— О! Ангел! Можем сразу уходить. Не наша девочка.
Ангел уставился на Арину во все глаза.
— Я эту картинку повидала аж до тошноты. Но записывай, если интересно. Девушка, на вид лет 18–20. Причина смерти — перелом позвоночника из-за падения с высоты.
Арина принюхалась.
— Управляла несданной военной техникой в нетрезвом состоянии. Не справилась с управлением. Да, Ангел, радость моя, ждет тебя служебная командировка.
— Куда?
— Во-о-он на то дерево. Залезешь, найдешь ту самую технику. Выглядит как веник. Или как ухват. А уж сама упала или помог кто — вон, товарищи особисты расскажут. Прошу!
Арина сделала дурашливый приглашающий жест в сторону Шорина. И только тогда заметила слезы на глазах Леокадии.
— Лика! Ты что?
— Арина, я же вот такими командовала… У меня за месяц лица менялись… Расходный материал… Девочки. Двадцать лет, девятнадцать… потом совсем маленькие пошли… четырнадцать, пятнадцать… А все зачем? Чтобы самолеты наши фашистам не достались. Каждый воздушный бой окружали… И падали, падали… Ради железок дурацких девочек моих… девочек…
Лика плакала тихо, устало. Это было совсем на нее не похоже. Арина обняла ее принялась покачивать, как младенца. Вправо-влево, вправо-влево. Пыль-пыль-пыль-пыль.
— Я в порядке, спасибо, Арин, — шепнула, наконец, Лика глухо.
— Пойдем в машине посидим. Справитесь без нас? — крикнула Арина Ангелу и Шорину. Те кивнули.
Вазик Архипов разложил на белой тряпке возле катафалка какие-то детали непонятного назначения и любовно протирал их маслом. Заметив Арину и Лику, тут же скрылся внутри катафалка — и вернулся с двумя подушками от сидений, термосом и каким-то свертком.
— Присаживайтесь, дамы, — он положил подушки на землю. — Чай горячий и очень сладкий. К нему, правда, только вот сухари.
В этом был весь Вазик. Если что-то вокруг него плохо работало — он чинил. Хоть лопату, хоть автомобиль, хоть настроение человека. Не мог иначе.
Со всей Левантии к нему приходили люди, чтобы починить то, что другими мастерами было признано хламом: любимую разбившуюся чашку, прожженный чайник, взорвавшийся керогаз, сломанную швейную машинку. И Вазик брался за все. И с каждой вещью говорил ласково, как с заболевшим ребенком. И в его умелых руках вещи воскресали, становясь лучше новых.
И люди рядом с Вазиком, попадая в ритм его ласковой деловитости, становились собраннее и спокойнее.
Вот и Лика, прихлебывая чай, как зачарованная, следила за точными движениями Вазика — и уже не плакала.
— А ведь меня еще в сорок третьем расстрелять хотели, — сказала она Арине как-то между прочим, как будто речь шла о мелочи типа покупки керосина, — за проявления трусости и паники.
Арина подавилась сухарем. Назвать Лику паникером или трусом… Сильное заявление.
— Ну, я любезно предложила командованию вместо того, чтобы тратить моих девочек, как спички, полетать самостоятельно. Обещала им веник вставить… для прочной фиксации.
Вазик хихикнул.
— Зря смеетесь, Вацлав Михайлович, Лика — может, — улыбнулась Арина. — И что, они согласились?
— Почему-то отказались. Вместо этого прислали ко мне двух смершевцев, которые сначала пообещали меня расстрелять, а потом сказали, что, мол, прощают, ибо воевать некому. Приставили ко мне какого-то… скользкого. С приказом стрелять, если что. И девочек поставляли исправно.
— Гниды. Образцовые, — пробурчал себе под нос Вазик
— Кстати, Вацлав Михайлович, не завезете меня к вам на обратном пути? Мне бы с Тазиком пообщаться…
Вазик удивленно посмотрел на Арину. Тазик, то есть Тадеуш Боярский, был начальником Вазика на Южном кладбище. Скользковатый тип. Если к Вазику шли починить, то к Тазику — достать. Добыть, урвать, взять в обход правил, а иногда и законов.
— Насчет бабушки… И других.
Вазик кивнул, но выразительно показал глазами на Лику — мол, не надо при ней о кладбище, — и завел разговор о новом кино.
Тазик встретил Арину с распростертыми объятиями.
— Скажите, вам же нужны чулки? Шелковые, самых разных цветов, — произнес он вместо «здравствуйте».
— Ох, пан Тадеуш, откуда у честного служащего деньги на ваши чулки?
— Жаль, жаль. А сигареты? Американские, «Лаки», зеленая пачка. Хотите попробовать?
— Пробовала. Но, опять же, не при деньгах. Я к вам не на базар. Скажите, пан Тадеуш, можно мне как-то восстановить наш участок?
— Да кто ж вам помешает? Восстанавливайте! Но, простите, раз не при деньгах, могу помочь только напутствием. Ну, или… — Тазик хитро посмотрел на Арину.
— Или? Чем-то могу быть вам полезна?
— Та… Михала, Вацекова сына опять посадили. Что-то там по пьяни то ли разбил, то ли сломал…
— А я чем могу помочь?
— А… Все вы одна контора. Ну раз нет — так нет. Но сигаретку все-таки возьмите, угощаю.
Арина была удивлена. Никогда не ждала от Тазика сочувствия к кому-то, кроме собственного кошелька. И Вазик тоже — ни слова не сказал…
Как ни жаль, но поделать Арина действительно ничего не могла: Михал, единственный любимый сын Вацека, пил беспробудно, а выпив, становился буен. Хорошо, что злость свою вымещал не на людях, а на вещах. Ей оставалось только молиться, чтобы в этот раз объектом его злобы оказалось личное имущество, а не государственное, — за личное дают меньше. Впрочем, как знать — может, лучше, чтоб Вазик подольше отдохнул от своего сынишки.
Арина вздохнула и пошла на участок Палеев. Когда-то этот участок показывали гостям города — прапрадед Арины установил на могиле умершей супруги ее статую. А так как прапрабабушка была первой левантийской женщиной-дантистом, то в руках у статуи была дрель — бормашин тогда не знали.
Памятник завораживал сочетанием тонкого лица и брутальной позы. «Динора Палей, 1836–1900, лечила зубы и разбила сердце» — вспомнила Арина надпись на постаменте. Прапрадед обожал жену.
Сейчас от «девушки с отбойным молотком», как называли памятник местные, остался только расколотый постамент с нечитаемой надписью.
Арина вздохнула. Конечно, прекрасную Динору не вернуть, но хотя бы очистить участок от обломков надо. А дальше придумаем. Можно разбить цветник или заказать копию памятника — благо, фотографии остались…
Но сначала — уборка. Перекурить — и идти к Вазику за инструментом и мешками.
— Вы похожи на нее, — произнес тихий бархатный голос откуда-то сбоку.
Арина обернулась. Перед ней стоял высокий мужчина средних лет с бледным овальным лицом. Весь какой-то серый: седеющие волосы, темно-серые глаза, костюм цвета пыли. В руках он держал голову той самой статуи.
— Моя прапрабабушка, — улыбнулась Арина, — Динора Палей.
— Неужели из тех самых князей Палеев?
— Нет, что вы, из левантийских мещан.
— А я, стыдно сказать, чуть не обознался, приняв вас за Ирину Павловну…
— Ну, меня так и зовут. Так что ваша ошибка не столь велика.
— Очень приятно! А меня, если позволите, Кодан, Кирилл Константинович.
Арина улыбнулась Кодану и достала папиросы. Тот попросил одну каким-то развязным жестом, не сочетающимся ни с его внешностью, ни с тихим голосом. Курил он тоже странно — отплевываясь после каждой затяжки. При этом бесконечно кашлял, как будто курил первый раз в жизни, но папиросу держал уверенно, между большим и указательным пальцем, прикрывая огонек ладонью. «Немолодой ведь человек, а судя по жесту — служил» — подумала Арина. Впрочем, Александр Зиновьевич был ненамного моложе. Специалисты нужны войне вне зависимости от возраста.
— Ирина Павловна, а вы не подскажете, — Кодан выбросил окурок ловким щелчком и снова стал тихим и смиренным, — что за странная статуя шахтера в юбке и без головы лежит в тех кустах?
Арина посмотрела — и не удержалась от улыбки.
— Это та же самая статуя, голову которой вы нашли. Первая женщина-дантист Левантии с рабочим инструментом в руках.
— Прошу вас, скажите, что вы меня разыгрываете! Не может быть, чтобы зубы лечили при помощи дрели!
— Но тем не менее так оно и было.
— Ужасно! Хотя не буду врать, что мне не нравится эта нимфа с отбойным молотком.
— Жаль, что мы с ней не были знакомы. Кажется, у нас с ней много общего.
— А вы замечали, что это самая частая мысль на кладбище — «жаль, что мы не были знакомы»?
— Да, пожалуй. Но, с другой стороны, близких там, — Арина растерялась, показать вверх, на небеса, или вниз, на землю, так что жест вышел какой-то неопределенный, — все больше, а вокруг — все меньше…
— Удивительно точное наблюдение! При этом замечаешь, что люди умершие — все более близки, более понятны, а вот те, что живы, — все дальше, все более чужие…
У Арины как будто что-то холодное проползло между лопаток. Как же прав был Кирилл Константинович! Как же точно описал то, что чувствовала Арина. Да, папа, мама, бабушка — они остались прежними, родными и любимыми. А вот живые как-то стали «бывшими» — бывшая подруга Нинка, бывшая соседка, бывшая яростная Лика… Вот разве что Яков Захарович почти не изменился.
— Вы не знаете, что случилось с кладбищем? Бомбардировка? — Арина спросила, только чтобы переменить тему, чтобы не думать о мире, где она совсем одна.
— К сожалению или к счастью — но нет. Видите ли, некий весьма самонадеянный Смертный решил призвать всех левантийцев на защиту города…
Арина представила, как ее родители, бабушки, дедушки выходят единой колонной на защиту Левантии. И так вдруг захотелось встать с ними в ряд. Рука об руку с мужественной дантистом Динорой и нежной аптекаршей Фаиной, желчным венерологом Михаилом и барственным профессором анатомии Иваном Леопольдовичем.
— Как понимаете, — продолжил Кирилл Константинович, — идея была обречена на провал.
Большинство восставших было не в том состоянии, чтобы воевать. Прошу прощения за неаппетитные подробности, но трудно держать оружие в разложившихся руках.
— Если бы воевать мог только дух, без тела — отстояли бы, — уверенно сказала Арина
и добавила задумчиво: — Хорошая была бы война. Ни убитых, ни раненых. И экономия какая: ни снарядов, ни пуль, ни даже кухни полевой — ничего не надо.
Кирилл Константинович сдержанно улыбнулся.
— Так, говорят, только драконы воюют. Дух линию фронта пробивает, а тело — в окопе сидит тихо, чуть ли не чаек попивает. Вот если бы только они и воевали…
Арина улыбнулась понимающе. Еще постояли-покурили (как же раздражала Арину манера Кодана курить!) — и, тихо попрощавшись, разошлись каждый к своим дорогим покойникам.