Июнь 1947
— Мануил Соломонович! — прошептала раздатчица, прежде чем выдать Моне миску. — Вы мне не поможете?
— Раечка! Я всегда к вашим услугам. А что делать-то?
— Мне совет нужен. У меня брат помер, у него осталась там… одна. Крыса ядовитая.
— Жена?
— Да какое там… Села на шею, ножки свесила, но до загса допинать не успела.
— Понятно…
— Так вот, прихожу с поминок гардероб его забрать. Красивый, прочный, сейчас таких не делают, — и раздатчица принялась в деталях описывать гардероб и историю его появления.
Моня тоскливо покосился на остывающие котлеты.
— Так эта тварюга мне говорит, мол, по закону гардероб теперь — государственный. Потому как братьям-сестрам наследства по закону не положено. Она ведь врет?
— Врет, — улыбнулся Моня, — так раньше было. А в самом конце войны наше мудрое правительство закон-то поменяло. Так что бегите, Раечка, в исполком по месту жительства заявлять свои права на гардероб и прочее имущество!
— Спасибо! — расцвела Рая и положила Моне еще одну котлету.
— Вот скажи, Моня, откуда ты такой уникальный взялся? — спросила Арина, когда Моня наконец-то сел за столик.
— Ну, это долгая история… Моя мама встретила моего папу…
Арина рассмеялась.
— Да нет, я не про это. Впервые вижу Особого с ординарным высшим образованием. Я думала, для вас не только школы специальные, но и все остальное…
— Так и есть. Но вот у меня оба родителя — ординары. У нас вообще Особые способности в семье не приняты… Единственная известная мне представительница — моя троюродная бабушка. А мне вот так повезло… Родители не совсем представляли, что со мной делать. Но потребовали, чтоб пошел в институт, как нормальный человек. Способности способностями, а образование никому не повредит. Вот так я и получился… такой.
— Хорошо получился.
— Спасибо. А что ты так котлету нюхаешь? Хорошие котлеты, есть можно.
Арина пожала плечами. Она давно уже не страдала тонким обонянием, что ее, надо сказать, вполне устраивало. Летом морг не благоухал.
Но сейчас котлеты пахли как-то уж очень противно. Арина еле сдержала тошноту.
— Не, ну испорченные явно. Или мясо какое не то положили.
— Они рыбные.
— Значит, не ту рыбу. В общем, воздержусь.
Арина печально встала из-за стола. «А ведь здорово, — уговаривала она себя, — появляются какие-то новые привычки. Вот, могу не доесть еду, могу чувствовать запахи… Еще немного — и начну жить нормально. Комнату сниму. С фикусом».
Размышляя о различных бытовых радостях, Арина добралась до актового зала. На собрании обещали что-то важное. Как, впрочем, каждый раз.
— Отдать свою жизнь за Родину — долг и право каждого советского человека! — в голосе Клима Петровича звучал металл.
— Арин Палн! Что он такое говорит? — испуганно прошептал Арине Ангел.
— Кровь для нужд Смертных сдавать будем.
— Много?
— Пару капель.
— А, фигня!
— Там не в крови дело. Кровь только… ну, как пропуск. С кровью Смертные получат часть жизни каждого из нас. Не бойся, всего пару дней.
— А все-таки! А если мне завтра уже помирать? А они последнее! И я прям там помру!
— Ангел, не сей панику среди мирного населения. Смотри. Вот твой организм — он лет на сто жизни рассчитан. Столько ты все равно не проживешь — и не мечтай. Вот выкурил папироску — и, считай, час жизни у себя отнял. Простудился — еще немножечко в минус. Плюс не с твоим характером в окружении внуков помирать. Так что до того дня, который ты сегодня Смертным отдашь, ты по любому не доживешь. Так что иди, не бойся.
После собрания, когда все вышли во двор покурить и подышать, Ангел поймал Шорина.
— Давыд Янович, а вы пойдете?
— И не подумаю, — Шорин лениво потянулся, — с Особыми у них этот фокус не проходит.
— Ну вот. Как кровь — так ординарные, как жизнь — так мы же… А вот драконов никто не доит.
Арина мрачно усмехнулась:
— Был момент, когда драконов доили. Не у нас. У фашистов. Причем свои же. Слыхали о Людвиге фон Бере?
— Младшем или старшем? — уточнил Шорин. — Впрочем, встречался с обоими. Он на автомате провел рукой по груди. — Боюсь, им не понравилось.
— Старшем. Его подоили ради эксперимента. Не буду рассказывать, что именно из него выдоили — и ввели десяти замечательным арийским девушкам, готовым увеличить оборонно-драконную мощь Третьего Рейха.
— Ну, с замечательными девушками мог и сам… — мурлыкнул подошедший Цыбин.
— Ты его Второго видел? Я удивляюсь, как он Людвига-младшего сам… — поднял брови Шорин.
— Ой, да ладно тебе! Думаешь, о нашей с тобой теплой дружбе слухов не ходило? Потом расскажу… Так чем эксперимент кончился-то?
— Могу угадать, — улыбнулся Шорин. — Рождением десятка замечательных, здоровых, но совершенно ординарных немецких младенцев?
— Ну, почти, — печально вздохнула Арина, — девять младенцев. А одна будущая мать драконов умерла довольно страшно. Буквально, сгорела изнутри.
Моня и Давыд переглянулись. Видно, что, несмотря на грустную историю, они пытались не рассмеяться.
— Значит, все-таки не врали слухи. Интересно, а Людвиг-младший…
— Ставлю на Гроссштайнбека.
Ангел прислушивался к их диалогу удивленно, а потом догадка озарила его лицо:
— У них что, тоже только один дракон наследует? Как у моей бабушки?
— Ага. Но вот у фон Беров — точно старший сын. И раз получилось зачать дракона — можно сказать одно: покойный Людвиг-младший был своему предполагаемому и не менее покойному папочке не более, чем коллегой.
— А та девушка? Почему она… — взволнованно уточнила Арина.
— А тут только легенды и мифы. Говорят, обязательно для дракона, чтобы он был создан любящей парой. По-другому — не получается.
— Звучит как сказка.
— Да все, что про Смертных, — звучит как сказка. А на деле — барахло, — Коля Васько только вышел и не слышал предыдущего разговора. — Хрен собачий они от меня получат, а не жизнь.
— А что так? — Ангел уже почти успокоился, но слова Васько его напугали.
— Один раз соснет на пару дней, а ты потом неделю света белого не видишь. Сам как неживой ходишь.
Арина отвела Васько в сторону.
— Вы в штрафбат за что попали? — спросила она участливо.
— Да… было дело, — Васько махнул рукой. — А вы откуда знаете?
— Кровь для Смертных, как правило, берут шприцем, потом смешивают — и выдают Смертному в пробирке. Напрямую сосали только в войну и только штрафников.
— Ага. Вот так возьмет совсем малость, поднять в атаку мертвых, когда живые говорят «лучше сразу расстреляйте» — а ты потом себя не чувствуешь. Будто мертвый. Вокруг — как кино крутят. Пули, снаряды — а тебе все равно. И внутри пусто и уныло.
— А разве так не всегда?
— Не-а. Когда долго не сосали — мы и песни пели, и анекдоты травили, даже влюблялись… — Васько покраснел. — А точно через шприц будут?
— Гарантирую! Сто раз так сдавала — и ничего. Не хуже, чем обычно.
— Я вам верю. А то мне грустить нельзя. У меня жена молодая, вся жизнь впереди, — Васько улыбнулся и отошел.
Арина пыталась вспомнить, что такое знакомое было в словах Васько — и не могла. Было слишком жарко, слишком сонно, слишком кружилась голова.
Хотя все окна были открыты, в катафалке было душно до зеленых кругов перед глазами. Кажется, это лето было самым жарким за всю историю Левантии. Арине постоянно хотелось спать, а еще больше — залезть в холодную воду — и жить там, как лягушке. Но даже в море вода была теплой, чуть ли не теплее, чем в бане. Арине пришлось раскошелиться на легкий сарафан и купальный костюм. Иначе совсем невозможно.
И тот и другой предмет гардероба сшила сама Зося Боярская, жена Тазика. Арина, хоть бывала на кладбище часто, никогда мадам Боярскую не встречала — но каждый раз слышала ее звучный голос из задних комнат конторы. Она поставляла мануфактуру чуть ли не половине Левантии. Сарафан и костюм обошлись совсем не дорого — то ли происхождение имели сомнительное, то ли Тазик сделал Арине скидку.
Но даже в легком сарафане, сиреневом с цветами, жарко было невыносимо.
Вся надежда была на то, что, когда катафалк тронется с места, появится хоть какой-то ветерок. Но они сидели внутри уже минут десять — ждали Давыда, который куда-то запропастился.
Наконец он появился — и Арина вздохнула с облегчением.
— Извините, пришлось сходить переодеться, — улыбнулся Давыд, залезая внутрь, — не ехать же в грязном.
Он сел рядом с Ариной — и та чуть не задохнулась.
— У тебя что, новый одеколон?
— Тот же самый, новую бутыль открыл.
— Ядреный. Его не используют, часом, как химическое оружие?
— Не узнавал.
— Если ты им будешь пользоваться чуть в меньших объемах — люди к тебе потянутся.
— Ты в порядке? — взволнованно спросил Моня. — Я с ним рядом сижу — и мне как-то нормально пахнет.
— Ты принюхался. А у меня глаза слезятся.
Моня покачал головой.
Картинка, представившаяся Арине на месте преступления, была более чем идиллической. Труп лежал посреди клумбы в окружении розовых кустов. Хоть не для протокола фотографируй, а для открыток. «Люблю тебя до смерти» или как-нибудь так.
Сам труп был тоже весьма живописен — лежал он в столь спокойной позе, что казался спящим.
Еще и с кепкой на лице — как от солнышка прикрылся. Неравнодушные соседи заметили, что товарищ уж больно долго отдыхает среди роз, только на вторые сутки. Так что жара и мухи изрядно добавили деталей в картину.
Арина склонилась над трупом. Розы пахли оглушительно. Даже, скорее, воняли. Когда запаха роз так много, он тяжелее и противнее, чем запах машинного масла или керосина. В глазах у нее потемнело, и она осела на траву. «Ненавижу розы», — шепнула Арина перед тем, как окончательно потерять сознание.