Он отхлебнул глоток парного молока и быстро опустил запотевший стакан на колени, вытирая уголки губ.
– То, что вы говорили, напоминает о чем-то чертовски хорошем. Еще раз прошу извинения, мистер Сказочник.
– В былые времена, – сказал Финн, – если кто осмеливался возвысить голос, когда речь держал Финн-сладкопевец, то привязывали дерзостного обнаженным к дереву в Колл-Борэхе и давали ему в руку ореховый прут. На рассвете же второго дня...
– Минуточку, послушайте, что я скажу, – произнес Шанахэн. – Слышал ли кто-нибудь из вас о поэте по имени Кейси?
– Как вы сказали? – переспросил Ферриски.
– Кейси. Джэм Кейси.
– А на рассвете второго дня, набросив на него путы, закапывали вниз головой в черную земляную дыру и землю кругом утаптывали, а тело его белое торчало стоймя на обозрение всему Эрину, всякому человеку и зверю дикому.
– Да перестаньте же, мистер Сказочник, – сказал Шанахэн, теребя узел галстука, длинная сосредоточенная морщина пролегла на лбу, – отстаньте вы с вашими черными дырами. Прошу внимания, господа. Немного внимания, потому что я собираюсь рассказать вам о Джэме Кейси. Стало быть, вы хотите сказать, что ничегошеньки не слышали о таком поэте, мистер Ферриски?
– Ну, можно сказать, почти ничего, – искательно произнес Ферриски.
– И я, признаться, тоже, – отозвался Ламонт.
– Вот это был воистину всенародный пиит, – сказал Шанахэн.
– Понятно, – несколько неуверенно произнес Ферриски.
– Ничего вам не понятно, – сказал Шанахэн. – Ну, не важно, я объясню. Представьте себе простого, честного труженика, мистер Ферриски, такого, как мы с вами. Цилиндр или какая-нибудь там лента через плечо – нет, это не по Джэму Кейси. Работяга, глыба, человечище, мистер Ламонт, с кайлом в мозолистых руках, как и все мы, простые смертные. Так вот, стало быть, тянет их бригада во главе с мастером-прохиндеем газопровод вдоль дороги. Скинули пиджаки, засучили рукава и пошли долбать. Поработали немного – глядь, уже перекур. Стоят, смолят, треплются. Ну что, доходчиво я излагаю?
– Я бы сказал, даже наглядно.
– Вот и поглядите, как, один-одинешенек из всех этих парней, молодчага Кейси знай себе копает и в ус не дует. Понимаете, к чему я, мистер Ферриски?
– Понятнее не бывает, – откликнулся Ферриски.
– Точно. Никакого трепа, никакой брехни про лошадей да про баб. Зубы сжал, ни на кого не смотрит, кайлом машет, силенок своих не жалеет, по лицу пот в три ручья бежит, а в голове строчки так и кипят. Вот каков человек!
– Да уж, – протянул Ламонт.
– Нет, говорю я, каков человек, хоть и жизнью битый. Ни с кем ни слова, весь в работе, а мысля-то трудится, бьет, так сказать, ключом. Просто Джэм Кейси – бедный невежественный работяга, а все же на голову, да что там, на все полторы выше всякого сброда, и никто в целой стране ему неровня, стоит ему только эту свою чертову пииму досочинять, ни один поэт в мире не достоин держать свечу перед Джэмом Кейси, потому что никому такое дело не по плечу. Да, хотел бы я поглядеть, как он мигом всех обскачет, надо отдать ему должное.
– Факт есть факт, мистер Шанахэн, – сказал Ламонт. – Такого человека, пожалуй, не каждый день встретишь.
– Знаете, что я вам скажу, мистер Ламонт, этот человек мог им всем сто очков вперед дать, раздолбать их всех в пух и прах. Это был человек, который мог... у-уу! – который мог их всех их же собственным кайлом побить, уж поверьте мне.
– Думается мне, что мог, – сказал Ферриски.
– Нет, я знаю, что говорю. Воздайте каждому по заслугам. Высоко ли стоит человек или нет, Бог, он правду видит, это точно. Отнимите у этих молодцев их цилиндры, и что от них останется, спрашиваю я вас?
– Вот правильный взгляд на вещи, – согласился Ферриски.
– Дайте им это чертово кайло, мистер Ферриски, дайте им лопату, и пусть-ка до пятичасового свистка выкопают вам яму, да при этом еще целый стих сочинят. И что будет? Может, они, конечно, к пяти часам вам что и выдадут, но только чистую липу.
– До пяти часов ждать – только время попусту тратить, – кивнул Ферриски в знак полного согласия.
– Верно, – сказал Шанахэн, – будете ждать, а вам – фигу. Знаю я их, и моего Кейси тоже знаю – крепкий орешек. Ему только свистни, и выдаст тебе пииму в метр длиной, да еще какую, черт побери, такую, что все эти молодчики офурятся и хвосты подожмут. Да, видел я его пиимы и читал их, и... знаете, что я вам скажу, други мои, – полюбил я их всем сердцем. И не стыдно мне теперь сидеть перед вами и говорить такое, мистер Ферриски. Я знал этого человека, и его пиимы знал, и, клянусь вам, полюбил их, полюбил от души. Понимаете вы, о чем речь, мистер Ламонт? А вы, мистер Ферриски?
– О да, конечно.
– А ведь я и других пиитов встречал, да еще сколько. Всех их встречал и всех знаю как облупленных. Всех их видел и все их пиимы читал. Слышал, как мастера художественного слова их исполняют, а этих голыми руками не возьмешь. Видел я книги с их писульками, не книги – книжищи, с кирпич толщиной. Но, как ни крути, пиит был и есть для меня один.
– На рассвете же третьего дня, – сказал Финн, – секли его немилосердно, пока вместо крови вода не потечет.
– Так, значит, только один, мистер Шанахэн? – спросил Ламонт.
– Только один. И этот пиит... человек по имени... Джэм Кейси. Никакой там не «сэр» и не «мистер». Просто – Джэм Кейси, Поэт Кайла, так-то. Да, работяга, мистер Ламонт. Но душа у него нежная, как весенний денек, когда птицы на всех этих чертовых деревьях сидят и орут. Джэм Кейси, неграмотный, богобоязненный, честный работяга, чер-но-ра-бо-чий. По-моему, он и порога-то школы ни разу не переступал. Можете вы такое представить?
– Если речь идет о Кейси, то да, – сказал Ферриски, – и...
– И еще и не такое можно, – добавил Ламонт и спросил: – А нет ли у вас его стихов, мистер Шанахэн?
– Теперь возьмите те штуки, про которые нам здесь этот старичок рассказывал, – продолжал, словно бы не расслышав, Шанахэн, – насчет зеленых холмов, и заварушек там разных, и птичек, что сладкие песни свои издают. Красиво рассказывал, черт побери. И вы знаете, взяли они меня за живое, полюбил я их, вот те крест. Чистое наслаждение было слушать.
– Да, недурно было, – сказал Ферриски, – приходилось и похуже слышать. Но сегодня прямо-таки замечательный вышел рассказ.
– Чуете, к чему я веду? – спросил Шанахэн. – Отличная была штука, отменная. Но, клянусь Христофором, не всякому это дано понять, одному, черт побери, из тысячи.
– О, в этом вы правы, – сказал Ламонт.
– Еще бы, такую штуку нелегко переплюнуть, – сказал Шанахэн, и лицо его залилось румянцем, – ведь это все старинные преданья родной нашей земли, из-за таких вот штук и приплывали к нашим ирландским берегам ученые мужи, когда те, на другом берегу, пресмыкались перед золотым тельцом, а жрец их главный в овечьей шкуре расхаживал. Такие-то вот штуки и возвели нашу страну на ту высоту, на которой она покуда стоит, Мистер Ферриски, и пусть мне лучше язык с корнем вырвут, чем я услышу хоть слово против. Но простому человеку с улицы, ему-то что до всего до этого? Что он во всем этом смыслит?
– И какое им дело, этим молодчикам в цилиндрах, смыслит он что-нибудь или нет? – сказал Ферриски. – Плевать они на него хотели. Долгонько придется вашему Человеку с улицы ждать, если он надеется, что эта шайка ему поможет. От таких, пожалуй, дождешься.
– Вы абсолютно правы, – согласился Ламонт.
– С другой стороны, – продолжал Шанахэн, – проку от тиких штук тоже не много. Один раз наешься, потом долго воротить будет.
– Кто ж сомневается, – подхватил Ферриски.
– Один раз отведаешь, другой не захочешь.
– А вы знаете, что есть люди, – сказал Ламонт, – которые читают такие штуки, и все читают и читают, и начитаться не могут. По-моему, это заблуждение.
– Великое заблуждение, – поддержал Ферриски.
– Но есть человек, – не унимался Шанахэн, – есть один человек, который такие пиимы пишет, что зачитаешься, день и ночь можно читать в свое удовольствие, и не надоест. Пиимы, написанные таким же человеком, как мы, и для таких, как мы. Имя этого человека...
– Вот какие люди нам нужны, – сказал Ферриски.
– Имя этого человека – это имя, которое могли бы дать любому из нас при крещении, и он носил бы его с честью. Итак, это имя, – сказал Шанахэн, – Джэм Кейси.