- Он уж не такой дурной, - заступилась за Мокина Олимпиада Ивановна.
- Да уж не в стачке ли ты с ним? - пошутил Антон Антонович, и Олимпиада Ивановна покраснела.
Но Антону Антоновичу некогда было замечать. Взяв палку, чтобы не оскользнуться, он направился к дьяконову дому на Егорьевской улице (потом Красной)... Жители, решив, что ее без конца будут переименовывать, в обиходе оставили для себя прежнее название - Егорьевская.
Боясь, как бы художник не ускочил куда по своим делам, Хропов заторопился впритрусочку среди мягких, молодых сугробов. Он углядел, что за его спиной жители перемигиваются и кукишем стучат по лбу.
"Ладно, стучите, - подумал Антон Антонович, - еще кто кого перестучит?"
Дойдя до церковного двора, хотел он зайти в церковь, еще раз поглядеть себя в гнусном этом виде, но церковь была замкнута, а на крыльцо дьяконова дома выскочил сам художник, видимо поджидавший Хропова.
- Сюда, сюда, Антон Антонович! - крикнул ему Мокин.
- А, знаменитость... когда приехал?
- Вчера еще, после вечерни, Антон Антонович. Вот сюда, Антон Антонович, - сказал Мокин, почтительно беря Хропова за руку. - Здесь оскользнетесь.
- Не такой дряхлый, Яша. Ну, показывай свой дворец. Так бы, может, и не пришлось побывать, да и ты бы не позвал, не любишь ты гостей звать... громко, больше от некоторой неловкости, смеялся Хропов. - ...А вот тут довелось нашему светиле визит нанести. А неприглядно ты живешь, Мокин, сказал Хропов, осматривая уже известную нам обстановку мокинской комнаты.
- Так лучше, Антон Антонович, я человек новой формации. Мне совсем это незачем. Я в жизни люблю легкость. Вдруг через час не понравится мне в вашем городе жить - сейчас всю рухлядь за полтинник продал, подушку под мышку, извозчика...
- Гм, - усмехнулся Хропов, - ежели все будут так жизнь решать, мы и государства не построим никакого. Таких бы людей, вроде тебя, изничтожать нужно. И откуда, не понимаю, такой характер взялся у русского человека?
- От птицы, я думаю, Антон Антонович.
- Сам ты птица, да еще редкая, тебе доложу.
- Вечно вы нервничаете, Антон Антонович. Говорят же, что человек произошел от обезьяны. А обезьяна откуда? Из птиц. А птица от рыбы...
- Ну, ну, дальше... - подсмеивался Хропов.
- Это серьезно, Антон Антонович. Научная теория. А рыба от червяка.
- А червяк, по-твоему, откуда?
- А червяк из материи.
- А материя? - еще язвительнее спросил Хропов.
- А материя - это космос, Антон Антонович.
- Ну, а космос-то твой откуда?
- Космос - это вечно присутствующее в природе, Антон Антонович.