— Поехали в музей? — Давыд подал Арине руку калачиком.
— Как мило! Обычно, сначала ходят по театрам и музеям, потом — женятся, потом детей заводят, а у нас как-то все в обратном порядке, — улыбнулась Арина, но руку приняла.
— Ладно тебе. Там «Маскарад» похозяйничал…
— Ну вот. Никакой романтики.
— Только работа, работа и еще раз работа, будь она трижды счастлива.
В катафалке атмосфера стояла похоронная. Моня был печален и задумчив, Ангел отвернулся к окну.
Арина с Давыдом не стали мешать коллегам хандрить. Шорин уснул, привалившись в уголке, а Арина отодвинула фиолетовую шторку и рассматривала улицы, по которым проезжал катафалк.
За последний год город здорово изменился. Часть плешей на месте разрушенных домов застроили, часть — просто прибрали, превратив в аккуратные то ли скверики, то ли палисадники, и их уже освоили дамы с младенцами и собачками. Катафалк затормозил, пропуская колонну детишек.
Арина заметила на скамеечке чуть поодаль Кодана. Он сидел и задумчиво кормил птиц, не замечая окружающих. Сердце у Арины дрогнуло — он выглядел очень одиноким и потерянным.
Катафалк тронулся, и Арина почти сразу забыла про Кодана.
Как ни странно, катафалк привез их не в картинную галерею, где выставлялись работы не только местных самородков, но и известных мастеров (а гордостью коллекции был автограф Репина на салфетке местного ресторана). И не в Музей революции, бывший Исторический, где демонстрировались, в том числе, «предметы обихода эксплуататорских классов», например собольи шубы и брошки с жемчугом.
Они остановились возле любимого музея Арины — Музея человека.
До революции это было частное собрание одного чудаковатого профессора, который побывал однажды в Кунсткамере и загорелся идеей сделать в Левантии нечто похожее. Он скупал экспонаты в России и за рубежом, а некоторые создавал сам, украшая препараты кружевами, цветами и насекомыми в духе доктора Рюйша.
Мечтая познакомить каждого — грамотного ли, нет ли — жителя Левантии с чудом человеческого тела, он создал множество экспонатов, с которыми можно было как-то взаимодействовать. Весы, которые показывали, сколько таких, как ты, надо, чтобы собрать одного слона, — и сколько надо мышей, чтобы собрать одного тебя. «Стеклянного человека», в которого можно было грушей закачать подкрашенную воду — и смотреть, как кровь течет по кругам Гарвея. Картины, изображающие, сколько продуктов съедает человек за свою жизнь: хлебные поля, стада коров, озера воды.
Арина в детстве обожала этот музей. К тому же, родители любили рассказывать, что
познакомились возле заспиртованного эмбриона с двумя головами. На каждую головку создатель музея заботливо надел по кружевному чепчику. Так что когда Арина слышала про «Купидона — маленького божка, соединяющего влюбленных», она представляла именно этого уродца в банке.
Моня остановился у дверей музея выкурить папироску.
— Опять, небось, жулики нашими руками недостачу покрывают. Ну что, что может быть нужно «Маскараду» в этом музее?
— Там касса есть, с деньгами… — махнул рукой Ангел. — За вход рупь дерут, набегает.
— Мелковато для «Маскарадов», — вздохнул Моня, — даже для новых.
— У них там спирта много. Куча препаратов, каждый — в спирту выше головы. Спирт от этих препаратов красится, так что его время от времени меняют, — подсказала Арина.
— Еще он испаряется, а бывает, что проливается. Я год пороги обивал, чтобы мне выделили спирта, — и вот, наконец, добился. А толку? Только получили — тут же и украли, — раздался тихий высокий голос.
Говоривший был на голову ниже Арины и Мони, а Шорина — так на две. Худенький, узкоплечий, он напоминал бы ребенка, если бы не седые волосы и глубокие морщины.
— Соломон Исидорович Эрлих, директор музея, — представился он, — а вы, полагаю, уголовный розыск? Давайте я вас напою чаем, а потом приступите к делу.
— Некогда нам чаи гонять, — пробурчал Ангел.
Арина строго на него посмотрела. Все-таки над манерами этого бывшего жулика предстояло еще работать и работать.
— Простите моего коллегу, Соломон Исидорович, молод, горяч, рвется в бой. Но в чем-то он прав: чем меньше людей пройдет по месту преступления — тем лучше будут следы, — куртуазно улыбнулся Моня.
— Так музей закрыт до понедельника. Спирт — дело небыстрое. Старый слить, новый залить, экспонаты, если надо, очистить от плесени и прочего… Вот и прикрыли. Так что сегодня, кроме меня, никого нет.
— Тогда чай! — решительно выкрикнул Цыбин.
В маленьком уютном кабинете Эрлиха со шкафов пристально глядели бюсты неандертальца, Ленина и основателя музея. Соломон Исидорович кипятил чайник на буржуйке, расставлял стаканы, жестянку с чаем, треснутую сахарницу с сахарином, сухарницу с галетами, а сам рассказывал об истории музея в общем и о каждом экспонате отдельно.
Арина не преминула упомянуть родителей и двухголового младенца в чепчиках.
— Мы его ласково называем Васенькой, — признался Эрлих, — он практически талисман нашего музея.
— Кроме спирта, что-нибудь еще пропало? — деловито спросил Ангел.
— Пропало? — Эрлих встрепенулся, как будто его только что разбудили. — А… Вы знаете, да. Очень странная история — из всех экспонатов пропал только один. Скальпель из диорамы «Урок анатомии доктора Рюйша». Вещь, конечно, ценная — подлинный инструмент восемнадцатого века, но вряд ли его можно кому-то продать, кроме узкого круга коллекционеров.
— Раз уж о деле заговорили, — вздохнул Моня, разомлевший от чая и музейных историй, — может, подскажете, как часто вы меняете спирт в экспонатах?
— Раз в несколько лет. В последний раз меняли в сороковом, ну вы понимаете, потом не до того было. Но сейчас — очень важно сменить, иначе возможны невосполнимые утраты. Взять, например, замечательный экземпляр раковой опухоли, вырезанный и декорированный самим основателем музея…
— То есть получается, кто-то знал, что у вас будет спирт, и пошел к вам в музей целенаправленно? — перебил его Моня, не пожелав дослушать историю раковой опухоли.
— Да все знали. То есть все сотрудники музея, постоянные посетители — мы из причины закрытия тайны не делали. В Спиртпроме тоже знали… В горсовете.
— В общем, все, кроме нас, — задумчиво произнес Моня. — Ладно, товарищи, к делу!
«Маскарады» разнообразием не баловали. Та же кривая маска углем на стене, та же девушка, подчинившая сторожа. Давыд выяснил, что скальпель стащила именно она. Но больше ничего нового узнать не удалось.
— Моня! Я женился на транжире! — Давыд вскочил навстречу другу с табуреточки в Аринином кабинете.
— Боже мой! Что натворила эта женщина? Позволила себе новую помаду? Или даже платье? Или… неужели, туфли? — голосом опереточного трагика завыл Моня.
— На всю зарплату купила книги. Конец октября, а у нас дров на зиму считай нет, полсарая свободно, зимнего пальто у нее нет, для ребенка ничего не куплено, а она книги тащит вон такенными стопками, — Давыд кивнул в угол кабинета, где стояли две весьма внушительные связки книг.
— Тяжело тебе с этим некультурным? — вздохнул Моня, обращаясь к Арине. — Дашь посмотреть, что достала?
Он разворошил обе связки и углубился в одну из книг, сидя прямо на полу.
— Пропащие люди, хуже алкоголиков, — вздохнул Шорин.
— Кстати, вот эту рекомендую, тебе понравится, — протянул Моня не глядя один из томов, — там про собаку. Не волнуйся, детская, все поймешь.
Давыд недоверчиво оглядел потрепанную книгу с ньюфаундлендом на обложке, открыл, пробежал глазами, перелистнул на начало — и тоже углубился в чтение.
Арина умиленно смотрела на обоих. Когда Ангел влетел к ней в кабинет, шумно распахнув дверь, она хотела уже зашипеть на него, мол, тишина должна быть в читальном зале, но остановилась — все-таки рабочий кабинет в рабочее время не совсем библиотека.
— Арин Пална! А вы знаете, что Михала опять взяли? В этот раз — надолго!
— О боже! Все-таки наркотики?
— Хуже. Человека убил. В рамках самообороны. С ним сейчас Николай Олегович общается. Ой, как у вас книжек много! А можно посмотреть? А почитать дадите?
Арина прикрыла голову от потока слов. Указала жестом на книги, мол, делай, что хочешь.
Вскоре читающих было уже трое.
Конечно, Арина тоже была не против сесть в уголке с книжкой, но случившееся с Михалом ее волновало. Так что она отправилась к Васько. Но не удержалась и прихватила все-таки одну из книг — монографию по древнегреческой поэзии. Такая же была у родителей, но тогда руки так и не дошли прочесть.
— Подожди минут десять, мы уже почти все выяснили, — шепнул ей Васько, закрывая дверь прямо перед носом.
Арина не стала возражать и пошла на крыльцо курить. Конечно, открыла книгу и, конечно, зачиталась. Где-то в середине странных и болезненных любовных отношений Сапфо и Алкея, подробно откомментированных бесстрастным ученым, на крыльцо вышел и Васько, на ходу прикладываясь к фляжке.
— Ты не в курсе, Михала этого в детстве головой никуда не роняли? — спросил он у Арины, закуривая.
— Мы не были знакомы.
— А я думал, все в Левантии друг друга знают.
Арина улыбнулась. И вспомнила, как они так же стояли на крыльце полтора года назад — когда Арина только вернулась в город. Совсем недавно — а сколько всего успело измениться.
— Не все, но многие.
— Как с Дашей идем куда — она обязательно с десятком-другим людей здоровается. Хотя… Я тоже заметил — как-то много знакомых стало вокруг. Не всех, правда, помню, кто и откуда. Как-то вижу лицо знакомое, говорю, мол, здравия желаю, думал, кто из Дашиных знакомых… Оказалось — карманник, которого мы полгода назад брали. Неудобно вышло. Но скоро буду как Даша — весь город в голове держать.
— Вы с ней вообще похожи стали. Вон, ты сейчас руку держишь, как она обычно… Васько с удивлением принялся рассматривать свою руку.
— И правда…
— У меня в книжке про то же. Там про двух древнегреческих поэтов — мужчину и женщину. Так автор пишет, что раз у мужчины попадаются стихи в ее стиле, а у женщины — в его, скорее всего, они были влюбленной парой.
— Забавно… Это, получается, как у Смертных?
— А что у них?
— Ну, когда Смертный кого-то соснет, ну, не много народу разом, а одного кого-нибудь, он потом, пока жизнь его не отдаст мертвому, на этого человека похож становится, — Васько покосился на Арину, чтобы понять, разобралась ли она в нагромождении слов. Арина кивнула, и Васько продолжил: — Мы даже смеялись. У нас Смертный был такой идейный, что прям жуть. Я себя рядом с ним врагом народа чувствовал. Вот спустят приказ какой дурацкий…
— И засекаешь время по часам, когда его отменят, — усмехнулась Арина. — Знакомо.
— Ага, — разулыбался Васько, — понимаешь. А он — сразу действовал. Потому что Родина сказала. Так вот, соснул он как-то одного нашего. А тот мужичок был такой… себе на уме. Молчаливый, ни с кем особо не приятельствовал. И этого нашего Смертного как подменили. Сапоги чистить перестал. Как приказ — так сразу: «Кому это надо — пусть тот и выполняет». Шутки стал шутить такие… Опасные. Чуть СМЕРШ по его душу не приехал. Но тут надо было поднять одного, так что пронесло. Как допросил того покойничка — снова стал правоверным коммунистом.
Васько сплюнул под ноги.
— Так что с Михалом? — спросила Арина, отсмеявшись.
— Дурак твой Михал.
— Это я и так знаю, а по делу-то что?
— По делу там сразу пяток дел. И убийство — самое мелкое и простое.
Арина присела на крылечко и приготовилась слушать.
Рот ее постепенно открывался — да, такой истории, пожалуй, ни в одной книжке не вычитаешь.
Боярские, а скорее всего — Зося Боярская, женщина, по мнению всей Левантии, большого ума, придумали идеальный план. Раздобыв где-то укупорочную машинку, они купили несколько ящиков водочных бутылок и начали производство.
В бутылки наливалась вода из колонки, укупоривалась, а затем бутылка украшалась этикеткой. В этикетках было все дело. На них точно такими же буквами, как на государственной водке, было написано: «Вода. Из колонки. Дураков 40 %».
Михал был в этой артели лицом не последним. Он с помощью штампа, тщательно вырезанного из старой покрышки, оттискивал этикетки, он таскал воду, а главное — он сбывал готовую продукцию из-под полы. Благо, места, где собираются страждущие, не имеющие сил прочесть этикетку, знал Михал досконально.
Стоила вода производства Тазика недорого — в два раза дешевле магазинной водки. Так что спрос был велик.
Сначала Михал боялся примелькаться, а потом понял, что главное — выбирать покупателей в таком состоянии, чтобы запомнить и догнать его уже не смогли бы.
Но были те, кому предприятие Боярских стояло поперек горла. Нет, не алкоголики, а торговцы спиртным. Таким же незаконным, но вполне настоящим.
И вот Михала подкараулили трое. Некий Буберман, уважаемый в узких кругах самогонщик, некий Калашников, грузчик спиртзавода, по-тихому приворовывающий ящик-другой в целях продажи, и самый интересный персонаж — некий Иванов. Который с недавнего времени торговал спиртом на разлив.
Эти трое прижали бедного Михала к стенке и начали аргументированно объяснять политику в области цен на спиртное на черном рынке. Михал, поняв, что бить будут сильно, а возможно — до смерти, схватил первое, что попалось под руку. К несчастью Калашникова, это оказалась тяжелая металлическая урна. Михал ударил ею Калашникова по голове и сбежал. Калашников погиб на месте, по отчету Евгения Петровича — от черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью.
— Да там мозги по стенке веером разлетелись, какая уж тут жизнь, — пояснил Васько,
прихлебывая из фляжки.
Итого, трое оставшихся в живых участников битвы за водку ждали своих сроков.
— Погоди, Васько! — встрепенулась Арина. — Говоришь, спирт у этого Иванова внезапно появился? Он еще здесь?
— Спирт?
— Иванов!
— Да где ему еще быть?!
— Тогда подержи его еще немного, Моне, думаю, есть о чем с ним поболтать. А кстати, что со спиртом?
Васько протянул флягу.
— Не, с тем, который у Иванова. Мне бы для анализа…
— Я тебе занесу.
Арина побежала к себе. Изба-читальня не изменилась, слышался только мерный шелест страниц. Арине нечеловеческим усилием удалось вытащить Моню из книги.
Услышав новости, Моня бросился к камерам. А Арина с чувством выполненного долга взялась за книгу.
— Дурость эти ваши книжки, — вскрикнул вдруг Ангел, бросая книгу в угол.
У Арины Алкей и Сапфо как раз расставались навсегда.
— Осенька, что случилось?
— Да вот любовь там, и все счастливы, и она ему на шею бросается…
— И что не так?
— Не бывает такого. Вон, Наташа моя…
— Вы же, вроде, расстались.
— Ну я решил так просто не сдаваться. Доказать ей, что я ее люблю. Цветы ей таскал, духи покупал, чулки… Ну, она смилостивилась, разрешила мне появляться. Ну как. Если что сделать надо — дрова наколоть, картошки с рынка принести, мебель передвинуть — тут сразу я нужен, давай, старайся, Осенька, голубчик. А как поцеловать в благодарность за труды — так иди, откуда шел. А на днях совсем прогнала. Говорит, я мальчишка и дурак, а у нее серьезные дела.
Арина внимательно рассматривала Шорина:
— Значит, вот так можно было… Дрова рубить, мебель таскать, а потом — пошел вон? И что мне это в голову не пришло?
— Любишь ты меня. Так что терпи.
— Значит, Наташа меня… не любит? — у Ангела в глазах стояли слезы. — Но ведь полюбит? Правда? Если я еще немного постараюсь…
— Боюсь, тут тебе ловить нечего. Поверь опытному человеку — бесполезно это все, — вздохнул Шорин.
Ангел ушел курить. Вернулся с решительным лицом:
— И все-таки я ее добьюсь! — произнес он, сжав зубы.
И ушел с гордо поднятой головой, правда книжку про любовь унес.
Арина снова погрузилась в чтение. Когда автор по уши залез в рассуждения, правда ли, что Алкей бросил Сапфо, или это было расставание по взаимной договоренности, вернулся Моня.
— Раскололся Иванов. Ага, «Маскарад» ему спирт притащил. Более того — он сам их и навел. Говорит, покойный Калашников проболтался, мол, будет крупная поставка. Так это или нет — у покойного уже не выяснишь. Но обещал связать с товарищем, который от «Маскарада» с ним общался. Так что и этих «маскарадов» возьмем. И дамочку ту неуловимую.
— Что-то голос у тебя нерадостный.
— Да вот с «Маскарадом» продвинулся, а с теми желтыми трупами отлетел назад.
— С чего это?
— Ну смотри. Если кладбищенская братия промышляла никакими не наркотиками, а водкой — значит, тут не в наркотиках дело. Вопрос — в чем?
— Какое-то новое Особое воздействие, которого мы с тобой еще не видели, — протянул Давыд.
— Откуда ему взяться? Тебе же в школе объясняли: количество комбинаций ограничено.
— А если так?
Дальше, казалось, друзья перешли на какой-то непонятный язык. По крайней мере, Арина не могла понять ни слова. Но друг друга они понимали прекрасно, кипятились, доказывали что-то друг другу…
— Нет, ну ничего не выходит. Человеческий организм — штука неизменная, — вздохнул Моня.
— Погодите, ребята! А если, допустим, какой-нибудь гениальный хирург что-то изменит в человеке? Отрежет, пришьет… не знаю.
— Ну если так, тогда… — Моня снова о чем-то заспорил с Давыдом на своем птичьем языке.
— Ну да, тогда вполне что-то может получиться, — наконец согласился Давыд, — только кто такими вещами может заниматься?
— Был такой человек, — вздохнула Арина, — я у него училась.
Арина рассказала про Хайкова и его внезапное увлечение темой Особых.
— Мда. И никто ничего не знает, — вздохнул Моня. — Что не уничтожено — то засекречено, что не засекречено — то уничтожено.
— Будем действовать по методу Марины Комаровой, — решительно заявила Арина. — Мы знаем, что, во-первых, Хайков что-то нашел, во-вторых, нашел он это, находясь в Левантии. Значит, сможем повторить его открытие…
— Ага. Осталась сущая мелочь — перечитать все книги Левантии, собрать из информации неизвестно что… Дел-то на три минуты, — вздохнул Моня.
Шорин, который вновь уткнулся в приключения ньюфаундленда, наконец-то оторвался от книжки. Он загнул угол страницы, на которой остановился, — и с сожалением положил книгу на стол.
— Дава! Не порти книгу! Поссоримся! — почти серьезно зашипел на него Моня.
— Моня! А ведь ты шикарную мысль сейчас выдал! — Арина подскочила как ужаленная.
— Что книги портить нельзя? Ну, эту мысль культурный человек в детстве усваивает. Но некоторым она вон недоступна.
— Да отстань ты от него. Я другое сообразила. Хайков с книгами был очень неаккуратным. Ну, на самокрутки не пускал, а вот заметки на полях делал постоянно, целые монологи записывал. Спорил с автором, аргументы приводил, даже истории рассказывал. В общем, если найдем нужные книги — подсказки он нам сам оставит.
— А если мы совсем сумасшедшие везунчики, то нужные книги, скорее всего, будут в библиотеке вашего института, — добавил Моня и облизнулся, как кот.
Моня оказался везунчиком, каких мало. В институтской библиотеке нашлись не только сведения о том, какие книги брал Хайков, но и книги из его личной библиотеки. Библиотека получила их после его ареста, но даже не успела оприходовать.
В общем, книг получилось хоть и много, но вполне обозримое количество.
Моня на коленях молил Арину помочь разобраться с библиотекой, как-то рассортировать, понять, что к чему. Она была бы и рада помочь, но времени не хватало катастрофически. Да и уставать она к ноябрю стала изрядно.
Голова постоянно кружилась, ноги налились свинцовой тяжестью, иногда было трудно дышать. И официальная медицина, и Белка в один голос утверждали, что все нормально, все пройдет, как только Арина родит, но как-то от этого было не легче.
Моня, конечно, все понимал, но предупредил, что над этими горами фолиантов он сначала сойдет с ума, а потом состарится и умрет.
Арина обещала что-нибудь придумать.
И Монино везение снова сработало — однажды в магазинной очереди Арина встретила Филю.
Поболтали. Филя женился, жена его любила, на работе — уважали. Но все было как-то скучно, пресно.
— Как будто жизнь мимо меня проходит. У людей что-то интересное, а у меня — сплошная рутина, — жаловался он Арине. — Могу рассказать, что буду делать завтра, через год, через десять… С точностью до минуты.
Кажется, у Арины появился шанс убить двух зайцев: устроить Филе приключение и выдать Моне помощника, обладающего необходимыми знаниями, и при этом не пытающегося упасть в обморок при первой возможности.
Выяснили эти двое, впрочем, не так уж много. Судя по всему, Хайков интересовался Смертными. И вопросом, почему Смертные не могут сосать Особых. Как высосать из Особых жизнь — так и не понял. Зато нашел нечто более интересное.
Историю он подробно описал на полях учебника нейрохирургии. Как-то в начале сорок первого года ему попалась великолепная, почти безнадежная гнойная рана. Некий деревенский Смертный пошел на таран поезда. Ну, или просто задумался на путях.
К потере половины бедра отнесся философски — и пошел домой отлеживаться. Перед Хайковым очутился уже с температурой за сорок, в бреду, с прекрасным образцом гнойной раны и с полной готовностью перейти из Смертных в просто мертвые.
Конечно, Хайков своего Смертного с того света вытащил, даже ногу ему сохранил. Но в процессе наблюдения за выздоровлением Смертного Хайков обнаружил нечто потрясающее. Кроме ноги, тот поезд хорошенечко треснул своего оппонента по башке. Что-то там то ли помял, то ли окончательно оторвал — на момент описания истории Хайков не знал. Зато благодаря поезду получил тот Смертный прекрасное умение: сосать из Особых их особые способности.
Присосется, скажем, к тройке — она становится двойкой. Тот Смертный это в порядке анекдота рассказал. Мол, приходила к нему бабка-шептунья боль в ноге заговаривать — так он ее соснул. И ведь вышло. А так — больше ни-ни. Куда те единички высосанные девать, он не знал, сам пытался мутить — ничего не вышло. В общем, прекрасная загадка, требующая приложения гениального хайковского ума.
И ведь решил он эту загадку. Как — неизвестно. Но в другой книге на полях похвастался, мол, догадка есть, осталось проверить. А что материал для экспериментов у него вскоре появился — это уже было понятно.
— Получается, по Левантии гуляет Смертный, способный высасывать Особых. До донышка… — задумался Моня. — Только вот всех Смертных призвали еще в сорок первом и так до сих пор и не демобилизовали. Нестыковочка.
Арина попыталась вспомнить. Где-то она слышала про Смертного в Левантии, но где и когда?
На ум ничего не приходило.
— А тот Смертный, с которого все началось?
— Я проверил, он в сорок втором помер. Шел по рельсам, не заметил поезд… Судьба! Моня многозначительно поджал губы.
Арина вышла на крыльцо. Мысль о Смертном не давала ей покоя. Она точно слышала о таком… Но где?
— Вы бы поменьше курили, милочка! — вернувшаяся с обеда Цецилия Цезаревна демонстративно сморщила нос. — Вам сейчас неполезно. Потом ребеночек будет синенький, из роддома сразу на кладбище.
Кладбище… Ну конечно, кладбище!
Арина с таким восторгом и благодарностью посмотрела на Цецилию, что та аж отпрянула.
— Спасибо вам огромное! Это гениальная мысль! — Арина кинула едва начатую папиросу в ведро и умчалась к Моне.
Моня, услышав про восстание мертвецов на кладбище, тоже заметно повеселел. Но после разговора с Вазиком как-то сник.
— Как тот, который с поездом? Не жив? — осторожно спросила Арина.
— Живее всех живых. Пережил оккупацию, но сошел с ума. Сидит на Кувшинке, шьет рукавицы для нужд населения, — досадливо отрапортовал Моня.
— Так может, днем шьет, а по ночам Особых сосет? — уточнил Давыд.
— Это вряд ли, но проверить надо…
Бывшая станица Кувшиновка давно уже стала окраиной Левантии. Сумасшедший дом там стоял еще до Революции — знаменитый психиатр Корнелий Сергеевич Хивай доказал положительное влияние размеренной сельской жизни на течение психиатрических заболеваний на практике, построив лечебницу на собственные деньги.
Постепенно это место стали называть просто «Кувшинкой». Арина подумала, как странно — за последние два года она ни разу не слышала «ты что, с Кувшинки сбежал?» Теперь говорили: «Ты что, контуженный?»
Больница выглядела идиллически: голубой двухэтажный дом тонул в старом саду, посаженном еще пациентами Хивая. Новые пациенты дисциплинированно гуляли по дорожкам, взявшись за руки, вели тихие беседы, курили на лавочках.
Но оказалось, ехали напрасно.
— Ты — Цыбин, ты — Шорин, ты — Ли, а ты — Палей, — сказал им Смертный вместо «здрасте». — Откуда знаете? — удивился Шорин.
— Я на нашем кладбище каждого знаю, а вы на своих предков похожи, — отрезал тот.
Но по делу ничего рассказать не мог. Свой кладбищенский отряд он поднимал самоуверенным шестнадцатилетним юнцом. Когда понял, что воевать смогут только самые свежие покойники — пара десятков, не больше, — поседел. А после того, как их отряд смели и даже не заметили, — спрятался в каком-то подвале. Так и не выходил оттуда, пока в сорок пятом не нашли. Пил воду из прохудившейся трубы, питался крысами.
Седой, сгорбленный, он смотрел куда-то в угол — и разговаривал с покойниками, называя их знакомыми именами.
— Смертный, но не тот, — вздохнул Моня, — будем думать дальше.