Когда на следующий день Моня пришел на работу в форме, Арина несколько удивилась. Форма ему не шла категорически. Погоны топорщились на покатых плечах, начинающееся пузико уютно лежало на ремне, портупея съезжала в сторону — и Моня рассеянно поправлял ее жестом, которым женщины поправляют лямку сарафана.
Под папироску она попыталась намекнуть Моне, насколько нелепо тот выглядит. Но всегдашний пижон и модник только отмахнулся:
— Зато практично. По утрам галстук подбирать не надо.
И даже не заметил, что стряхнул пепел себе на штаны.
— Давыд, ты уверен, что Моня в порядке? — спросила она вечером мужа.
— Уверен, что нет. Но как это исправить — не знаю.
— Ну, тебе он как-то помог…
— Сказал, что от тоски помогают морской воздух, работа, мамины борщи и сговорчивые девушки, а потом предоставил все перечисленное. Предлагаешь по бабам его сводить? Я не против, но ты же ревновать будешь…
— Давыд, не валяй дурака, — одернула мужа Арина. Но если бы она сама понимала, что делать!
Единственное, что она могла придумать, — это звать Моню по вечерам к ним в гости, кормить вкусным, развлекать стихами и разговорами.
Моня сначала сидел, как неживой, отвечал рассеянно и невпопад, ложку в рот засовывал, кажется, не замечая содержимого.
Но постепенно природный оптимизм взял верх.
Как-то, задержавшись на работе, Арина вернулась домой около девяти — и застала Белку, подглядывающую в замочную скважину собственной комнаты.
— Нет, ты посмотри, как эти четверо резвятся, — утирая выступившие от смеха слезы, шепнула она Арине.
Зрелище и впрямь было забавное. Посреди комнаты стояло вытащенное из угла громадное кресло.
За ним в нелепых позах прятались Давыд и Моня. Время от времени то один, то другой высовывал из-за кресла голову и кричал «ку-ку».
Ося каждый раз всплескивал руками и счастливо смеялся.
Варяг тоже принимал участие в забаве — цапал сидящих в засаде за пятки. Не всерьез, конечно.
Моня, в очередной раз высунувшись из-за кресла, рассмеялся. Арина поняла, что давно не слышала его смеха. Ей стало легко и радостно.
— Серьезные взрослые люди, офицеры милиции, а дурью маетесь, — она, притворно ворча, вошла в комнату.
— О! Наша совесть явилась! Судя по всему, на ужин сегодня — только новые подробности по делу Луговского?
— Ну, щи, конечно, вчерашние, так что ваше высочество, боюсь, побрезгует…
— Чего? Это когда это я, мадам, вашими щами-то брезговал? — возмутился Моня, галантно поцеловав Арине руку и на секунду обернувшись, чтобы помочь Давыду поставить кресло на место, — А сейчас я их вместе с кастрюлей слопаю. И с этим кудлатым недоразумением, если оно меня кусать не перестанет. Варька, серьезно, отстань ты уже!
Арина с Давыдом улыбнулись друг другу — кажется, прежний Моня вернулся. Как оказалось, не надолго.
Через неделю позвонили из местной больницы.
— У нас тут от вас бумага, мол, если смерть внезапная и кожа желтая — звонить. Еще надо? А то у нас тут парень похожий…
Всю дорогу до больницы Арина молилась, чтобы этот звонок оказался ошибкой. Чтобы это оказался гепатит, или там цирроз, ну или пусть покойный окажется китайцем. Мало их, что ли… Очень старым китайцем… Ну пожалуйста, Господи!
Но, видать, Господь был слишком занят — не оказался тот труп ни старым китайцем, ни алкоголиком, да и печень у него была в порядке. Молодой парнишка, водяной.
Почерк Кодана-Франца узнать было нетрудно.
— Мануил Соломонович! А что это вы в чужие дела лезете? Докторов вот от работы отвлекаете… Нехорошо это, право слово, нехорошо! — раздался голос у них за спинами.
Арина, не поворачиваясь, узнала Станислава Ростиславовича. Моня развернулся на каблуках:
— Согласитесь, Станислав Ростиславович, смерть наступила при не самых обычных обстоятельствах. Так что вынуждены будем начать следственные действия. Работа, знаете ли.
Станислав, пропустив слова Мони мимо ушей, обернулся к Шорину:
— Давид Янович! Давно не виделись! Редко заходите. Вы же знаете, ко мне можно без приглашения, — и тут же поклонился в сторону Арины: — Ирэна Павловна, рад видеть вас снова на рабочем месте. Как там Иосиф Давидович? Здоров? Много ли веса набрал?
— Станислав Ростиславович, — отчеканил Моня, — попрошу вас не мешать нашим экспертам выполнять свою работу.
— А это не их работа. И не ваша, и не моя. Вы же прекрасно видите, что человек стал случайной жертвой эксперимента, в результатах которого заинтересованы люди не вашего масштаба, и даже не моего. Понимаю, вам неприятно. Но не волнуйтесь. Еще совсем немного — и если эксперимент окажется удачным, то поставки, так сказать, будут осуществляться централизованно. Буквально еще десяток-другой неприятных инцидентов — и об этой истории можно будет забыть.
Улыбка Станислава стала еще шире и лучезарнее.
— Пойдемте, нам здесь делать нечего, — прошелестел Моня посиневшими сухими губами.
— Нет, ну не может быть, чтобы не было выхода, — Арина прижала руки к вискам. Казалось, мысли сейчас разорвут ей голову.
— Есть выход. Есть, — мрачно ответил Давыд, не глядя на товарищей.
Но соврал Шорин. Дни шли, а ничего не менялось. Моня ходил в форме, грязной и мятой, на попытки хоть как-то его развеселить не реагировал. Он втягивал голову в плечи, отчего казался еще ниже ростом, сильнее прихрамывал на больную ногу, много и неопрятно курил. Даже, кажется, начал грызть ногти.
Давыд нервничал, рычал на всех, а вечерами молча сидел в углу и чистил пистолет. Говорил, что ему это как вышивание крестиком — успокаивает.
Даже стал предлагать коллегам почистить их оружие — в УГРО все говорили о скорой проверке.
Соглашались, как правило, те, кто оружием пользовался как Арина — никогда: эксперты и «кабинетные» следователи. Еще Кролик попросил — сказал, что у него пока что не очень получается.
— Ты, главное, детали не перепутай, — просила мужа Арина, — а то ко всем напастям еще я с ума сойду.
— Тебе так важна целостность оружия?
— Ну… Это, немножечко, часть моей работы. У меня образцы пуль всего табельного оружия есть. Ну… наших. Так что если перестрелка — могу со спокойной совестью написать: «Вот эту, эту и эту пули выпустили наши сотрудники, а вот эти пули — чужие». А так — придется искать, что за странная машинка пулю выпустила. Тебе нужно?
— Буду аккуратен, — успокоил Арину Давыд. А потом сжал ее руку в своей, горячей и сухой.
— Скажи, Арин, ты же не бросишь меня, если что? Ну если я, скажем, окажусь… ну не таким хорошим человеком, как ты обо мне думаешь?
— Давыд! Ну кто тебе сказал, что я думаю о тебе как о хорошем человеке? — отшутилась Арина. Но ни веселья, ни гнева шутка не вызвала.
Чем дальше — тем хуже становился Моня. Сидел в углу кабинета Особого отдела, безучастно глядя в стену. Не курил, не ел, не разговаривал. Что-то делал, только когда требовали — и делал через силу, двигаясь рывками, как ржавый автомат.
У Арины сердце разрывалось, но даже сама Орлова, к которой Арина бегала на поклон, ничего придумать не могла.
Давыд взял моду по вечерам выходить прогуляться на час-другой без Арины. Раньше она бы заревновала, а теперь — гуляй, дорогой, без тебя спокойнее. К случившемуся с Моней добавилось ожидание очередной комиссии. Очередного признания Давыда неполноценным.
В середине августа Оська подцепил краснуху, и Арину это отвлекло от рабочих дел.
Все изменилось в сентябре. Конечно, ни о какой вечеринке у Мони речи не шло. Представить себе этого расхристанного, разбитого, дурно пахнущего человека рисующимся перед гостями, распевающим романсы или ведущим в танце даму было невозможно.
Но утром третьего сентября их позвали на труп. Участковый, обнаруживший тело, деталей не сообщил.
Теперь на трупы ездила от Особых только Лика. Тоже не самый жизнерадостный человек, но она хотя бы какие-то силы в себе находила.
А тут вдруг заупрямилась:
— Цыбин, вы все-таки за что-то получаете зарплату, — противным голосом отчитала она Моню, — так что поезжайте. И эксперта захватите.
Моня сопротивляться не стал. В катафалке сидел отрешенно, смотрел себе под ноги. К трупу даже подходить не стал, вяло махнул рукой Арине с Давыдом.
Арина наклонилась над телом — и со всей силы дернула Давыда за штаны.
— Быстро, зови Моню.
Тот глянул — и поспешил к другу.
— Монь, тут твой глаз нужен. Моня опять вяло махнул рукой.
— Если ты не пойдешь смотреть, то я тебя на руках отнесу, — пригрозил Давыд.
— Да иду я, — Монин голос звучал, как из погреба.
Но стоило Моне глянуть на труп — как краска прилила к его лицу.
— Ребят, вы тоже видите ту же картинку? — спросил он, выпучив глаза, — Нет, я, конечно, смерти радоваться не могу… Но…
Арина выдохнула.
— А погода-то сегодня какая хорошая! Вон, ни облачка на небе, — вдруг заметила она.
— И птицы поют, — удивленно добавил Давыд.
— В общем, ребята, вы как хотите, а я сегодня искупаюсь, — подхватил Моня, — а возможно — даже нажрусь. Грешно сказать, но на радостях.
— Простите, я не совсем понимаю… — начал застенчиво Кролик.
— Записывай, — строго ответила ему Арина, — мужчина, на вид лет 45–48, худощавый, волосы седые. На теле следы трех пулевых ранений, сделанных с близкого расстояния. Подробности потом, но предположу, что вот это, в сердце, послужило причиной смерти. В кармане… — она аккуратно отодвинула полу пиджака и сунула руку в нагрудный карман, — ну да, в кармане паспорт на имя Кодана Кирилла Константиновича.
— Интересно, кто его так, — промурлыкал Моня, — впрочем, Кролик, дело явно ваше. Так что расскажешь потом. Только это… Не усердствуй особо.
— Не сможет, — зло сказал Давыд и показал рукой.
К ним ехала сияющая черная «эмка». Такая в городе была одна — и значилась она за МГБ.
Из машины вышел весьма упитанный холеный мужчина лет сорока с длинными усами
и небольшими черными глазками. За ним выскочили двое помоложе и застыли почтительно.
— Труп — осмотреть. Как только его привезут в морг — осмотреть повторно и составить заключение, — приказал он высоким голосом, лениво растягивая гласные.
— А вы, простите, кто будете? — тихо спросил Моня, заступая ему дорогу.
Вновь прибывший оглядел Моню с ног до головы, останавливаясь взглядом на каждой расстегнутой или оторванной пуговке, на каждом пятнышке одежды.
— Кто я буду — я знаю. А вы кто?
— Капитан Цыбин, уголовный розыск.
— Можете быть свободны, Цыбин, я вас не держу.
— Прекрасно. Но все-таки. Кто вы?
— Какая вам разница, Цыбин? Речь идет о деле государственной важности. Убийство этого человека, считайте, измена Родине.
Подбежал Кролик.
— Старшина Кролик, руководитель группы расследования. По какому праву вы тут распоряжаетесь?
У Арины брови полезли наверх. Во-первых, кто сказал Кролику, что он тут кем-то руководит… Он тут самый юный, самый малоопытный, самый младший по званию, если уж на то пошло. Но, с другой стороны, а кому еще руководить? Тоскливому, ушедшему в себя Моне? Им с Давыдом, чьи должности экспертов как бы подразумевают не главную роль? А во-вторых, голос у Кролика из мальчишеского превратился в серьезный, взрослый и очень недобрый.
— А что будет, если я вам не отвечу? — усмехнулся лощеный. Кролик спокойно достал пистолет.
— Я вас пристрелю. В отчете напишу, что имела место попытка похищения трупа с места преступления. Возможно, мне докажут, что это было не так. Но это будет уже после ваших похорон.
— Прекратите балаган, юноша! — попытался защищаться МГБ-шник. Но осекся. Это не была детская бравада. Кролик не шутил. Лицо у него стало как у статуи — жесткое и какое-то неживое.
— Итак, прошу вас, не делая резких движений, дать моему коллеге, — Кролик кивнул на Цыбина, — документы и представиться. Вслух и отчетливо.
— Татаренцев. Александр Владимирович, майор государственной безопасности, то есть человек, у которого вы в подчинении. И если считаете, что эта выходка сойдет вам с рук…
— Документы, документы передайте, мой коллега ждет. Сказать-то много что можно. Мне вчера один форточник сыном Сталина представился.
Давыд молча сделал два шага вперед. Теперь он стоял между Кроликом и Моней, чуть сзади, как вторая линия обороны. Арина понимала, что смысла в этом нет, — но тоже подошла. Стрелять она, конечно, не собиралась, но все-таки.
Татаренцев двумя пальцами достал из нагрудного кармана служебное удостоверение и небрежно отдал его Моне.
— Не врет он, Борис Лазаревич, — сообщил Моня, — точно, Татаренцев, майор… Так что извинись перед товарищем — и уходим.
— Дай проверю, — сказал вдруг Шорин — и прошел к Моне, чуть не наступив на труп. Арина поняла, что все это сон. Взрослый суровый Кролик. Мягкий бесхребетный Моня. Давыд, топчущий место преступления, да еще и интересующийся какими-то бумагами… Мертвый Кодан, в конце-то концов. Так не бывает, а значит — надо проснуться. Но проснуться не удавалось.
— Да, Мануэль Соломонович, действительно Татаренцев. Знаком ли вам этот человек?
Я, признаться, первый раз его вижу.
— Тебе же тут черным по белому написали — из столицы приехал, — Моня показал нужную строчку, делая шаг в сторону друга — и тоже топча место преступления, — верни товарищу начальнику документ — и пойдем уже. У меня рабочий день кончается.
— Да пожалуйста, — Давыд переступил через труп и вложил удостоверение в руку Татаренцева. — Пойдемте, я бы вот после работы пивка хлебнул.
В катафалке Моня зашипел на Кролика:
— Ты что творишь? Жить надоело? Ты понимаешь, с кем сцепился?
— Понимаю. Мне про то, как они этого… покойного отпустили, Николай Олегович рассказывал. У них свои игры, но я им помогать не собираюсь.
— Сядешь.
— А я и так и эдак сяду. Вся семья там, я последний остался. Так что бояться мне нечего.
— Как знаешь. Но нас с собой не тащи, герой. Мы свое отвоевали, хотим дальше жить мирно и спокойно.
Кролик вскочил с сидения.
— Мануил Соломонович! Вы себя видели? Я пришел — все только и говорили: Моня то, Моня это, Моня может все, Моню все женщины обожают, а мужчины тихо завидуют… А вы на себя посмотрите! Грязный, небритый, говорите шепотом… Развалина. Я и в лагере жить буду, если надо, а вы на свободе не живете, а так — коптите! А все из-за этих… Из-за этого…
— У тебя зеркала не будет? — Моня отвернулся от негодующего Кролика к Арине. Та протянула. Он задумчиво разглядел щетину на физиономии.
— Вазик! Высади меня у Рождественской, все равно мимо поедем. Я скоро вернусь.
Через час он вернулся в УГРО. В белоснежной рубашке с янтарными запонками, в клетчатом галстуке-бабочке, в костюме в полосочку, в шляпе-панаме, выглядящей старомодно, но мило. Выбрит был идеально и одеколоном пах деликатно, но отчетливо.
Как будто бы двойник, заменявший все это время Моню, наконец-то ушел, вернув прежнего Цыбина в целости и сохранности.
— Товарищи, — Моня взял слово на вечернем собрании, — у меня сегодня личная дата. День Победы… во всех смыслах. Приглашаю всех присутствующих ко мне. Прямо сейчас. Ничего не готово, но организуем что-нибудь по возможностям. Скромные дары в виде жрачки и выпивки глубоко приветствуются.
А спрыгнув с трибуны (Давыд вжал голову в плечи — ну как приземлится на больную ногу) — тихо сказал уже Кролику лично:
— Спасибо, Борь. Ты это, не торопись садиться, у нас тут весело, девушки хорошие. Давай познакомлю с одной…