Июнь 1946
— Не слюни мне руку. Поцелуй руки — это символический жест. Просто наклонись и изобрази поцелуй, не касаясь губами руки! Представь, не знаю, что знамя целуешь, ты же не будешь его себе в рот пихать.
— Вот так?
— Да, неплохо. Только смотри в глаза.
— Не могу. На смех пробирает.
— Эх. Ладно. Потом повторим. Теперь к главному. Возьми меня за руку. Крепче, покажи, что ты мужчина… Уй! Не настолько же! Теперь вторую руку положи мне на спину. Примерно, где застежка бюстгальтера.
— А где она?
— Ну вот тут, примерно. Что ты там нащупать пытаешься? Я это не ношу. И расслабься ты, будь нежен, но не робок.
Арина знала, что это неприлично, неправильно и вообще гадко, но ничего не могла с собой поделать: она прижалась ухом к двери актового зала и пыталась представить, что там происходит. Голос принадлежал Цыбину, отвечал ему, кажется Ангел — версий не намечалось. Никого, кроме этих двоих, Арины и дежурного за стойкой в приемной, в каретном сарае не было.
А ситуация за дверью накалялась.
— Давай, решительно, как я тебя учил… Ой! Больно же! Продолжай, не останавливайся… Не смотри туда, только в глаза… Где твое чувство ритма? Ну, давай, раз-два-три-четыре, раз-два-три- четыре…
— Можно я немного отдохну?
— Погоди, я только начал получать удовольствие. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, — Моня устало пыхтел.
— А если я вот так?
— О! Ты начинаешь понимать суть! Можно — все! Я весь в твоей власти! Делай со мной что угодно — только смотри в глаза!
Арина поняла, что сейчас лопнет от любопытства. Она краем уха слышала, как стажеры (по большей части — стажерки) Особого отдела обсуждают слишком уж нежную дружбу между Цыбиным и Шориным. Слышала, как про кроткого Мануэля, сносящего грубость друга, говорили «походная жена». В общем-то Арине было все равно, но вот Ангел… И она решительно вошла.
— О! Арин Пална! Заходите! — улыбнулся ей навстречу Цыбин. — Вы ведь умеете медленный фокстрот? А то этот ваш мальчик мне уже все ноги оттоптал.
Арина улыбнулась. Ангел неумело вел Цыбина в фокстроте.
— Давай, Ося, смена партнера, как я тебя учил!
Ангел взял Цыбина за руку, отвел к стене и поклонился Арине. Арина подала руку.
— Давайте, а я вам вместо музыки буду! — Мануэль развалился на стуле и начал петь, подвывая и жеманничая:
Оська сорване-е-ец, Зеленоглазый удале-е-ец, Веселый друг моих забав,
Вообще, чудесный, славный парень. Ося, ты помнишь наши встречи
В Приморском парке, на берегу?
Он отбивал ритм пальцами по подоконнику и явно наслаждался зрелищем. Ангел краснел, путался в ногах, сбивался с ритма.
— Не, братец, таким манером ты свою Гамильтониху не поразишь. Давай еще раз. И помни, левая нога у тебя слева, правая — несколько правее, а всего у тебя их две. Непонятно, где здесь может быть проблема. Арина Павловна! К вам тоже претензия — очень скучно танцуете. Задора не чувствуется, знаете ли…
— Ну, вы тоже не Изабелла Юрьева. И какой задор в одиннадцать вечера?
— Уже одиннадцать? — Мануэль встрепенулся. — Эх, никакой жизни с вами. Опоздал везде. Давайте уж, танцуйте, хоть какая-то радость в этот вечерочек…
Арина и Ангел старательно выделывали па на стертых досках актового зала под окрики Цыбина: «Спину держи!», «В глаза гляди!», «Где ритм?».
В какой-то момент он не выдержал — и вскочил.
— Так, Ося! Я тебе сейчас покажу, но учти — это в последний раз. Смотри внимательно.
Оттоптанные Ангелом ноги нещадно гудели, да и день выдался муторным, смертельно хотелось упасть на диванчик в своем кабинете — и уснуть. Арина не раз готова была расцеловать Цыбина за этот диван — можно было не идти час по ночному городу,
а спать прямо в УГРО, в тишине и одиночестве.
Так что, как бы ни манил диван, — она улыбнулась Цыбину.
Танцевать с Мануэлем было непросто. Он отлично вел, провоцируя партнершу на забавные отступления от классического рисунка. Но параллельно так старательно и громко отвешивал комплименты, косясь в сторону Ангела, так акцентировал каждое движение, что сдерживать смех было совершенно невозможно. И при этом он продолжал распевать, пародируя то Юрьеву, то Вертинского, то Утесова.
Наконец Цыбин допел последнее «Как незаметно бегут года» — и действо остановилось. Ангел зааплодировал:
— Ух! Мануэль Соломонович, после такого танца вы прям обязаны жениться на Арине Павловне!
— Во-о-от. А я тебе что говорю? Закружишь свою Гамильтониху — считай, она твоя навеки! Но, мальчик мой, тренировки, тренировки и еще раз тренировки! Завтра пойдем в парк на танцы — будешь на живых людях тренироваться.
— А я что, не живая? — Арине даже обидно стало.
— Простите, оговорился, на незнакомых. Так как насчет женитьбы?
— Воздержусь, пожалуй. Поверьте, ничего личного — просто не входит в планы.
— Это замечательно! В смысле, я был бы рад, то есть… В общем, не смущайте меня — я о другом. У меня дома раз в пару недель собирается некий клуб убежденных холостяков обоего пола. Немного выпивки, немного музыки, немного разговоров — приятно проводим время. Приглашаю присоединиться.
— Почту за честь.
— Как будем заседать — дам вам знать. А пока — вынужден проститься. До встречи! Ося, не стой болваном, пошли по домам, завтра работать!
И он поцеловал Арине руку, как учил Ангела: лишь обозначив поцелуй в воздухе.