Достаточно было нагрузки, которая предстояла его рукам: подписывать, пожимать!
Супруга адвоката протянула цветы Зяме. И сопроводила их белозубостью, охватившей все лицо без остатка. А сам адвокат жизнерадостно вручил букет Риве:
– Это – жене!
Рива вспыхнула, словно обожженная внезапной идеей.
– Я пока еще только невеста! – объявила она. Поскольку, как предупреждала Берта Ароновна, умела хватать на лету. В данном случае она, кажется, решила схватить ее сына.
– Невеста? О’кей!
Адвокат столь одобряюще хлопнул Зяму по плечу, точно и сам не прочь был жениться на Риве. А супруга его вновь превратилась в сияющее белозубие, как это умеют делать только американцы.
– Наш дорогой наследник с английским языком совсем не в ладах? – спросил адвокат.
– Мой жених абсолютно все понимает. Но разговорный, увы, не постиг, – уточнила Рива.
Зяма закивал и заулыбался. Адвокат же вновь воскликнул «О’кей», будто знание родного ему языка как бы «наполовину» было явлением положительным.
– Мы замыслили скрепить свой брак в стране, где жила двоюродная бабушка моего жениха и тетя его мамы.
Рива уже не просто хватала, но и захватывала. Зяма опять закивал. Адвокат воскликнул «О’кей!»
– Я сказала им, что ты любил свою бабушку. И выражал эти чувства в письмах, – перевела Рива Зяме. – Что ты желал не наследства, а долгих лет ее жизни.
Зяма вздохул.
Кроме своей некрасивости, Рива обладала и другими достоинствами. Проистекавшими из достоинства основного… Ее, например, можно было без малейшего риска оставлять с мужчиной наедине. Она и попросила поселить их с Зямой в одном гостиничном номере. Хоть и в разных его комнатах.
– Нам необходима близость… Душевная! – пояснила она адвокату.
– О’кей! – понимающе согласился он.
– Так разумнее, – сказала Рива наследнику. – Вдруг тебе позвонят – и станут изъясняться на языке, которого ты не знаешь!
Наследник не возражал. Мама обучила его покорности.
Соблазнять Зяму Рива, конечно, и не пыталась… Она хранила свою, несколько затянувшуюся, девственную нетронутость для первой супружеской ночи… о которой Зяма еще не догадывался. Свою же мужскую нетронутость ему хранить было не к чему, ибо связи у Зямы случались. Связывала и развязывала Берта Ароновна.
– Пригласи девушку в кино, – предписывала она. – А потом проводи домой… Пусть покормит тебя! Так как будет уже поздно, можешь остаться. Не навсегда, конечно… а до утра! – То была полушутка. – Только не вздумай увидеть в ней будущую жену!
По поводу Ривы Зяма подобных указаний не получал. Мамино предписание было иным:
– Ничего сам не делай! Во всем доверяйся ей… Иначе ты сможешь не то сказать или не то – тьфу-тьфу-тьфу – подмахнуть на бумаге. Она все с ходу хватает!
Воспитанный в послушании, Зяма сам ничего и не предпринимал. Характер и воля от бездействия по-прежнему дистрофировались. И как ни поразительно, ему это все более нравилось: он был освобожден от решений, поступков…
Рива же, наоборот, скопив, подобно Зяминой бабушке, несметный запас женской энергии, перерабатывала ее в энергию изощренной находчивости. При этом любому поступку своему она находила достойное объяснение: разве такому неумехе, как Зяма, хоть с кем-нибудь будет удобнее, чем со мной? Нет, не о себе она, конечно, пеклась, а о Зямином благоденствии. И дарила ему себя. Правда, за три с половиной миллиона. Но есть ли цена у семейного счастья с той, которая способна все хватать на лету!
На следующий день утром в гостиницу нагрянули адвокат и корреспондент вечерней газеты, делавший вид, что интервью с Зямой – это звездный час его журналистской карьеры. Почтение, разумеется, было обращено к неожиданному обладателю миллионов, хотя могло показаться, что к Зяме из Тель-Авива.
Закулисным исполнителем Ривиных планов был тетин и бабушкин адвокат. Еще в аэропорту Рива шепнула ему заветную фразу… На разных языках та фраза звучала, безусловно, по-разному, но смысл ее воспринимался везде одинаково: «Я в долгу не останусь». Расплачиваться Рива могла только купюрами.
– Что вы предпочитаете: вопросы-ответы или свободный, раскованный диалог? – спросил журналист.
– Мы – за свободу! – ответила Рива. Похоже, она вновь изготовилась что-то схватить. – И не включайте свой записывающий аппарат: он столкнет моего жениха с мысли. Зяма еще не привык давать интервью. Записывайте, пожалуйста, сами.
Она взмахнула рукой, как дирижерской палочкой, – и Зяма заговорил. Текст, сочиненный Ривой, он заранее вызубрил в гостиничном номере и потому произносил его хоть и вяло, но гладко.
– Я никогда не видел свою бабушку, но очень ее любил, – сказал Зяма.
– Я счастлив, что нахожусь здесь со своей невестой, – перевела Рива. Зардевшись и разведя руки в стороны, Рива показала, что ей не очень удобно переводить такие признания, но что переводчица не имеет права на редактуру.
– В каждом письме я желал бабушке счастья и долгой-предолгой жизни. Я представить не мог, что она нас так скоро покинет, – сказал Зяма.
– Преклоняться перед двоюродной бабушкой меня научила невеста, – перевела Рива. – И я хочу, чтобы в наследство вступили мы оба.
– То есть вы становитесь миллионерами оба, как бы в обнимку? – Предвидя сенсацию, переспросил корреспондент.
– То есть вы не представляли, что так скоро потеряете единственную двоюродную бабушку? – перевела Зяме Рива.
– Я совсем этого не предвидел… Ну никак… – сказал Зяма.
– Да, выходит, что миллионерами сделаемся мы оба. Как только станем супругами. – перевела Рива.
Перевод был несколько длиннее Зяминой фразы. Рива налету схватила это несовпадение – и тут же его разъяснила:
– Одну и ту же мысль английский и иврит выражают по-разному: иврит, увы, многословнее.
Это не соответствовало действительности, но и все остальное тоже не соответствовало.
Поскольку грядущее коллективное вхождение в наследство выглядело неожиданностью, журналист щелкнул фотоаппаратом и запечатлел миллионера Зяму с распахнутым ртом: он возвещал о своем решении.
– О’кей! – поддержал адвокат.
Он хотел одобряюще хлопнуть журналиста по плечу, но тот пригнулся, изготовившись к следящей съемке, – и удар пришелся по шее. Оба принялись хохотать неизвестно по какому поводу, но так долго и громогласно, как умеют только американцы.
Наконец, Рива привычно, по-дирижерски взмахнула рукой.
– Я хочу, чтобы мама прочитала в газете, как все это было, – сказал Зяма.
– Я хочу, чтобы мама узнала из газеты, что я исполнил ее волю по отношению к моей невесте, – перевела Рива.
Корреспондент снова щелкнул – и рядом с миллионером запечатлелась будущая миллионерша.
Адвокат воскликнул «О’кей!». Он свято был убежден: все, что произносилось Ривой на английском языке, полностью соответствовало тому, что Зяма говорил на иврите. Адвокат слыл многоопытным, но он, как и Берта Ароновна, полагал, что авантюризм в подобных делах – это оружие красоток и соблазнительниц. И что роковые для мужчин действия совершают лишь женщины роковые. К коим Рива, по его убеждению, принадлежать не могла.