Давыд крутился перед зеркалом. Арина уже хотела сказать ему что-нибудь колкое, но сама залюбовалась. Все-таки Давыду безумно шла форма. Особенно теперь, когда бирюзовый цвет выпушек и кантов заменили на красный.
Белый летний китель обрисовывал широкую грудь, высокие сапоги и галифе делали ноги еще длиннее и стройнее. Красавчик. Неужели вот такая невозможная прелесть досталась Арине в мужья? Быть не может! Арина чуть не засмеялась от нахлынувшего счастья.
— Дода! — улыбнулась сыну Белка. — Можешь сбегать до фотографии? Гала написала, мол, хочу фото своих племянника, внука и невестки.
Галу Арина видела на свадьбе. Тетка Давыда, чуть ли не одного с ним роста, а шириной — раза в два больше, с косой чуть ли не до пола (рядом с ней даже хвост Давыда выглядел куцим), с громовым голосом. Танцевать с ней рискнул, кажется, только Яков Захарович. Давыда она приветствовала фразой: «Не думала, что у моего задохлика-братца такой красавчик народится», Арину осмотрела скептически. С Белкой они болтали как закадычные подружки, но видно было, что вряд ли они стали бы общаться, не будь родней.
— Мам, давай завтра? — Шорин наконец-то оторвался от зеркала. — У нас с Ариной как раз выходной.
— Хорошо, я тогда дошью Осеньке парадную рубашечку, чтобы тоже красавчиком смотрелся, — улыбнулась Белка и села за машинку.
На следующий день она продемонстрировала плоды своих трудов — крохотную, но совершенно настоящую матроску, как раз по размеру Оси. Осип Давыдович обновку одобрил — загулил восторженно. А вот от вязаных ботиночек отказался. Даже папины уговоры не помогли.
Арина надела потрясающее шелковое платье, недавно подаренное Давыдом, — зеленое, с узором из маленьких цветочков, с белым воротничком и пуговками-жемчужинками. Абсолютно прелестное. Нежнейшее.
Апрельский день был солнечный, пекло почти по-летнему, до фотографии Петросяна, самой известной и лучшей в городе, идти было далеко. Арина всю дорогу с удовольствием ловила на себе, Давыде и Осе восхищенные взгляды прохожих.
В фотографии уже был клиент. Судя по злому и усталому голосу Петросяна, клиент этот торчал там уже давно и радости не приносил.
— Прошу вас, не надо поз! Это просто фото на документ. Сделайте серьезное лицо, уберите руки от головы, а ноги от моего фона — вы его уже весь расцарапали! — голос Петросяна звучал обреченно. — Не выгибайте шею, не прикрывайте глаза!
Арине стало любопытно, что за странный клиент у Петросяна. Оставив Давыда и Осю гулять в тени лип, она заглянула в студию.
Она ожидала увидеть там кого угодно: заезжую кинозвезду, портовую девицу, балующихся детишек. Но перед Петросяном стоял Кодан. Кирилл Константинович небрежно опирался на бутафорские перила, стоящие на фоне. Выставив вперед ногу и старательно вытягивая мысок, каблуком второй он царапал краску колоннады. Глаза его были томно прикрыты, а одна рука…
«Как будто локон теребит», — подумала Арина.
— Давыд, посмотри пожалуйста. Там мужчина стоит в странной позе, что-то очень знакомое — не могу вспомнить. Вот представь, что он рукой теребит локон…
Давыд, не споря, не расспрашивая, бросился рассматривать незнакомца..
Вернулся задумчивый.
— Как он начал перила ногой ковырять — прямо по нервам. Захотелось в морду ему дать. Вот было же уже такое… Точно было, но когда — припомнить не могу. Но знаешь… Такая тоска рядом с ним…
— Как над обрывом, когда броситься хочется? — уточнила Арина, — То есть как от Смертного?
И тут Арина вспомнила, где видела похожую позу. Тогда Шорин среагировал точно так же — пустился бегом.
— Так, дорогой. Я в УГРО, а ты попроси у Петросяна сфотографировать гражданина как есть, изогнутого, — и адресок у него спроси. Потом Оську Белке сдай — и тоже подходи. Тут кое-что важнее тети Галы.
Шорин кивнул. Даже не стал дежурно шутить, что важнее тети Галы ничего быть не может.
Арина почти бегом добежала до каретного сарая и принялась рыться в ящике со старыми негативами. Даже похвалила себя за привычку не выбрасывать испорченные и не относящиеся к делу кадры.
Наконец нашла пленку с нужной датой. Рабочие там были только два кадра в начале: сравнение запонки с места преступления с запонкой подозреваемого. Дело старое, давно раскрытое.
А вот дальше шли снимки с далекого августовского пикника. Когда это было? Года два назад?
Собачка Цецилии Цезаревны, Евгений Петрович на воротах, пойманная прямо руками рыба — кто-то из рябчиков изловчился … Наконец-то пошли нужные кадры: Наташа на фоне мотоцикла Шорина. Одна нога выставлена, другая — царапает краску, глаза прикрыты, между пальцев — блондинистый локон.
Арина вырезала нужные кадры, на секунду полюбовавшись еще одним — на нем Ангел (на негативе — негр с белыми веснушками и черными зубами) смеялся счастливо во весь рот.
Пока возилась с пленками, прибежал Давыд. Увидав негативы, разулыбался, закричал на все УГРО:
— Монька! Ты нам с Ариной по гроб жизни благодарен будешь! Нашли, нашли нужного Смертного! Вот и адресок его!
Моня разве что не расцеловал обоих. Свистнул двух рябчиков — и убежал.
Вернулись быстро, ведя Кодана в наручниках.
— Давайте к Давыду Яновичу в кабинет его. Там допросим, — попросил Моня рябчиков.
Тонкая стеночка между кабинетами Арины и Давыда хорошо проводила звук. В этом они убедились не раз. Теперь же прижались к ней ушами и замерли.
— Я буду разговаривать только с вашим драконом, — Кодан говорил спокойно, чуть свысока.
— Предположим, здесь мы решаем, кто будет с вами говорить, — отрезал Моня.
— Как вас там? Цыбин? Вы производите впечатление умного человека. Говорить со мной может кто угодно. А вот я — я буду говорить только с драконом.
— Ну, у нас есть методы…
— Которые вы не будете использовать. Потому что, повторю, выглядите умным человеком.
Хлопнула дверь.
— Шорин, поговоришь с гражданином? — Моня шепнул это почти в ухо Шорину, подойдя вплотную.
Шорин кивнул, вышел, а Моня прижался ухом к стене.
— Шорин, Давыд Янович. Эксперт особого отдела. Дракон, — раздался из-за стены бодрый голос Давыда.
— Ну, присаживайтесь… дракон. Не обессудьте, чаю не предложу — самому не дали. Вода вон есть. Не возражаете, если я закурю?
— Возражаю.
— Тогда откройте окно. Не беспокойтесь, не те мои годы, чтоб через форточку от вас удирать.
Судя по звукам, Шорин окно открыл. Оба собеседника молчали.
— А скажите, дракон, — начал Кодан после долгой паузы, — каково это — быть драконом?
— Не знаю. По-другому не пробовал.
— А все-таки? Вы же видите, как живут другие… Сравниваете, оцениваете.
— Ну-у-у-у, — задумчиво протянул Давыд, а потом, словно опомнившись, заговорил твердо и недобро: — Мы здесь не чтоб мою жизнь обсуждать, давайте к делу.
— Скажите, дракон, вы хороший человек? — как ни в чем не бывало продолжил Кодан.
— Хороший. Итак, что вы, Кодан Кирилл Константинович, делали двадцатого марта тысяча девятьсот сорок восьмого года?
— Я, как бы это поточнее выразиться, делал… Делал счастливое будущее для нашей страны и всего мира.
— И каким же образом?
— По классикам марксизма-ленинизма. Обобществление средств производства, так сказать.
— В ваших устах звучит мерзко. По моим сведениям, в этот день вы убили человека. Гражданку Вратареву Наталию Александровну, 1925 года рождения.
— Побочные издержки. Дело-то не в этом.
— А в чем же?
— Как я уже сказал, в том, что средства производства, тем более такие мощные, как Особые способности, должны принадлежать народу, а распоряжаться ими должны не те, кто получил их по случайности рождения, а достойнейшие.
— Пожалуй, вам лучше было бы поговорить с Мануэлем Соломоновичем — он умеет светские беседы вести.
— Боюсь, он не сможет меня понять.
— А я, значит, смогу?
— Если возьмете на себя такой труд. Уверен, за полчаса смогу объяснить вам все.
— А если нет?
— Все зависит от вас. Хотите послушать меня — дайте хотя бы полчаса. Не хотите — что ж, проведу время в молчании.
— Ладно. Даю вам ровно тридцать минут, говорите что вздумается, а потом уже перейдем к делу.
— Позвольте, Давыд…
— Янович.
— Давыд Янович! Я говорю исключительно по делу. Это вы меня отвлекаете на каких-то малосущественных Вратаревых.
— Предположим. Итак, у вас полчаса.
— Начнем с вашего детства. Скажите, какая у вас была любимая книга?
— Не помню.
— А любимая игра?
— Ну… Как у всех, наверное. Вы извините, я детство свое плохо помню.
— Простите, если доставил неудобство своими вопросами. Давайте отвлечемся от ваших воспоминаний. Вот скажите мне, идеальный для страны дракон — он какой?
— Я, значит, по-вашему, плох для дракона?
— Отнюдь. Если считаете идеальным себя — так и скажите, мол, образцовый дракон перед вами. И любой главнокомандующий должен это понимать и ценить. А раз не понимает и не ценит — значит, дурак.
Моня с Ариной испуганно переглянулись. Кодан то ли болтливый глупец, то ли хитрый провокатор. Но Арина знала — к сожалению, Кодан отнюдь не глуп.
— Да нет, не образцовый я. Обычный, не хуже — не лучше прочих.
Моня улыбнулся — Давыд, сам того, кажется, не понимая, съехал со скользкой темы.
— И чем же вы не идеальны? — продолжил Кодан гнуть свою линию.
— Образован мало. Опять же, беспартийный…
— А вот, скажем, появится человек — образованный, приятный в общении, партийный… Но вот не повезло ему — ординар.
— Да, такое часто случается. Вон, Клим Петрович, парторг наш. Или там Гарик Асатурян, есть у нас такой следователь. Да хоть жену мою взять, Арину Павловну. Училась много, партийная, характер боевой, но дипломатичный…
Моня выразительно посмотрел на Арину и поднял указательный палец. Мол, обрати внимание — ценит.
— Так Ирина Павловна — ваша супруга? — в голосе Кодана послышалось несколько больше заинтересованности, чем было до сих пор. — И что она в вас… Впрочем, не о том разговор.
Вот если бы можно было передать свою силу другому человеку. Более, по вашему мнению, соответствующему представлению об идеальном советском драконе — вы бы это сделали?
— Зачем?
— Во-первых, чтобы у Родины был тот самый идеальный дракон. Во-вторых, чтобы пожить для себя. Книги наконец-то почитать, в футбол поиграть… Кем вы, кстати, хотели быть в детстве?
— Как это?
— Ну все ж мечтают. Кто-то врачом хочет быть, кто-то продавцом мороженого… Ваши ровесники, думаю, через одного мечтали быть авиаторами.
— Никогда об этом не думал. Я дракон. Отец был дракон. Дед. Прадед.
— Вот и я о том же, Давыд Янович, ровно о том же. Вот прямо сейчас — если бы выбирать, кем работать, — кем бы вы стали?
— Я дракон.
— А если нет?
— Это невозможно. Я родился драконом, им и умру.
— А все-таки? Ну, попытайтесь, проявите фантазию…
— Не знаю. Наверное, в опера бы пошел. Или в шоферы. Или вот за лошадьми ухаживать…
— Любите лошадей? — Кодан явно заметил, с какой нежностью Шорин сказал последнюю фразу.
— Я всех живых люблю. Лошадей, собак, детей… Даже кошек… наверное.
— Кошки прекрасны. Особенно коты. Имел честь дружить с двумя замечательными представителями.
— Возможно.
— Кстати, ведь есть же милицейские собаки. Что вы думаете о работе кинолога? Это как раз собачий наставник, к кинематографу отношения не имеет.
— Неплохой вариант.
— И вот представьте: вы с собачкой бегаете, а кто-то достойный, тот же ваш Клим Петрович или… — тут Кодан запнулся, — или кто-то другой — исполняет должность дракона. На рожон, в отличие от вас, не лезет, в споры с начальством не вступает. Пользуется любовью и уважением коллектива.
— Не получится. Не смогу спокойно с собачками возиться, если буду знать, что человек за меня жизнью рискует. Хоть Клим, хоть кто.
— Хорошо, а как вам такой вариант? Собираем Особые силы по крупинкам. У единичек, двоек, троек… По сравнению с вами они же так, почти ординары.
— Ну, все-таки есть разница.
— Вы знаете, что от ранга к рангу сила Особых растет не линейно, а экспоненциально. То есть вы сильнее единички не в тринадцать раз, а раз так…
— Не важно.
— Вы абсолютно правы, в данном случае точная величина не важна. Но, чтоб дать силу дракона, скажем, Особому девятого ранга, надо еще пятерых таких же…
— Пятерых таких же… Что? Пустить в расход?
— Отчего же нет? Это в ваших интересах.
— В моих?
— В интересах вашего Особого отдела. Вы в курсе, кем были те, кого я, как вы выразились, убил?
— Людьми. Советскими гражданами.
— Прошу вас, Давыд Янович, не кокетничайте — вам не к лицу. Будем честны: не позаимствуй я у этих людей их силу, они вряд ли воспользовались ею на благо общества. Хотите, вы будете называть моих, скажем так, жертв — а я подробно расскажу о каждой. У вас же есть список?
— Есть.
— Давайте по порядку, время ведь еще есть?
— Да, у вас еще пятнадцать минут. Итак, первый труп, апрель 1946 года. Земсков Рудольф Олегович. Не знаю, что за фрукт.
Моня повернулся к Арине и закатил глаза. Ну да, молодец Шорин, много успеет рассказать подозреваемому…
— Конечно, не знаете, — даже сквозь стенку было слышно, что Кодан говорит с самодовольной улыбкой, — карманник он. Приезжий, из Балты. Изволил польститься на мой бумажник. Как видите, сам выбрал стать первым моим источником.
— А чем вам Антонина Круглова не угодила? В марте 1947-го?
— Воровка-то безногая?
— А Феликс Коваленко в декабре? Ребенок же!
— Вот тут каюсь. Не люблю подростков. Наглые твари. А этот — тот еще волчонок. Подошел, огня спросил. Маленький, засранец, а уже курит. Видно, по какой дорожке пойдет.
Даже через стену было слышно, как Шорин заскрежетал зубами.
— А Виктор Плотников? — наконец продолжил он глухо.
— Значит, про Глазунова и без меня знаете. Хорошо. А про Плотникова еще не выяснили? Полюбопытствуйте, что он делал в Левантии во время оккупации. Весьма, гм, поучительная история.
— А вы, кстати, что делали в том же месте в то же время?
— Пытался выжить, извините, если вам это неприятно. Отстал от поезда — не смог эвакуироваться. Нашел единственную работу, дающую кусок хлеба. Не по специальности, преподаватели истории почему-то оказались не слишком востребованы. Уборщиком. По десять часов вытирал кровь, гной и прочие… неаппетитные вещи. Потом на мне ставили опыты. Как на крысе. Выжил — и даже обрел некоторые способности, которых раньше не имел. История не героическая, но и не позорная.
— Значит, вы не убийца, а жертва фашистских экспериментов…
— Давыд Янович, вы сотрудник милиции, а потому должны понимать важность точных формулировок. Во-первых, эксперименты на мне проводил не фашист, а советский ученый Антон Хайков, хорошо, как я понимаю, известный вашей, гм, супруге. Спросите у нее — она вам подтвердит, что в пылу научных изысканий он мог просто не заметить оккупации. Румыны… немцы… Ему было важно закончить работу. А во-вторых, я никого не убивал.
— Вы же сами только что признались…
— Признался в том, что забирал особые способности у вышеозначенных лиц. Которые, будучи преступниками, использовали свои способности явно не во благо общества и государства. А то, что они помирали через день-другой после нашей встречи — это уж не ко мне. Я знаю, что воздействие Смертного — штука малоприятная, но вот что поделать — такова уж моя особенность. Я тоже не выбирал, кем родиться…
— Зачем вы это делали?
— Чудак-человек! Я же вам объяснил: на благо родины. Вы же знаете, у нас осталось не так много драконов. Еще один будет не лишним. А то и два, и три… Мы с вами оба увеличиваем поголовье драконов… Несколько разными методами.
— Ты меня с собой не равняй, — Шорин прорычал это тихо, но так низко, что звук отозвался у Арины в костях.
— Простите, если доставил беспокойство. Успокойтесь, вот, водички выпейте.
В ответ раздался рык. Арина попыталась вскочить как-то успокоить Давыда, но Моня ее удержал
— Сейчас возьмет себя в руки, — шепнул он. — Дава умничка, Дава сможет.
При этом Моня вперился взглядом в стену — то ли пытался внушить Давыду мысль, то ли мутил что-то. Кто их поймет, Особых.
Давыд, судя по звукам за стеной, принялся ходить туда-сюда под спокойный, даже какой-то веселый голос Кодана:
— Ну взгляните на нас с вами объективно. Силища — огромная. Дайте точку опоры — и землю мы не только свернем, но забросим за какую-нибудь Альфу Центавра. При этом я клею коробки в артели, а вы — вот тут, в милиции, на должности, для которой бы тройки хватило с головой.
— Я вполне доволен. А вы, скорее всего, еще долго в свою артель не вернетесь.
— Скорее всего, вы правы. Но я о другом. Вы понимаете, что ваш уникальный дар пропадает втуне?
— Какое отношение это имеет к делу?
— Такое, что и вы, и я хотим приносить пользу. Максимальную, в соответствии со способностями. И моя польза в том, что я могу создавать драконов. В любом нужном стране количестве.
— Предположим. Я только не могу понять, как так вышло, что вы со своим желанием приносить пользу, будучи Смертным, не в армии. Не помню, чтоб кого-то из Смертных демобилизовали.
Кодан тихо застонал, как будто у него внезапно разболелся зуб.
— Какое отношение это имеет к делу?
— Самое прямое. Если вы не ответите мне на вопрос — значит, все, что вы мне тут наговорили, — вранье от первого слова до последнего.
— Ну, хорошо, хорошо… Видите ли… Кирилл Константинович Кодан — это не я.
— А кто?
— Скорее всего, прекрасный человек… был. Я не убивал его. Когда мы впервые увиделись, он был уже мертв. Ординар, но чем-то заинтересовал Хайкова. Я всего лишь убрал… то, что от него осталось после удовлетворения хайковского любопытства… В мои обязанности входило сжигать не только тело, но и одежду. За подкладкой я обнаружил документы.
— Повезло вам. Так все-таки, как получилось, что вас не призвали в армию? Насколько я помню, всех Смертных и, кстати, Особых забрили еще до оккупации Левантии…
— Вот тут вам понять будет труднее. Вы кто по крови?
— Коренной левантиец.
— Понятно. А я вот немец. Иван Стефанович Франц. Да не вскакивайте вы… Смешно, но я даже немецкий язык знаю довольно плохо. Моя семья жила в России, кажется, еще
с петровских времен. Династия инженеров. Моему прадеду доверили расчет первого в России железнодорожного моста. А мне вот — даже покойников доверять не спешили. Томили, проверяли… Ну, я решил не ждать решения своей судьбы — кинут меня на фронт или сгноят заживо, как неблагонадежного, — да и сбежал куда глаза глядят. Оказался в Левантии. Где и познакомился с покойным Коданом. Как я уже сказал, при весьма печальных обстоятельствах.
— Так для кого дракона-то собираете, гражданин Франц? Для наших или для ваших?
— Надеюсь, для наших, для Советского Союза. Думаю, что родина, а я, простите, считаю родиной отнюдь не Германию, оценит мои уникальные возможности… И я перестану трусливо оглядываться. Стану снова самим собой, уважаемым человеком, а не тварью дрожащей.
— Это вы пока уникальный.
— Вы же знаете, Хайков мертв, записи он оставил в беспорядке…
— Если открытие совершено, его можно повторить! И это проще — потому что уже известно, что оно возможно. Так что незаменимым вы пробудете недолго, а потом…
Что, по мнению Шорина, должно было случиться с Коданом-Францем дальше, никто так и не узнал, потому что на все УГРО раздался мат Якова Захаровича.
— Цыбин! — заорал Яков Захарович, прервав свою тираду.
Моня с Ариной выскочили в коридор.
— А этот твой где? — уже намного тише спросил у Мони Яков Захарович.
— Отказался говорить со мной, захотел с Шориным. Ничего, поболтают немного, потом вернусь — доведу дело до конца. Он признается, дальше вопрос оформления.
— Не получится. Эти… — тут Яков Захарович подробно рассказал некоторые странные особенности конституции и любовных предпочтений подразумеваемых им людей, — из барского дома требуют прислать Кодана к ним. Мол, не наше дело, не наш масштаб.
— А раньше они где были? Когда он Особых по всей Левантии сосал?
— Тогда он их не интересовал. А тут внезапно. Так что пиши бумаги, вызывай конвой — и все. Не наше это дело.
Яков Захарович добавил еще несколько матерных тирад, но уже обреченно, без запала. Моня присвистнул.
— Вот ведь суки, — безнадежно произнес он, — ну и ладно. Ну и черт с ним. Не будет больше убивать — и хорошо. Пусть порадуются. Пусть в столицу отрапортуют, мол, взяли уникального преступника, долго охотились, ночи не спали… Может, им по медальке дадут.
Он говорил зло и обиженно, Арине показалось, что сейчас он заплачет. Она обняла Моню. Даже ревнивец Давыд понял бы ее.
— Суки, конечно, суки. Ты молодец, а они — просто наглые.
Моня засопел ей в плечо.
В ночь на двадцать восьмое число Арину разбудил странный звонок в дверь. Как будто бы кто-то пытался нажимать на звонок, но палец все время соскальзывал. Арина открыла — и на порог хлынули рвотные массы. Вслед за ними обрушился Моня. Если бы не подоспевший Давыд, Моня сбил бы Арину с ног.
Пьян он был чудовищно. Смертельно пьян. Давыд закинул Моню в ванну, не раздевая.
— Сейчас дрова принесу, воду согреть, — засуетилась Арина.
— Обойдется, — рыкнул Давыд и принялся поливать друга холодной водой.
Кажется, это сработало — Моня начал оживать. Уже минут через пятнадцать он лежал в полной ванне ледяной воды, плескал ладонью по поверхности и пел про то, как рыбка хвостиком махнула, рыбка быстро уплыла.
Но желудок ему все-таки промыли. Несмотря на сопротивление и угрозы.
Пока обустраивали Моне гнездышко для ночлега, пока успокаивали раскричавшегося Осю, пока Арина стирала изрядно загаженные Монины тряпки, пока снова успокаивали рычащего Варьку и разбуженного им Осю — рассвело.
Решили уже и не ложиться — сидели и пили чай, поглядывая на мечущегося во сне Моню.
— Никогда не видела его таким, — вздохнула Арина.
— Ты не поверишь — я тоже. Из такого с ним выбирались, вспоминать не хочется. Я на радостях, что живой, нажирался в сопли, а он всегда меру знал.
Ровно в семь утра Моня открыл глаза, рывком сел — и принялся удивленно оглядываться по сторонам.
— А почему я здесь? — спросил он удивленно, а оглядев себя, добавил: — И без панталон…
— Вот это я у тебя спросить хотел, — потягиваясь, ответил ему Давыд. — Приперся вчера, полквартиры загадил, буянил…
— Я?
— Совсем ничего не помнишь? — сочувственно спросила Арина, подавая аспирин.
— Не, ну почему? Детство помню, стихи какие-то… Имя свое помню… Рожи ваши смутно припоминаю… Но не точно.
— А что вчера было? Хоть что-то помнишь?
Моня попытался задуматься, но сморщился и схватился за голову.
— Ребят, может вы расскажете, что знаете, а я потом подхвачу? А то в голове пустота и мерзость…
— За пивом сбегать? — участливо спросил Шорин.
— Ой, нет! Я теперь, наверное, до старости ничего крепче кефира в рот не возьму. Белла Моисеевна! У вас, случайно, каких-нибудь травок не завалялось на такой случай? — взмолился он навстречу вошедшей Белке.
— Проверенный настой на лекарственных травах с добавлением минералов. В народе именуемый рассолом, — на полном серьезе ответила Белка.
Глаза Мони стали круглыми и молящими.
— Вернемся к событиям вчерашнего дня, — сухо произнес Давыд, когда Моня вылил в себя полную кружку рассола, добавив для пущего эффекта (по настоянию обоих присутствовавших представителей медицины) крохотную рюмку водки.
— Ну, на работе я вчера был… Ну, ты меня видел. А потом…
— Потом тебя к Станиславу вызвали, — вспомнила Арина.
Моня замер. Лицо его налилось кровью, губы задрожали.
— Вспомнил, — прошипел он сквозь зубы, — теперь не забуду.
— Так что было-то?
— Этот кусок дерьма мне между прочим сообщил, мол, извини, дорогой товарищ, недосмотрели мы, упустили вашего Франца, он же Кодан. И руками разводит так, а по роже видно — рад-радехонек. И лыба во всю харю.
Шорин коротко выругался.
— Ты понимаешь, — Моня схватил его за руку, даже не замечая, что сидит на полу совсем голый, прикрытый одной простынкой, — что он и дальше убивать пойдет? Теперь, когда вседозволенность почуял.
— Да все я понимаю… — Шорин автоматически налил себе из принесенной Белкой бутылки прямо в чайный стакан. — Одного не понимаю, с чего кому-то в барском доме так нежно заботиться об этом уроде?
— А я тебе скажу, — Арина говорила зло и сквозь зубы, — помнишь, Ангел хвастался, что Ростиславыч его обещал во вторые произвести?
Давыд кивнул.
— А теперь подумай, во вторые при ком.
— Я думал, при мне… Моню побоку — как ненадежного и шибко умного, а Ангела вместо него…
— Это вряд ли. Ну куда тебе во вторые ординара, да еще и влюбленного в тебя по уши? — рассудительно произнес Моня, жестикулируя одной рукой, а другой придерживая простынку. — Ты его тут же с пути истинного собьешь.
— Ага, этот может, — кивнула Арина
— И это, Давыд, раз уж пьешь в уже почти рабочее время — мне тоже плесни, — Моня продолжил разглагольствовать, — но вот не жаловался ли тебе Станислав… Кстати, как его фамилия, кто-нибудь знает?
Арина недоуменно переглянулась с Давыдом. Ну ладно, она-то не так уж давно познакомилась со Станиславом, но остальные-то…
— А черт его знает, — признался наконец Давыд, — я пытался спрашивать…
— Я тоже по своим каналам выяснял — глухо. Никто не знает. Может, вообще бесфамильный какой. Но не в том дело. А в том, что жаловался он мне, мол, мог бы историю делать, а вместо этого пасет тебя, как нянька в яслях.
— О! Мне он тоже что-то такое говорил… — припомнила Арина.
— Во-о-от. То есть хочет большего. Он проговаривался пару раз — мол, в чинах обошли, медалек недодали… А тут такая оказия — из нянечек прямо в драконы. Да, ребят, где моя одежда?
Арина умоляюще посмотрела на Давыда. Ночью она отстирала все, что могла, но все равно — пижонский костюм, белоснежная когда-то сорочка, галстук-бабочка, кепочка, да даже исподнее — были безнадежно испорчены. Арина попыталась восстановить по уликам действия Мони в состоянии опьянения — получалось, что часть пути он прошел на пяти костях, потом отдохнул в какой-то канаве, ввязался в драку, еще добавил водки, искупался… В общем, вечер провел насыщенно.
Давыд ответил Арине таким же беспомощным взглядом.
— Так, вас понял, — вздохнул Моня. — Давыд, не в службу, а в дружбу — смотайся до УГРО, там в кабинете Особого в шкафу моя форма висит… Внизу сапоги, в глубине — портфель со сменой белья… В общем, глянь там хозяйским глазом. Только это… Лике не попадайся, ты уже немного нетрезв.
Давыд побежал исполнять.
— Арин, извини, что я в таком виде приперся. Стыдно — не передать как, — вздохнул Моня, когда они остались вдвоем.
— Не бери в голову. Все нормально.
— Ничего не нормально! — вспылил Моня, наливая себе водки. — Ты понимаешь, что теперь любая жертва этого Франца — на моей совести?
— С чего бы? Вот скажи, что ты мог сделать? Хоть на законных основаниях, хоть с применением Особых способностей, хоть…
— Да ничего я не могу. Ничегошеньки. Но и смотреть, как преступник разгуливает по Левантии и убивает людей, — тоже не могу, — Моня выпил и налил еще. — Вот что ты мне прикажешь делать?
— Во-первых, прекратить хлестать водку. Запоя тебе не хватало.
— Кстати, это выход. Запью — и пусть они там хоть пол-Левантии положат ради своего дракона домодельного, мне все равно будет.
— А потом? Когда-нибудь придется выйти…
— А потом… А знаешь, не буду я ждать никакого потом! Найду этого Франца — и сдамся ему.
— Зачем?
— Во-первых, с меня много Особой силы взять можно. За десяток-другой троек пойду.
— Уже несерьезно. Думаешь, доделает он Станислава своего — и успокоится? Только во вкус войдет. Это сейчас он хочет на благо страны служить…
— А потом?
— Сколько, ты говорил, нужно драконов для переворота?
— Тоже мысль. И ни разу не радует. Так что остается во-вторых: я всей этой ерунды не увижу. Потому что буду мертв и спокоен. И срать мне будет на всех Францев этого мира.
Моня почти прокричал последнюю фразу.
— Так, пойдем в ванную. Ты опять нажрался, — вздохнула Арина.
К возвращению Давыда ей более-менее удалось привести Моню в подобающий вид. Он сидел в шоринском халате и с мокрой головой в уголке, икал и гладил Варяга.
— Моня, учти, я никогда раньше этого не делал — могут быть последствия, — Шорин положил руку на затылок друга.
— Ай! Ты совсем? — вскрикнул Моня абсолютно трезвым голосом и добавил уже тише: — Спасибо, Дава, я в порядке. Но в следующий раз — поаккуратнее.
— В следующий раз я тебя просто прибью. В нашей компании может быть только один тоскливый пьяница — и это не ты. Не идет тебе. На вот, оденься. Лика меня все-таки поймала, сказала, что уже в курсе. Обещала лишить нас обоих премии за пьянство и пораженческие настроения.
— Легко отделались, — вздохнул Моня и принялся натягивать принесенную Давыдом одежду.