— Мне сказали, что жаловаться на Ли — это к вам, — застенчиво произнес Васько, входя к Арине в кабинетик.
Арина отметила про себя, что Николай Олегович совершенно не заикался, что бывало с ним только в случае весьма добротного опьянения. Но на ногах держался, что радовало.
— Ну, де юре он подчиняется вам, так что можете применять дисциплинарные методы вплоть до физических, но с удовольствием послушаю о похождениях этого юного негодника.
— Ну нет, он молодец, старается, расторопный, не дурак… — Васько совсем стушевался, он явно не был готов к применению физических методов, — но он это… влюбился, в общем. Так что иногда нормальный, а иногда — слушает вполуха, смотрит вполглаза, думает… Да вообще не думает ничего.
— Влюбился — это вы про Наташу, или появилась какая посвежее?
— Ага, про нее, про Гамильтониху эту.
— А что вы ее все Гамильтонихой-то зовете? Фамилия, что ли, такая?
— Ну, это была история…
И Николай, немного заикаясь на крутых поворотах истории, начал рассказывать.
В первый же день работы в уголовном розыске Ангелу посчастливилось участвовать в задержании настоящей банды.
Задача, как казалось Васько, была поставлена максимально понятно: пройти через черный ход к комнате, где, по данным осведомителя, заседали бандиты.
Дальше — вроде бы, сложнее, но трудности возникли уже на этом этапе.
Войдя через черный ход на кухню, оперативный сотрудник Ли увидал там деву неземной красоты, моющуюся в тазу. И пропал. Стоял у двери и смотрел, даже рот закрыть не смог.
Дева та, увидав у себя на пороге гостя, не растерялась, не завизжала, а выдала ему мочалку — и попросила потереть спинку. И тот потер. Потом помог ей вытереться, платье застегнул…
В общем, совершенно манкировал рабочими обязанностями.
Вытянули его из этой кухни только когда все кончено было — банду и без него повязали.
— Так почему Гамильтониха? — выслушав историю, уточнила Арина
— Он потом неделю ко всем приставал, говорил, что девушку встретил, цитирую, «Как с афиши про леди Гамильтон, только красивее». А потом купил букет — и пошел официально знакомиться. Теперь вот… гуляют.
— Ладно, прослежу за моральным обликом товарища Ли.
— И хорошо бы нормально гуляли. Так нет же. Неделю — шерочка с машерочкой, неделю — как кошка с собакой. Она его до своей особы не допускает, он — страдает, а больше всего страдает дело. И это… Может, ему зрение проверить? Видел я ту Гамильтониху. Баба как баба. Ни разу на афишу не похожа. Вообще, все они одинаковые.
Арина подняла брови на это «они». Интересно, к кому Николай Олегович причисляет саму Арину — к мужикам? К сослуживцам без различия полов?
А Васько продолжал:
— Бровки выщипают, губки намажут — и ищут, кого повыгоднее. Чтоб с карточками первой рабочей, с зарплатой хорошей — и дома реже появлялся…
Арина поняла, что речь уже не о Гамильтонихе. Достала из шкафа склянку с разведенным спиртом (полезный запас, который чаще использовался при опознании покойных родственниками, чем на дружеских пирушках), плеснула Николаю.
— Выкладывайте, Николай Олегович!
История была банальна донельзя. «Я был батальонный разведчик, а он — писаришка штабной». В смысле, разведчиком был Васько — действительно был, раз двадцать с «языком» на плече через линию фронта возвращался, а вот «штабной писаришка» — директором магазина с купленной справкой о полной непригодности к службе.
— И Оленька эта, Оленька… Такая нежная, такая чистая, в беретике всегда беленьком таком… И ведь, сука, деньги по моему аттестату получала аккуратненько. А сама с ним… А я там… А они тут…
Николая Олеговича развезло окончательно. Кажется, весьма умеренное количество спирта либо легло на старые дрожжи, либо было уже далеко не первым за этот день. Васько сбивался с прозы на пение, причем исполнил не только про писаришку штабного, но и про «ничего, и такие вопросы разрешаются пулей простой» и про «ваш муж не получил письма, он не был ранен словом пошлым» и еще какие-то, незнакомые Арине.
— Так. Николай Олегович, давайте-ка мы с вами пройдемся немного, а то вам совсем нехорошо, — вздохнула Арина, — только подождите минутку.
Она стукнулась к Особым.
— Монь! Чаю крепкого не будет? У нас тут человеку нехорошо…
— Кофе есть! Настоящий, — Шорин протянул ей кружку.
— Такое сокровище разбазариваете?
— Ну должен же я как-то компенсировать ту вашу халву.
Арина выразительно посмотрела на Цыбина. Кажется, карамельки и чай были его импровизацией. Цыбин потешно развел руками.
Вернувшись, Арина влила кофе в Васько. Взгляд его сфокусировался, но слезы течь не перестали.
— Пойдемте, погуляем. Вы ведь, кажется, не местный?
— Да, я из столицы. Жил на углу Кольцевой и Либкнехта. Теперь там эти, двое, в моей комнате…
— Давайте я вам Левантию покажу. — быстро заговорила Арина, которой уже до чертиков надоели излияния Васько.
— Давайте, а то я тут ничего не видел. Работа, общежитие… Ну, иногда в кино выбираюсь.
Арина чувствовала себя глупо, прогуливая Васько по стандартному маршруту всех приезжих.
Но Николай Олегович смотрел восхищенно, как ребенок, и на пушки возле Музея военной истории, и на конную статую основателя города (Шорин как-то, проходя мимо, обронил, что без штанов верхом на лошади — это не классицизм, а травматизм, так что не одобряет он такое), и на покореженные останки Кафедрального собора, в который попала одна из первых бомб этой войны.
Особо восхитили Васько скульптуры на здании университета — по идее, они должны были изображать муз, но автор не смог скрыть витальности под хитонами — и музы получились крепкими казачками.
— Ух, какие у них эти… как вы сказали… атрибуты, во.
— Ну да… — Арина постаралась не заметить жест, которым Васько проиллюстрировал свою фразу.
Вернувшись в каретный сарай и кое-как избавившись от повеселевшего Васько, она проскользнула к особистам.
— Мануэль Соломонович, можно Моню на два слова? — спросила она.
— Формулировочки у тебя, — усмехнулся Моня, когда они вышли на крыльцо и закурили.
— Есть способ нейтрализовать эту твою Дашу, — Арина повторила жест, которым Васько описывал атрибуты муз, — раз и навсегда. Выдать замуж за честного хорошего человека с карточками первой рабочей и вполне приятной зарплатой.
— Надеюсь, этот человек не я.
Арина кратко описала Моне страдания Васько и его реакцию на университетских муз. Цыбин стоял задумчивый, крутил руками, как будто просчитывал варианты:
— Ты знаешь, из этого может получиться что-то забавное. Я подумаю, как их свести.
На крыльце показались о чем-то активно спорящие Ангел и Шорин. Моня оживился:
— А не прогуляться ли нам, товарищи? Раз уж рабочий день как-то не очень задался, да к тому же, — он посмотрел на часы, — кончился час назад?
— Ну, я уже нагулялась, — вздохнула Арина, но, поймав грустный взгляд Мони, продолжила, — но составлю вам компанию. Погода неплоха.
— Это да, погодка шепчет, — улыбнулся Шорин.
— Я тоже не против, — поддакнул Ангел.
— А вот вас, товарищ Ли, ждут неотложные дела. Ваш непосредственный начальник, Николай Олегович, сегодня жаловался на ваше халатное отношение к службе, — строго и сухо произнес Моня.
Ангел вздохнул — и ушел в каретный сарай. Моня улыбнулся Арине и Давыду:
— Нечего юношу подвергать искушениям. Лично я планировал пойти через парк, а там пиво, танцы и прочие увеселения.
— Мануэль Соломонович, прошу вас, воспитание этого поросенка — моя повинность, а для вас он — оперативный сотрудник, вполне совершеннолетний и могущий сам решать, пить ли ему пиво, — так же строго и сухо, как раньше Моня, отчеканила Арина.
— Понял. Больше вашего бэби воспитывать не буду.
И они двинулись к парку.
В парке, как и предсказал Цыбин, было пиво. Даже нашелся уютный столик с чистой клеенкой, где можно было сесть и выпить культурно. Цыбин оставил Арину и Шорина сидеть за столиком, а сам, вальсируя под звуки музыки из динамиков, умчался за пивом.
Арина и Давыд сидели молча, не зная, как начать разговор. Наконец, Давыд произнес:
— А ты уже новый фильм смотрела? «Беспокойное хозяйство». Говорят, хорошая комедия про войну.
— Не люблю кино про войну. Всегда расстраиваюсь, что была не в том месте.
— В смысле?
— Ну, ни разу не оказывалась там, где все чистенькие, целенькие, улыбаются — и время от времени запевают голосом Бернеса.
— Да уж. Я тоже с неправильной войны, где все воняют и матерятся.
Они улыбнулись друг другу.
Очередь оказалась небольшой, так что Цыбин вскоре вернулся с двумя большими кружками пива и вазочкой мороженого.
— Даме сладкое, мужчинам — грубый напиток, — он расставил принесенное.
Шорин тоскливым взглядом голодной собаки проследил за вазочкой с мороженым и брезгливо покосился на свое пиво. Моня же развалился на стуле и сделал первый глоток с таким видимым удовольствием, что Арина почувствовала жажду. Хорошо быть мужчиной — не надо давиться этим липким сладким мороженым, можно пить вкусное горькое пиво…
— Позволите? — не дожидаясь ответа, к ним подсел мужчина с усами-щеточкой и набриолиненным пробором и поставил на стол свою кружку.
Моня поморщился, Давыд напрягся, а Арина только равнодушно скользнула взглядом по незнакомцу. Вроде, ничего серьезного обсуждать не собирались, а одним болтуном больше, одним меньше — какая разница.
— Меня зовут Валерий, но все называют меня Асмодей, — торжественно представился усатый, — потому что, будучи наделен Особыми способностями, я заглядываю людям прямо в душу!
Арина старательно прикусила щеку, чтобы не рассмеяться. Шорин незаметно провел рукой за спиной у Асмодея — и покачал отрицательно головой. Цыбин закашлялся.
— Вот про вас я точно могу сказать, кто вы. Вы — участники труппы оперетты, о гастролях которой пишут на всех афишах. Вот вы, — он показал на Цыбина, — режиссер, вот вы — тенор и герой-любовник, а вы — скорее всего, костюмерша.
Арина даже немного расстроилась. Ну почему сразу костюмерша? Неужели она недостаточно хороша, даже по мнению этого Асмодея? Она никогда и не претендовала, но все-таки.
— Вы абсолютно, удивительно правы! — восхищенно запрыгал Цыбин. — Все именно так!
— И я знаю, зачем вы пришли сюда. Ваш премьер примеряет костюм для нового спектакля, а вы вдвоем следите, чтобы все было идеально.
— Именно.
— А что за спектакль, позвольте полюбопытствовать?
— О! Замечательная оперетта «Новый маскарад, или Таинственная незнакомка». Наш дебютант как раз сейчас разучивает романс «Не искушай меня без нужды».
Давыд с Ариной переглянулись и усмехнулись.
— Обязательно посещу! Уверен, это шедевр! Кстати, как к вам обращаться? Я силен, но не всесилен, так что имена ваши угадать не могу.
— Ну как же вы их не узнали! Вот он — Березин, а он — Тимошенко, — ядовито заметила Арина, — а я Любовь Орлова, но другая.
— Очень приятно. А теперь о неприятном: я смотрю, что и у меня, и у товарища Березина кончилось пиво. Так что мы сейчас сходим за еще, а в это время товарищ Любовь поправит товарищу Тимошенко манжеты — они слегка широковаты.
— За ваш счет. Мы пока без гонораров сидим, — строго сказал Цыбин. Асмодей хотел что-то возразить, но не успел — Цыбин поволок его к ларьку.
Оставшись наедине с Давыдом, Арина вновь смерила тоскливым взглядом его даже не начатое пиво. И поймала его столь же грустный взгляд на своем мороженом.
Они переглянулись.
— Махнемся не глядя? — шепнул Шорин заговорщицки.
— Ага, — так же шепотом ответила она.
Быстрым движением они свершили обмен — и принялись наслаждаться.
Когда вазочка и кружка были уже пусты, вернулся Цыбин. С двумя кружками пива, мороженым, но без Асмодея.
— Куда ты дел преданного поклонника своего таланта, а тем более — Особого? — спросила Арина.
— Написал для него записку директору театра. А пока он благодарил — сдал его постовому, — Цыбин говорил равнодушно, но краем глаза смотрел, оценили ли слушатели. И, кстати, расставил принесенное правильно: Арине пиво, Давыду — мороженое.
— За что? — удивилась Арина. — Мирный псих, никому не мешал…
— Твои бимбарики? — Цыбин помахал перед Ариной золотыми часиками на тоненьком браслете.
— Мои… — Арина растерялась.
— Извини, конфисковал у товарища Асмодея в процессе, чтоб по делу не прошли. А то сама знаешь — потом долго их получить не сможешь. Но и без часов там хватало…
— А зачем он Особого-то изображал? — удивилась Арина.
— Чтоб мы уши развесили. Это тебе Особые — просто люди, ну и нам, понятное дело, а вообще мы — диковинка. Цирк уродов, считай.
— А потом слухи ходят, мол, Особые — главные бандиты, — зло сказал Шорин.
— Ну слушай, если бы все Особые были белые и пушистые — наш отдел не имел бы смысла, — резонно заметил Моня.
Все трое замолчали и задумались — каждый о своем.