— Простите, но тут же четко указано — военная форма с соответствующими знаками различия может заменять собой милицейскую! — Таборовский тыкал пальцем в какую-то бумагу, придерживая ее другой рукой перед носом Клима Петровича
— Да! Но не парадной же! Главный праздник страны! Вы обязаны быть при параде! К тому же, возможны награждения. Не выйдите же вы получать медаль в этом… — Клим брезгливо показал пальцем на застиранную гимнастерку Таборовского.
Клим Петрович развил бурную деятельность. Предупредил каждого, что седьмого ноября все должны быть в парадной форме, да, и научный отдел тоже, грозил карами небесными и земными тем, кто посмеет проявить одежную вольность.
— А помнишь тот фильм? — подмигнул Моня Давыду, в очередной раз выслушав требования Клима.
Оба неприлично заржали. Лика и Арина недоуменно переглянулись.
— Да уже в Германии. Там кинозальчик был… особого свойства. В общем, не буду пересказывать все, но был там один персонаж, который мог любить дам, только если на них полная форма. Немецкая, разумеется. Вот я и думаю, не схож ли он с нашим Климом Петровичем некоторыми предпочтениями…
— Тебе виднее, ты спец, — сурово посмотрела на него Лика, — опять лекторий для рябчиков устроил?
— Создаю прочные советские семьи, — улыбнулся Моня. — Практически Купидон на полставки.
Все присутствующие рассмеялись. Моня знал, кажется, всех девушек и женщин Левантии. И утверждал, что к каждой может найти подход. Стоя в окружении рябчиков, он предлагал им называть интересующих особ — а сам с важным видом рассказывал, на что какая клюнет. Кого-то достаточно сводить в кино на фильм про любовь, кого — лучше на танцы, а к кому-то без подарка в виде пары шелковых чулок лучше не соваться.
Как-то раз, проходя мимо этой компании, Арина услышала, как стоявший неподалеку Шорин назвал ее имя.
— А вот эту даму я вам всем категорически не рекомендую, — начал Моня. Арина хотела возмутиться, но тот продолжил:
— Во-первых, никогда не гадьте, где живете. В смысле, не совмещайте работу с личным, если не готовы свить семейное гнездышко. Иначе рядом с вами останется брошенная женщина, винящая вас во всех своих несчастьях. Даже если сама вас отшила. А во-вторых, — он крайне многозначительно глянул на Шорина, — вокруг указанной дамы бродит один ревнивец, отличающийся буйным нравом и пудовыми кулаками. Еще и с Особыми способностями. Придется вправлять нос и отрубать хвост.
Арина вздохнула. Отвратительно, конечно, что Моня догадывается об их отношениях с Шориным, а еще отвратительнее — что считает их влюбленной парой. И, пожалуй, отвратительнее всего, что про влюбленную пару — неправда.
Она пару раз ловила себя на зависти к Марине, которая легко и свободно обсуждала с Митей будущее — где они будут жить, когда поженятся, что будут есть на завтрак, как назовут детей. Но каждый раз одергивала себя, вспоминая, что ничего из этих разговоров не вышло, где теперь Митя — бог весть, а Марина… эх.
— Тебе форму на завтра погладить? — спросил Давыд вечером шестого.
Спросил так буднично, как будто каждый вечер помогал ей гладить одежду, а она каждое утро подавала ему завтрак.
— Буду благодарна. У меня тут с хозяйством, как видишь, не густо.
— Да уж. А ты не думала снять комнату, завести утюг, фикус на окошке и прочие признаки налаженного быта?
Наваждение слетело. Значит, утюг и фикус. Ну и пожалуйста.
— Ага. Утюг, фикус, мужа и котика толстенького. Чтоб об ноги терся, когда домой прихожу.
— А если муж котиков не любит? Скажем, у его соседей кот — редкостная сволочь и все время норовит этому самому мужу сапоги замочить? Так что ему приходится держать их в комнате под замком? Еще и умный, гад. Как понял, что сапоги недоступны — на бархотку напрудил. Полирую сапоги, а сам не понимаю, чем пахнет. А этот сидит на вешалке — и разве что не ржет надо мной.
Арина рассмеялась от облегчения.
Когда Шорин ушел, она еще долго улыбалась.
А утро было действительно каким-то праздничным. То ли запах утюга от принесенной Шориным отглаженной Арининой формы так действовал, то ли вид самого Давыда, надевшего по случаю праздника все награды — а у него их оказалось даже больше, чем у Мони, — то ли звук расставляемых в актовом зале стульев.
И сам Моня появился в весьма приподнятом настроении. Его информатор с Центрального рынка (как красиво называл он тамошнюю торговку семечками Лейлу, бабу вредную, но приметливую) заметила некую тетку, которая раньше носила на базар конфеты-подушечки, а с недавнего времени стала промышлять чаем вразвес. Да еще и хвасталась, мол, скоро свежего привезут, а то и конфет шоколадных. Тетку ту пригласили для разговора, а она узнала мужика на портрете работы Камаева. И все о нем рассказала: как зовут, где живет… Даже такие подробности, которые Моня предпочел бы о том товарище и не знать.
В свою очередь, взятый Моней за жабры участник «Маскарада» мялся, жался, изображал невинную девушку в первую брачную ночь — но все-таки согласился сотрудничать. Правда, сказал, что вряд ли скоро будет новое дело — внутри банды возникли какие-то серьезные разлады. Но когда-нибудь же как-то все решится! Не бросать же, право, серьезным людям такое выгодное дельце.
В общем, «Маскарады» были у Мони почти в руках.
И Коля Васько, стесняющийся новенькой красивой формы, тоже солидно украшенной орденами и медалями, заикаясь и отхлебывая из фляжки, сообщил, что в декабре женится на Дарье. И всех к себе на свадьбу пригласил.
День обещал быть чудесным.
Клим Петрович минут пять не мог начать собрание — все любовался единообразным форменным видом сотрудников.
А после чтения передовиц сообщил, что следующий год для советской страны — юбилейный. И к юбилею многие рабочие и колхозники берут на себя обязательства. Чтоб, значит, к следующему седьмому ноября отчитаться о выполнении. И если есть желающие…
Сотрудники УГРО удивленно переглянулись. Арина представила себе, как выходит и обещает повысить количество, скажем, препарируемых трупов. И что будет, если трупов не хватит…Моня хихикнул, встал и пообещал, что сократит к юбилейному году потребление служебных карандашей на погонный метр. Это было воспринято как сигнал. Каждый выходил — и что-нибудь такое обещал. Снизить протираемость штанов, увеличить проходимость наро-мест в камере предварительного заключения, увеличить уликособираемость за счет коленкоползанья. Даже Цецилия Цезаревна поклялась сократить расход губной помады.
Атмосфера была как в цирке. Клим Петрович покраснел как помидор и делал вид, что с головой ушел в какие-то бумаги.
И вдруг Арина увидела, что Шорин мелко перекрестился, встал — и решительно пошел к трибуне.
— Извините, товарищи, я о таком… интимном. В общем, ну вы знаете, я это… — начал он, стесняясь и краснея, — в общем, обладаю некими особыми способностями высокого ранга. Ну, так получилось. В общем, мне тут в барском доме… Ну, то есть в госбезопасности задачу поставили. Увеличить обороноспособность страны путем это… — он совсем покраснел, — производства наследника. И я прошу, — тут его голос внезапно окреп, появилась в нем решимость, даже наглость какая-то, — и я прошу Арину Павловну Качинскую помочь мне выполнить обязательство перед Родиной к юбилею. Вот.
Арина встала и вышла из зала, хлопнув дверью.
До вечера Арина сидела, запершись в своем кабинете. Работала с такой скоростью, будто действительно дала обещание к следующему Октябрю выйти на рекордные рубежи. Несколько раз к ней стучался Моня, один раз даже в окно, но она не ответила. Если по делу — передаст через Цецилию Цезаревну, если защищать своего друга — пусть делает это где-то еще.
Ближе к вечеру, когда рабочий день официально закончился, в окно постучал уже сам Шорин. Арине жутко не хотелось его пускать, но то, что он набрался смелости и сам пришел, заслуживало уважения. Арина показала жестом, мол, заходи.
— Я опять идиот? — спросил он, повинно опустив голову.
— Не опять, а все еще, — уточнила Арина, возвращаясь к бумагам.
— Ну извини, не умею я вот это все, мол, позвольте вручить вам руку и сердце в вечное пользование.
— Зато «Увеличим поголовье драконов совместными усилиями!» — запросто. Извини, роль свиноматки-рекордистки меня не прельщает.
— Ну это… Я ж ради красного словца… Не, то есть они меня постоянно долбят, мол, раз я теперь такой бесполезный кусок дерьма, то хоть нового дракона сделать надо бы… Но я на них знаешь что клал? Ну вот просто поддался моменту. Как-то все случая искал, а тут такое… Показалось — уместно.
— Показалось.
— Но ты так и не ответила по сути вопроса.
Арина почувствовала, что сейчас набросится на этого наглеца с кулаками. Но он смотрел простодушно, и действительно ждал ответа.
— По сути — полностью с тобой согласна. Родине нужны драконы. Женись на хорошей девушке, заведите детишек… Буду рада заходить к вам в гости по выходным на огонек. Ну или что погладить, если не сумею раздобыть утюг и фикус.
— Не получится, — Шорин был абсолютно серьезен, — ты прости за прямоту, у меня никогда такого не было, чтобы одна женщина дольше, чем на неделю-другую.
— Стареешь?
— Может быть. Нет, действительно. Извини за подробности — попробовал тут с одной.
И ничего не вышло. Так что у меня просто нет вариантов — либо ты, либо никто.
— Значит, никто.
— Жестоко.
— Зато честно.
— Не понимаю. Ведь я тебе нравлюсь. Ведь нравлюсь же? — он зарылся носом ей в волосы.
— Нравишься. Очень нравишься, — она мягко отстранилась, — я хочу быть с тобой, пить с тобой чай, читать Маринкины дневники…Спать с тобой, в конце концов. Но вот это — семья, дети… Черт, да тоже хочу. Но это невозможно. Точка. Никогда. Не с нами. Не в этой жизни.
— Но почему?
Арина мучительно подыскивала слова. Рассказать Шорину все она была не готова.
— У меня не может быть детей, — сказала она, стараясь не глядеть ему в лицо.
— Извини, не знал. Но это же мелочи. Ну обойдется родина без поголовья… Главное, мы вместе, нам хорошо… Я даже на кота почти согласен. Кстати, а врачи что говорят? Совсем-совсем никак, или…
— Там другое, — махнула рукой Арина.
Шорин хотел что-то уточнить, но тут в окно постучали так, что чуть не выбили стекло.
— Черт! Я все двери запер. Не хотел, чтоб нам помешали, — рыкнул Шорин и побежал к выходу.