Без женщин и без фраз
— Мануэль Соломонович! Вы пригласили меня к себе, но даже не сказали, куда идти. Это оплошность или хитрость? Если второе — не смею навязывать вам свою компанию.
— Оплошность. Непростительная. Впрочем, вы ведь в субботу будете на работе?
— Да, я дежурю до двух.
— Прекрасно! Тогда я смогу, вместо пространных объяснений, довести вас до места.
— Договорились.
В субботу в два Мануэль Соломонович стоял на крыльце даже более нарядный, чем обычно.
Даже запонки синего стекла стягивали манжеты — и пускали солнечных зайчиков.
Арина заговорщицки подмигнула Цыбину и покачала сумкой, в которой солидно булькало и жизнеутверждающе звякало.
— Спирт не дам, казенное имущество, но вот водку раздобыла. Вполне качественную.
— Уважаю вашу позицию.
Мануэль Соломонович подал Арине руку калачиком.
— И не забудьте, только на «ты» и по именам. Я суровый хозяин, за выканье — выгоняю. Если желаете, можем попрактиковаться по дороге.
— А далеко ли нам идти, эм, Моня?
— Арина, мы же с тобой соседи. В Рождественскую улицу, конечно.
Арина остановилась, как будто наткнулась на невидимую стену.
— Прости, Монь, я, наверное, не пойду… Ну, там… там был мой дом.
— Всю жизнь будешь обходить эту часть города?
— Возможно.
— А если по работе? У нас теперь не такие тихие места, как были до войны.
— Поменяюсь с Евгением Петровичем.
— Так тебе и дадут. В общем, тебе решать — но предлагаю, раз уж я рядом и мы никуда особо не торопимся, попробовать пройтись. Может, все не так страшно. Или же — доведу тебя обратно.
— А давай… Я попробую.
— Пока предлагаю попытаться подумать о чем-то другом. Знаешь, например, что было вот в этом доме?
— Ты про Первый левантийский Коминтерн поэтов?
— Ух ты! Еще никто не отвечал мне на этот вопрос! Уважаю.
— Интересовалась вопросом. У меня родители были помешаны на левантийских поэтах. И авиаторах.
— Тогда зайдем на Площадку?
— Разумеется!
Площадка была местом странным даже для Левантии. Михаил Райко, один из первых левантийских авиаторов, по совместительству поэт, художник, первый, кто привез в Левантию кино, в общем, человек-легенда, завещал, чтобы вокруг его могилы разбили сквер для детей.
Похоронили его прямо посреди города, в том месте, где разбился его биплан, под чугунной плитой, а вокруг высадили розы и расставили детские качели, лавочки и турники.
И дети круглый год бегали и играли вокруг могилы Райко.
Они сели на лавочку полюбоваться зрелищем. Арина погрузилась в философские размышления, хотела ли она бы так вот — посреди шумного сквера… Но не с Моней же это обсуждать — объязвит. Вот Кодан понял бы…
— Дай папироску! — хриплый голос вывел Арину из раздумий.
К ним подошел парнишка лет десяти — грязный, босой, сопливый.
— Не курим, — ответил Моня, затягиваясь папиросой. Мальчик отошел.
— Вот так рушатся легенды о нежных невинных крошках, мило резвящихся на костях старых поэтов, — сокрушенно вздохнул Моня и поднялся. — Пойдем?
Они пошли дальше. Между ними образовалось что-то вроде игры-состязания. Проходя мимо дома, где жил, работал или бывал какой-либо из левантийских или приезжих поэтов, они наперебой вспоминали строчки из него. Пока что шли ноздря в ноздрю. Моня вспомнил возле бывшей извозчичьей биржи, как Пушкин заехал в Левантию, взял извозчика — и сказал, чтобы тот за любые деньги увез его подальше от города, зато Арина вспомнила, как в вокзальном буфете пьяный Есенин обучал персонал готовить свой фирменный салат (и до самой войны в этом буфете подавали салат «Есенинский»).
— Ну, вот мы и пришли, — вдруг сказал Цыбин.
Арина как раз мучительно пыталась вспомнить строчку из «Грота Диониса» поэта, стоявшего на воротах стадиона «Пищевик» (бывший Южного Банка, бывший Петровский), так что совершенно не соображала, где находится.
Глухой двор, со всех сторон окруженный желтыми стенами, показался знакомым.
— А ты знаешь, что поэт, стихи которого ты присвоил, жил в этом доме? — спросила она у Мони сурово. — Мне папа показывал!
— Арина! Ты сказочно злопамятна! Это было… почти двадцать лет назад.
— Прости. Для меня эти стихи очень много значат.
— Для меня чуть больше. Видишь ли, поэт, который их написал и который жил в этом доме, — немножечко мой отец. Понимаешь, он же бросил стихи. Та книжка, которую ты читала, так и осталась единственной. Работал в какой-то конторе, жил скучно… А я хотел, чтобы у меня был папа-поэт. Хотел доказать ему, себе… Не знаю уж, кому и что.
— Звучит трогательно. Но что-то я не помню, чтобы книжка была подписана Соломоном Цыбиным.
— О! Тогда были в моде пышные псевдонимы! Эдзю, Пьеро, Пурпур… А отец подписывался Матвей Дальницкий. Пошловато звучит, но такое было время.
— И лишь, как встарь, светло моё окно
С чернеющей на крыше голубятней… — задумчиво процитировала Арина, глядя на контур голубятни на фоне темнеющего неба.
— Да. Ведь скажи, правда же — он был поэт?
Арина улыбнулась и кивнула.
— Моня! Опять соблазняешь дам поэзией? — раздался голос Шорина откуда-то снизу.
— Нет, редкий случай — беседую с интеллигентным человеком, а не с дурным солдафоном типа тебя.
— А мы тут сидим, не едим, не пьем, ждем вас…
— Сейчас, уже идем.
Цыбин подошел к подвальному окошку, нырнул куда-то вниз и исчез.
— Арин, давай к нам!
Арина заглянула. На подоконник был постелен половик, а внизу в качестве ступеньки была приставлена табуреточка. Моня уже куда-то убежал, а вот Шорин стоял возле табуретки и протягивал Арине руку.
Арина спустилась в довольно большую комнату. По случаю вечеринки мебель была придвинута к стенам, а возможно, частично убрана. На стульях и диванчике (младшем брате того, что стоял теперь в кабинете Арины) теснились гости. Перед ними была расстелена скатерть. Без стола, прямо на полу. На скатерти громоздились бутылки, тарелки и миски с какими-то закусками, открытые банки консервов, кастрюли с супом и вареной картошкой.
— Давай покажу, где тут у меня что, — шепнул внезапно оказавшийся рядом Цыбин и повел Арину к двери.
Пожалуй, это была самая странная квартира из виденных Ариной. Больше всего она напоминала катакомбы. Из комнаты выходил темный извилистый коридор с бугристым полом и неровными стенами. Где-то вдалеке он заканчивался тупиком. Множество ответвлений тоже вели в тупики, лишь три заканчивались дверями — в ванную (с дровяной колонкой и ванной на львиных лапах), на кухню (где уже какие-то незнакомые Арине люди раскатывали тесто, растапливали огромную печь и доставали какие-то запасы) и еще одна, запертая — «бывшая кладовка, ныне моя скромная келья, куда не ступит нога постороннего» — обозначил ее Моня.
— И это… Уборная на улице. За углом, — застенчиво признался Моня, когда экскурсия была окончена.
Увидев крайнюю степень недоумения на Аринином лице, Моня рассказал вкратце историю своего жилья.
Раньше это была огромная четырехкомнатная квартира, где жили Моня, его родители, бабушка, тетка с двумя дочерьми, а также сестра с мужем и сыном.
Когда Моня вернулся, в квартире не было никого. «Немцы», — коротко обозначил Моня, не вдаваясь в детали.
Одинокого Цыбина, конечно, немедленно уплотнили — в квартиру въехала шумная
и многочисленная семья Бекир-заде. Глава семейства, покурив на кухне с Моней, договорился о разделе квартиры. Всего-то и нужно было — поставить перегородку, и получались два совершенно независимых помещения Бекир-заде достались три комнаты, половина кухни, уборная и входная дверь вместе с прихожей, а Цыбину — все остальное.
Тем временем вечеринка все-таки началась. Моня торжественно представил всех собравшихся.
Арина пыталась запомнить имена, но через некоторое время сдалась. Из знакомых лиц Арина увидела только Шорина, то есть Даву, Лику и Евгения Петровича, которого почему-то представили как Валентина.
— Зря ты сюда пришла, никакой пользы! — тут же после знакомства обратилась к Арине крупная девушка с необъятного размера бюстом. Кажется, ее представили как Дашу.
— А какая здесь может быть польза?
— Ну ты дурочку-то не строй. Небось, решила, что раз холостяцкая вечеринка — найдешь тут себе мужика? Гиблое дело! Уже месяц хожу, ни разу никого не подцепила. А я цепкая — если уж возьмусь, мужик от меня не уйдет.
— Я сюда, честно говоря, не за этим… Не тороплюсь…
— Не торопишься? Да тебе, небось, уже за тридцать. В твоем возрасте детей уже в школу водить надо. В общем, хочешь совет — не провыбирайся. Но тут ловить нечего, серьезно.
— А ты зачем сюда ходишь, раз нечего ловить?
В ответ Даша только фыркнула и наконец-то потеряла к Арине всякий интерес.
Арина следила краем глаза за Евгением Петровичем. А он вел себя чуть более, чем странно.
Увидев, что в оконном проеме появился немолодой мужчина со смеющимися глазами за толстыми стеклами пенсне, с большими губами и мужественным подбородком, тут же начал от него натуральным образом прятаться.
Тот, в свою очередь, тоже слишком старательно избегал «Валентина».
— Они в ссоре? — спросила Арина у Цыбина, когда они оказались на кухне вдвоем.
— Наоборот. Ближе людей не встретить. Видишь ли, у них роман…
Арина поморщилась. Она слыхала о таком, но это было как-то очень противно.
— В хорошем смысле. Пишут роман по переписке. Уже год. Я читал кусочек — очень приятная история. Но оба считают это делом несерьезным — так что тщательно делают вид, что незнакомы. Кстати, ты его узнала?
— Валентина-то?
— Нет, второго.
Арина задумалась.
— «Сегодня стулья глядят странно», — промурлыкал Цыбин
— Ничего себе! Неужели Агата Сердоликова?
— Она самая, самая она. Но он. Здесь, кстати, его зовут Саул.
— Почему они двое под псевдонимами? Чтобы легче было не узнавать друг друга?
— Все куда прозаичнее. Оба давно и счастливо женаты. Так что холостяками считаться не могут. Поэтому — приходят как бы инкогнито. Жены их тоже иногда нас посещают — но отдельно и тоже под псевдонимами. Не волнуйся, скоро они успокоятся в уголочке — и начнут бесконечный спор, может ли героиня простить героя за гибель котика. И если да — при каких обстоятельствах. Наорут друг на друга, выкурят по полпачки папирос, обнимутся…
— Моня, но это же совершеннейшая чушь, — перебила его Арина. — Признайся, ты меня разыгрываешь, и нет ни жен, ни котика, ни романа?
— Может быть, и нет. А может быть, и есть, — тонко улыбнулся Моня и отвернулся к столу. Арина рассмеялась. Поддерживать с ним беседу было необыкновенно легко.
— А меня тут уже обвинили в желании женить на себе половину присутствующих.
— Даша? Прекрасная девушка, но, к сожалению, слишком грезит о замужестве. Мне понадобилось очень много времени, чтобы доказать ей, что я абсолютно не подхожу на роль супруга. Так что если услышишь какие-нибудь гадости обо мне — почти наверняка это я сам придумал их персонально для Даши.
— Неужели кто-то распускает о тебе сплетни?
— Обо всех, Арина, обо всех. Здесь, по месту жительства, на работе…
— Ну не на работе же. У нас народ серьезный…
— Ага. Только еще до твоего возвращения я узнал, что у тебя роман с Бачеем, долгая, почти супружеская жизнь с Яковом Захаровичем, от которого ты в юном возрасте родила Ангела, а в свободное от любовных утех время ты хранишь в морге контрабанду и торгуешь золотыми коронками покойников.
— Какая я молодец! Прямо самой завидно. О тебе я пока что знаю только то, что ты спишь с Шориным.
— Исключено, — Шорин вошел на кухню неожиданно, — он храпит и дрыгает во сне ногами. Совершенно невозможно уснуть.
— Шел бы ты отсюда, мы тут курим и сплетничаем, а ты не терпишь ни того, ни другого, — улыбнулся другу Цыбин.
— Я бы пошел, но дамы в зале требуют тапера. Валентин будет петь. Давай, пока он не углубился в литературные труды.
Евгений Петрович, то есть, конечно, Валентин, пел прекрасно. В качестве коронного номера исполнил каватину Валентина — «Бог всесильный, бог любви» и так далее.
Потом пели другие. Репертуар был разнообразен — от помпезных до почти хулиганских.
Спонтанно образовывались дуэты и даже небольшие хоры.
Это было иногда великолепно, иногда — смешно, но никогда не скучно и не стыдно. Моня всегда помогал певцу, заглушая неверно взятые ноты бравурными аккордами, вводя в исполнение конферанс и рассыпая воздушные поцелуи.
Потом танцевали под патефон, потом просто болтали… Вечеринка закончилась затемно.
— А теперь каждый мужчина берет одну, а самый везучий — сразу двух девушек — и провожает до дома! — объявил Моня торжественно.
Арина вздохнула. До дома ей было пять минут пешком, до УГРО — минут двадцать, а до общежития — чуть ли не час. Эх, был бы тот дом…
— Дава, проводишь Арину до работы. У нее там еще оставались какие-то дела, — походя распорядился Моня.
Арина посмотрела на Моню с благодарностью. Объяснять, почему перестала ночевать
в общежитии, Арине не хотелось. Скромные девы, как оказалось, приехали из деревни — и потому первое время стеснялись города. Но быстро разобравшись, изменили порядки общежития на свой манер. Теперь там были какие-то бесконечные посиделки, постоянно сновали какие-то мужчины неизвестного статуса… Арине приходилось спать и не в таких условиях, но от нее постоянно требовали участия в ночных забавах. А петь, танцевать, готовить для чужих людей после трудового дня не хотелось категорически. Так что диван Цыбина стал для Арины новым домом.
— Вы тоже работать еще будете? — уточнила Арина у Давыда, когда они вышли.
— Мы разве на «вы»? Я пожалуюсь на тебя Моне, — с оскорбленным видом заявил он. — Но нет, я домой. Живу недалеко от работы, повезло.
Странно, быть на «ты» с Моней было просто и естественно, а вот с Давыдом сразу чувствовалась какая-то напряженность. И ведь вроде тоже коллега, тоже, вроде, приятный человек. Арине захотелось как-то разрядить обстановку.
— Ты здорово танцуешь, когда не просишь меня снять очки! — улыбнулась Арина.
— Спасибо. С тобой приятно танцевать. И все-таки без очков ты красивее, — улыбнулся он. — Извини, у тебя красивые глаза, а очки делают их меньше.
— Остается только смириться. Без очков мне страшно, — выпалила она, и сама испугалась такой откровенности.
— Найди мужчину, рядом с которым не страшно. И он будет любоваться твоими глазами.
Арина почувствовала, что хочет сменить тему.
— А Моня прекрасный аккомпаниатор, — сказала она первое, что пришло в голову.
— Разумеется. Знаешь, что у американцев Второй при драконе так и называется — аккомпанист. А Моня — лучший аккомпанист, который у меня был.
— И много их у вас было?
— Прошу вас не язвить. Единственная причина, по которой у дракона появляется новый Второй, — гибель предыдущего. Как и причина появления у Второго нового дракона. Я у Мони — первый Первый, он у меня — второй Второй.
— Извините.
— Наверное, со стороны мы выглядим смешно. Это трудно понять, что такое отношения дракона и его Второго. Я ведь всю войну полностью от него зависел. Боеспособность, здоровье, жизнь, в конце концов… Это как…
Он попытался что-то сказать, но, видно, не смог придумать нужного сравнения — и развел руками.
— Наверное, это счастье — когда в мире есть настолько близкий человек, — задумчиво произнесла Арина.
— Может быть. Я по-другому не пробовал. И это… мы уже на «ты».
— А девушки вас друг к другу не ревнуют?
— Бывает. Но пока удавалось или объяснить, или мирно расстаться с девушкой. Или ты интересуешься, насколько я свободен? Или насколько свободен Моня?
— Не путай меня с Дашей. Просто поинтересовалась. Кстати, о любви. Ты заметил, Ангел начал тебя копировать?
— Да, хотел попросить. Ты с ним ближе знакома, намекни ему, чтобы портупею изнутри мебельным лаком смазал. А то она гимнастерку красит. Будет ходить в полосочку, как зебра.
Арина засмеялась — и напряжение внезапно лопнуло с тихим звоном, как самая тонкая струна.