— Пола!
— А, это вы, Джон…
— Можно мне с вами прогуляться?
— Да, конечно.
— А где двойняшки?
— Купаются вместе с Барби. Вон они, видите?
Три головы бултыхались в дали спокойного моря, подернутого золотистой дымкой в лучах послеполуденного солнца. Двое местных, в сопровождении спаниеля, шумно и неуклюже ковыляли по гальке. Монтроз, свернувшись на волноломе в неподвижный пушистый шар, сузив в щелки глаза, следил за спаниелем нехорошим взглядом. В отдалении, у уреза воды, стояли Пирс и Минго.
— Посидим немного?
Они опустились на горячие камни; Пола натянула ниже колен подол своего желтого платья. Дьюкейн инстинктивно зарылся рукой в галечную россыпь, добираясь до влажной прохлады внизу.
— Вы позволите?
Он скинул пиджак.
— Странно, что никогда эти камни не бывают правильной сферической формы. — Пола произнесла это четким, внятным тоном, каким обычно высказывались ее дети. Она оглядела крапчатый сизый камушек и швырнула его в воду.
Сейчас он плывет по Красному морю, думала она, держит курс на север. Исполинский, вытянутый в длину Эрик, противоестественно большеголовый и большелицый, медленно двигался под парами по ровной глади моря… Я должна быть податливой и бескостной, думала Пола. Не иметь ни собственной воли, ни устремлений — просто перенести его, как переносят болезнь.
Встречусь с ним в Лондоне, думала она. Но ведь он, может быть, захочет с нею спать? Как все это будет? Тогда, вероятно, лучше увидеться с ним здесь? Но мысль о том, чтобы подпустить его близко к двойняшкам, казалась невыносимой. Прежде всего нельзя терять голову, думала она, нужно действовать трезво и разумно.
— Пола…
— Простите. Вы что-то сказали?
— Что случилось, Пола? Только не говорите, что ничего. Я же вижу — вы сама не своя.
— Ничего не случилось.
— Бросьте, Пола. Это все замечают. Скажите мне, в чем дело. А вдруг я смогу помочь?
Так, значит, все это замечают…
— Не сможете, Джон. Тут я одна, как перст.
— Пола. Все равно вы мне скажете!
Сказать, спросила себя Пола почти равнодушно? Она подобрала еще один почти, но не совсем сферической формы камушек, оглядела его и бросила вслед за первым.
— Пола, милая, прошу вас…
— Вот если б можно было все изложить холодно, беспристрастно… — сказала она вслух, обращаясь к самой себе.
— Да-да, попробуйте! У вас получится. С чем это связано? Для начала хотя бы намекните, с чем связано.
— Связано с одним человеком по имени Эрик Сирз.
— И кто это?
— Мой бывший любовник.
— А вот что…
— Вы, очевидно, как и все, полагаете, что это я развелась с Ричардом. На самом деле было не так. Это Ричард со мной развелся, потому что у меня был роман с Эриком.
— Вы любили Эрика?
— Выходит, что любила.
— И теперь тоже любите?
— Думаю, нет.
— Вы с ним видитесь?
— Это мне предстоит. Он с этой целью сейчас возвращается из Австралии — чтобы увидеться со мной, предъявить на меня права.
— Вы не обязаны никому предоставлять на себя права, если не хотите.
— Здесь все обстоит сложнее.
— Вас связывают с ним некие обязательства?
— Да.
— Ребенок?
— Нет-нет. Это ужас что такое. Невозможно рассказывать…
— И тем не менее вы расскажете.
— Главное, как все получилось с Ричардом.
— У Ричарда, надо думать, было более чем достаточно романов, когда никакого Эрика еще и в помине не было?
— Да. Это ни для кого не секрет, правда? Да, Ричард мне изменял. Что не оправдывает мою измену. И даже не служит ей объяснением. Со мной случилось временное помрачение рассудка.
— Что представляет собою этот Эрик? Чем занимается?
— Он керамист. Крупный бородатый блондин. Был бородатым, во всяком случае. Он — дьявол.
— Так как же все получилось с Ричардом?
Пола набрала в грудь побольше воздуху. Мускулы на лице у нее сводило, как от сильного встречного ветра.
— У них вышла драка, — сказала она.
Все это время Полу не оставляло осознание безмерного спокойствия, царящего вокруг. Сквозь прозрачную, тихую воду, до бледного, мощенного камнями дна, светило солнце. По прибрежной гальке, удаляясь, хрустели шаги. Вдалеке с глухим стрекотом шел на посадку самолет. На горизонте плескались в море дети, и голоса их растворялись в знойном воздухе, который, едва заметно колыхаясь, тяжелым пологом навис над водой.
— И что? — спросил очень мягко голос Дьюкейна.
— Это произошло совершенно неожиданно, — сказала она. — У нас дома, в бильярдной. В нашем доме в Челси, как вы знаете… хотя, пожалуй, откуда вам знать… пристроена с задней стороны большая бильярдная комната. Ричард любил иногда поиграть. Оттуда дверь вела в сад. Был поздний вечер, а Ричард перед тем сказал, что должен съездить в Париж по делам службы. По-моему, сказал нарочно, чтобы устроить мне ловушку. Я, разумеется, рассказала ему про Эрика. Рассказала сразу же, холодно и сухо, и так же холодно и сухо он принял это. До меня, в сущности, даже не дошло, что это пробудило в нем ревность. Я думала, он скорее почувствует известное облегчение. В тот вечер Эрик пришел ко мне домой. Идиотством было с моей стороны пускать его в дом, но уж очень ему хотелось. Он до того не бывал у нас ни разу. По-моему, просто хотел почувствовать себя на месте Ричарда. Мы были в холле, разговаривали. Кажется, как раз собирались уходить и ехать к Эрику. И тут заметили, что в бильярдной, войдя через сад, стоит в темноте Ричард и слушает. Я по первому же шороху мгновенно поняла, в чем дело, и включила свет. Эрик с Ричардом до тех пор никогда не встречались. Мы стояли втроем в бильярдной, и Эрик начал было произносить нечто похожее на монолог. Он не особенно растерялся и был намерен выйти из этой ситуации с гордо поднятой головой. И тут Ричард накинулся на него. Эрик — крупный мужчина, но Ричард служил в «Командос» и знал, как надо драться, а Эрик — нет. Муж ухитрился нанести Эрику удар по шее и, по-моему, оглушил его. А потом — бог знает, как это у него получилось, все произошло так молниеносно — притиснул Эрика к стене и опрокинул на него бильярдный стол.
— Ох ты, — негромко сказал Дьюкейн.
— Вы знаете, какая это тяжесть, — сказала Пола. Голос ее звучал ровно, почти бесстрастно. Взгляд остановился на одном из донных камней. — Краем стола Эрику придавило ногу, верхней частью прижало его к стене. Он закричал. Мы с Ричардом пытались поставить стол обратно. Вообразите себе эту картину. Оба, не говоря друг другу ни слова, с двух концов тянем стол на себя. Эрик кричал, не переставая. Наконец стол сдвинулся немного, и Эрик сполз вниз. Ричард вытащил его наружу. Он был фактически без сознания от боли. Я пошла и вызвала по телефону скорую.
Пола замолчала.
— И что потом? — так же тихо, почти шепотом спросил Дьюкейн.
— Потом поехала вместе с ним в больницу. Ричарда после этого я увидела уже у дверей суда по бракоразводным делам.
— А Эрик серьезно пострадал?
— Серьезных внутренних повреждений не было. — Пола говорила все тем же четким, внятным голосом. — Но одну ногу ему раздробило вдребезги. Ее пришлось ампутировать. Естественно, — прибавила она, — мы сделали вид, что это был несчастный случай.
— Понятно, — сказал Дьюкейн, помолчав. — А дальше что?
— А дальше было то, что с Эриком я рассталась тоже. Вернуться к Ричарду я не могла, мне это и в голову не приходило, тем более что он на другой же день написал мне о разводе. Я думаю, и ему стало просто невмоготу. А оставаться с Эриком мне было тоже невозможно. Что-то оборвалось, когда Ричард изувечил его прямо у меня на глазах. Эрик почти опротивел мне — как и я ему, вероятно. Какое-то время все было так скверно, что хуже некуда, глядеть ни на что не хотелось. Я внутренне отступилась от Эрика, и он стал автоматически отдаляться от меня. Мы продолжали видеться, но словно бы играя роль в какой-то кошмарной пьесе. Потом он объявил, что уезжает в Австралию. Мы оба вздохнули с облегчением.
— И тогда?..
— Тогда он написал мне, уже оттуда, что встретил на пароходе совершенно изумительную девушку и собирается на ней жениться. У меня окончательно отлегло от сердца. Потом от него ничего не было слышно, покуда, примерно месяц назад, он не написал мне, что женитьба так и не состоялась, а он больше всего на свете жаждет и требует одного — видеть меня. Его пароход приходит на следующей неделе.
— Вы боитесь его, — сказал Дьюкейн.
— Да. Я всегда его побаивалась. Интересно, что Ричард никогда не внушал мне страха, хотя Ричард, во внешних своих проявлениях, — куда более необузданная натура.
— Вы обмолвились, что Эрик — дьявол.
— Да. Это странно, потому что такой человек может с легкостью представиться вам нелепым. По-моему, он сперва и мне представлялся нелепым — эдакий ходульный комедиант. Но он обладает магнетизмом в каком-то буквальном смысле слова, некой животной силой, которая может быть присуща и совсем глупому человеку. Я это не к тому, что Эрик глуп, я лишь хочу сказать, что рассудок тут ни при чем — по крайней мере, здравый рассудок. Это отчасти телесное свойство. Тем он, пожалуй, и привлек меня. У Ричарда все идет от ума, даже чувственность его носит рассудочный характер. Эрик же был весь от земли или, быть может, скорее — от моря. Он у меня всегда ассоциировался с морем.
— Вы, вообще говоря, хотите с ним увидеться?
— Нет. Но должна. Я должна… пройти через это снова.
— Сколько я понимаю, — осторожно подбирая слова, сказал Дьюкейн, — у вас такое чувство, будто вы перед ним в долгу. Нерасторжимые узы своего рода…
— Вот именно. Кровные узы. Мне кажется, он считает, что над ним тяготеет заклятье, которое могу снять одна я. Что ему отравляет жизнь гнусная порча, которую по силам устранить только мне. Вот почему я вынуждена буду с ним встретиться, и встретиться один на один.
— Вы в самом деле верите, что способны чем-то ему помочь? При том что не любите его? Или вы допускаете, что, возможно, полюбите его снова?
— Нет! У меня нет уверенности, что я способна ему помочь. Иногда мне кажется, что он ищет способа наказать меня. Бывают дни, часы, когда я думаю, что он возвращается, чтобы меня убить. Или же ограничится тем, что придумает, как меня унизить. Я не представляю себе, что будет. Знаю лишь, чему быть, того не миновать. И притом — на следующей неделе.
Дьюкейн, сощурясь от слепящего блеска, глядел на море.
— Кому еще известна эта история?
— Никому. Кроме Ричарда и Эрика.
— Почему вы о ней молчали?
Пола замялась.
— Из гордости.
— Ну да. И оттого она переросла в нечто зловещее. Вы заболели этим дьяволом, который вселился в Эрика.
— Верно. Вся эта история — то, как она разыгралась, — была сокрушительна. И главным образом, сокрушила то представление, которое сложилось у меня о себе, некую целостность. Удивительно… Поэтому я даже не попыталась удержать Ричарда от развода. Что-то во мне сломалось во время той сцены в бильярдной. Что-то, что не сломалось из-за того, что я спала с Эриком. А тут сознание вины как бы сгустилось в осязаемый предмет, и этот предмет всадили тебе в кишки…
— Вам придется заново пережить все это, Пола, и не только ради Эрика, но и ради себя.
— Может быть. Но как подумаешь, что вот он приедет…
— Вы должны подойти к этому разумно. Мне понятны ваши чувства. И ясно, что с Эриком вам нужно встретиться наедине. Но эта встреча, я считаю, должна произойти в нормальной обстановке. То есть в окружении других людей. Пусть он познакомится с вашими друзьями, увидит, что у вас есть поддержка, есть собственная среда обитания. Я, кстати, на следующей неделе буду в Лондоне…
Под торопливыми шагами захрустела галька, и к сидящим ящерицей скользнула тень. Это был дядя Тео.
На ярком солнце Тео выглядел особенно бледным и иссохшим; округлый купол его большого черепа подобно шлему венчал его съеженные песьи черты. Морщась, он взглянул на них сверху вниз насмешливо и слегка брезгливо.
— Вам почта, Пола.
На гальку упали три письма. Секунду помедлив, словно бы ожидая приглашения остаться, Тео быстро зашагал прочь, сгорбясь, шумно вонзая ноги в гальку и не дав Дьюкейну выговорить ничего, кроме:
— Тео, вы…
Пола проводила его взглядом.
— Он словно в воду опущенный в последнее время. Знать бы, что там творится у него в голове… Бедный Тео! Вы бы, Джон, потолковали с ним серьезно. Пусть объяснит, что у него случилось. Вам он скажет…
Дьюкейн издал короткий лающий смешок.
— Ох. — Взгляд Полы упал на письма. — Здесь одно от Эрика. Из Суэца.
— Что ж, читайте скорее, — сказал Дьюкейн.
Он отвернулся, жмуря глаза от солнца, стараясь разглядеть вдали купающихся детей. Заметил, что, должно быть, начался отлив, так как сквозь прозрачную толщу зеленоватой воды, уже отступившей на несколько футов с тех пор, как они с Полой сели возле нее, темной полосой обозначилась гряда лиловых водорослей, которые становились видны только при отливе. Фигура Тео, постепенно уменьшаясь, продолжала удаляться все с той же бессмысленной целеустремленностью.
Не прошло и минуты, как рядом послышались непонятные звуки. Дьюкейн оглянулся и увидел, что Пола спрятав лицо в ладонях, сидит с трясущимися плечами.
— Боже мой, Пола, что еще?
Неудержимо сотрясаясь и издавая из-под ладони хриплые звуки, Пола протянула руку и бросила ему письмо. Дьюкейн стал читать:
«Борт «Морании»
Суэц.
Дорогая Пола!
Пишу тебе, чтобы без дальних околичностей сообщить, что я встретил на пароходе совершенно изумительную девушку и собираюсь на ней жениться. Странная штука жизнь! Мною всегда владело ощущение, что моей судьбой правят боги, но какими же непостижимыми путями ведут они меня подчас! Я знал, что должен вернуться в Англию, и думал — потому, что нужен там тебе. Но до чего неважным это кажется теперь! Прости, что говорю без обиняков, но чем буду откровеннее, тем тебе же лучше. То, что представлялось мне необходимостью увидеться с тобой, было на самом деле лишь тягой к перемене мест, а вернее — волей Провидения, влекущей меня в дорогу. Все обернулось как нельзя лучше. Мы сходим с парохода и летим в Каир. (Если помнишь, я всегда мечтал посмотреть на пирамиды.) Оттуда улетаем в Нью-Йорк и затем — в Чикаго, знакомиться с родней Анжелики. (Ее отец, между прочим, — видная фигура в мире искусства, и у нее много денег, хоть это, разумеется, не главное, я поначалу даже о том не знал. Она — изумительная девушка!)
Извини, Пола, милая, что обременяю тебя изложением счастливых для меня событий, но тянуть с этим радостным известием не вижу смысла. Я знаю, как ты ждала и как надеялась. Поверь, я не переставал думать, каково тебе придется. Тем не менее, по-моему, нам было бы неразумно сейчас встречаться. Есть много такого, что Анжелике было бы трудно понять. Она — очень солнечный человек, и я предпочел не отягощать ее мрачными подробностями моего прошлого. (Упоминаю об этом на тот случай, если вам с нею приведется встретиться, хотя думаю, что это маловероятно. После свадьбы мы отправляемся в кругосветное путешествие, а осядем, скорее всего, в Сан-Франциско как очень подходящем месте для моей работы.) Я убежден, что ты простишь мне мое отступничество. Ты — женщина с богатым духовным содержанием, не склонная к зависти, ревности или хандре. Твердо верю, что ты скоро найдешь в себе силы порадоваться моей удаче, не тая в душе обиды, что мне не пришлось оказать тебе поддержку, на которую, — как ты, по-видимому, себя убедила — способен один только я. Пусть послужат тебе некоторым утешением мои слова: я счастлив и свободен от пут прошлого. Искренне желаю, чтобы когда-нибудь и ты смогла сказать то же самое.
Эрик.
P.S. Будь добра, непременно уничтожь это письмо».
Дьюкейн взглянул на Полу. Лицо у Полы совершенно преобразилось. Оно разгладилось, смягчилось и словно бы раздалось вширь, а глаза и рот растянулись в длину; Дьюкейн понял, что она прятала в ладонях смех. Измученное, сведенное в застывшую маску лицо расправилось и сияло. Глядя, как она опять задохнулась, трясясь от смеха, Дьюкейн тоже не выдержал, и они покатились со смеху вдвоем, раскачиваясь туда-сюда и обрушивая с уклона в воду каскады пестрых камушков.
Наконец Пола взяла письмо, лежащее между ними, разорвала его в клочья и рассыпала обрывки рядом с собой.
— Поглядим, как страшный призрак вмиг сдунет ветром!
— Теперь понятно, что вы имели в виду под словом «нелепый»! — сказал Дьюкейн.
— Стоит Эрику только сесть на пароход — и нате вам!
— Молодец Анжелика, дай ей Бог здоровья!
— По-моему, он всерьез убедил себя, что это я просила его приехать!
— Ну, Пола, вам снова светит солнце, — сказал Дьюкейн, трогая край ее желтого платья.
— Да, Джон, не знаю, как и благодарить вас…
— Не жалеете сейчас, что рассказали мне?
— Нет-нет, я уже знаю, что от этого многое изменилось — все изменилось…
Дьюкейн встал, расправляя затекшие ноги. Надел пиджак, поднял воротник рубашки и взъерошил себе волосы. Видно было, как вдоль берега бегут по направлению к ним Барбара и двойняшки.
— Пола, — сказал он внезапно, — вы все еще любите Ричарда?
— Да, — ни секунды не раздумывая, отозвалась она. И только потом оговорилась: — Но, конечно, речи быть не может…
— Постойте, в чем там дело? Взгляните на детей! Барби, ты что, что такое?
— Да Пирс! Он заплыл в Ганнерову пещеру и обратно, сказал, выплывать не собирается, останется там дожидаться прилива, и он так и сделает, так и сделает, я знаю!