Что ж. Если в новой Левантии для Арины нет места, ну и пожалуйста. Арина вскинула голову.
Раньше она так убирала челку со лба. Теперь короткий ежик волос не требовал даже расчески, но привычка гордо вскидывать голову, когда весь мир против тебя, осталась.
Даже разреветься не выходило. Папа говорил, что когда все плохо, надо думать не о том, чего у тебя нет, а о том, что у тебя есть. Арина задумалась. Страшно, что папа с мамой тоже теперь в разделе «нет». А есть… Есть живая и вполне здоровая Арина, есть апрельское солнце, есть… Есть работа, наверное. Привычное лекарство от любой боли.
Мир большой. Можно жить где угодно — хоть на севере (тут Арина поежилась), хоть на юге. Вон, говорили, в новом нашем городе Кенигсберге нужны люди, а в милицию — особенно. Вернуться на вокзал, взять билет — и на всех парах в новую жизнь.
Впрочем, было в Левантии место, которое, обойдя весь город вдоль и поперек, Арина тщательно обходила. Потому что была надежда, что там ее помнят и ждут. Что там ничего не изменилось.
Надежда — штука непрочная. Разбивается о реальность в момент. Арина в этом убедилась не раз и не два за один только день.
Но раз решила ехать — так какая уж теперь разница. Все равно по дороге на вокзал мимо УГРО не пройдешь. А вдруг там остался кто-то из прежних… Конечно, не Шурка Чуприн — он рисковый, и в мирной-то жизни умудрился три пули схватить… И не Жорка Гавриленко — тот, конечно, человек разумный, осторожный, но невезучий. И вряд ли кто из особистов — даже в Аринином 215-м полевом подвижном хирургическом, при божественном Александре Зиновьевиче, при жестокой сортировке выживал едва ли каждый пятый из их породы. Серьезно у них там все было.
А может, уже и УГРО никакого нет в этой новой Левантии. Завернешь за угол — а там пустое место. И следа не осталось.
Но стояло УГРО. Нелепый одноэтажный домик, переделанный из каретного сарая. И окна были целы, и даже вымыты. И на крыльце стояло ржавое ведро с водой для окурков. И возле ведра покуривал человек в заношенной форме без погон. Незнакомый, но какой-то очень свой. Невысокий, сероглазый, усатый. Улыбнулся и подмигнул Арине.
— Ле-е-е-е-е-е… — начал он, дернув головой
— Лейтенант? — попыталась закончить за него Арина.
— Ага. Ва-а-а-а-а… — опять дернулся сероглазый.
— Нет уж, товарищ лейтенант, дальше сам. Я твою фамилию не угадаю. Сероглазый достал из кармана пузатую фляжку и жадно отхлебнул.
— Лейтенант Васько, уголовный розыск, — сказал он, заикаясь уже куда меньше, только немного растягивая согласные в начале каждого слова. — Что у вас случилось, товарищ военврач?
Арина попыталась ответить, но дыхание перехватило. Что ему рассказать? Что у нее случилось за этот день? За последние пять лет? Рассказать, как разрушился мир — сначала в сорок первом, а потом еще раз, в солнечном апреле 46-го, но теперь — персонально для нее?
Арина судорожно достала из кармана портсигар, сунула в рот папиросу, попыталась прикурить — но колесико зажигалки ускользало из-под трясущегося пальца.
Васько поделился огнем, потом, немного подумав, протянул фляжку.
— Коньяк. Барахло, но помогает.
Арина отпила, и ее тут же стошнило желчью.
— Беременная что ли?
Арина энергично замотала головой. Васько улыбнулся:
— Вы когда последний раз ели?
Арина пожала плечами. В поезде? Да, наверное. Потом было не до того. Да и последние сутки в поезде слишком уж волновалась, предвкушая встречу с Левантией. То есть позавчера? Или раньше?
— Вы заходите, у меня тут чаек есть, картошка… Даже сала кусочек. Тетка прислала, — Васько подтолкнул Арину внутрь здания.
Арина шагнула в темноту коридора — и тут же наткнулась на что-то огромное, теплое и мягкое.
Оно схватило Арину за плечи, развернуло к свету, а потом энергично обняло и начало трясти.
— Аринка! Живая!
Арина чувствовала, что плачет, что ее куда-то ведут, что голова кружится нестерпимо, — но ничего не могла ни говорить, ни делать.
Ее усадили на разломанный диван с зеленой рваной обивкой, который был таким же старым
и ломаным и пять лет назад. Зубы Арины звякнули о кружку с водой, поднесенную к ее лицу. Она пила, захлебываясь, снова плакала, снова пила…Кажется, ее били по щекам, прикладывали к лицу мокрое холодное полотенце, трясли, что-то говорили. Она не помнила.
Наконец все прошло — она была спокойной, только безумно усталой.
— Яшенька! Яков Захарович! — слабо улыбнулась она в сторону огромного как медведь мужчины в золотых очках, — вы тут…
— Да куда я денусь? — отмахнулся Яков, а потом подошел и погладил Арину по голове. — Никуда я от вас не денусь, девонька.
И правда. Можно было бы представить себе Левантию без УГРО, но представить УГРО без Якова Захаровича было невозможно. Говорили, что он еще до Арининого рождения был известен любому бандиту Левантии как сыщик, способный определить преступника по волоску, ниточке, а то и по папиросному запаху, оставшемуся на месте преступления. Его уважали даже признанные тузы преступного мира. Рассказывали, что легендарный Ленька Королев здоровался
с ним на улице, снимая кепочку, а Маруська Бесфамильная перед расстрелом запечатлела у него на щеке поцелуй, смазав губы кислотой. Шрам был виден и по сию пору.
— Вы знаете эту дамочку? — Васько ошарашенно наблюдал за начальником.
— Эта дамочка — твои глаза и нос, а главное — мозги, — назидательно и торжественно произнес Яков Захарович, — позволь представить, — он покосился на Аринины погоны, — капитан милиции, эксперт-криминалист, Качинская Арина Павловна.
Васько присвистнул уважительно.
— А это, — Яков Захарович кивнул в сторону Васько, — следователь УГРО, Васько Николай Олегович. До того — разведчик, до того — столичный житель.
Арина с Николаем пожали друг другу руки, при этом Николай ощутимо покраснел.
— Давай, Арин Пална, ты тут заполнишь, мол, прошу зачислить, все такое, я подпишу — а завтра уже работать. У тебя жить-то есть где?
Про Якова Захаровича ходили два слуха: что он умеет читать мысли, и что ему невозможно соврать — язык сам правду выболтает. Арина слухам не верила, хотя в их правдивости не раз убеждалась.
Так что выдала все, как на духу. Про разрушенный дом, про кладбище…
Яков Захарович покачал головой неодобрительно, затем что-то забормотал в телефон. И все решилось — для Арины нашлось место в общежитии на другом конце города. Временное, ненадежное, на месяц максимум — но место. Яков Захарович долго извинялся, а Арина, успокоившаяся и поевшая, блаженно щурилась от мысли, что проведет ночь не на улице и не в переполненном вагоне, а на кровати, под крышей, может, даже с одеялом и подушкой.
Она заполняла солидную стопку анкет, курила и отхлебывала крепкий горячий чай.
— А кто-нибудь из наших… тут? — она не знала, как спросить. «Жив», «вернулся»,
«остался» — все эти слова не подходили, допускали неприятные толкования.
— Ты, да я, да мы с тобой. Остальные почти все новые. Завтра представлю. Хотя кое-кого ты знаешь. И ты это. Сейчас иди спать, а завтра не торопись сильно. Нужна ты, конечно, позарез, но лучше в себя приди. В баню сходи, что ли…
Арина хотела ответить, что она в полном порядке, но поняла, что баня и вправду не помешает.