- Она-то спасала, а ты спасался... За пирогами у Дарьки, за бутылкой у Варьки!
- Это же я потом, с горя... Эх, вы!
Николай замотал головой, не находя слов для оправдания.
Ерошка с жадным любопытством рассматривал то одного рыбака, то другого, слушая и переживая ссору, как не совсем понятную, но захватывающую картину в кино, на которую "дети до шестнадцати лет не допускаются".
Его широко раскрытые, потемневшие глаза заметил Артемов. Он все помалкивал, кряхтел. Но дальше не выдержал:
- Эй, лешегоны, хватит вам! Почестили друг дружку, и ладно... Леща вон обратно спугнете. Гляди-ка, перед непогодой показался все-таки!
Рыбаки оглянулись, и все различили совсем недалеко от банки стаю лещей. То здесь, то там из-под воды высовывались спинные плавники, показывались толстые губы. Выплюнув донную тину, лещи окупывались, звонко шлепая хвостами.
При виде этого зрелища Степан задрожал.
Без суеты, молчком, рыбаки столкнули ладью, сели на весла и, стараясь не подшуметь, стали обметывать стаю неводом.
Ерошка прилег на носу лодки и шептал:
- Скорей, скорей!
В лицо ему вдруг подуло резким холодком, и вода чуть зарябила. Это дохнул "сиверко" - северный ветер, предвещая шторм. Чуткие лещи могли в одну минуту бросить купанье, уйти в подводные леса, залечь в оврагах, спрятаться там, где никаким способом не возьмешь.
Сидя на корме, Артемов поглядывал то на небо, задымившееся у горизонта, то на косяк лещей. Успели, окинули сетью заигравшихся рыб, и после дружной работы невод пришел с полной мотней "настоящего леща". Стая мерных, одинаковых, двухкилограммовиков, тесно прижавшихся боками, не билась, не металась. Лещ - он такой: если уж не ушел, не лег на дно какой-нибудь ямы, пропустив над собой невод, не спасся за какими-нибудь корягами, а понял, что попался, зря свою сортность не портит, не бьется. Станет в мотне и ждет, полный собственного достоинства, пока вычерпают его черпаками. А вынутый из воды и брошенный в лодку не норовит соскользнуть, как налим, или выпрыгнуть, как щука, а только лежит да вздыхает, что ему "не повезло".
- Еще! А ну, давайте еще! - облизывая запекшиеся губы, суетился Степан, оглядывая отсеки ладьи, и без того заполненные рыбой. В прорези было уже полно.
- Смотри, ребята, сиверко уже штормит, - указал Артемов на край горизонта, теперь потемневший.
В серьезные моменты он всегда называл рыбаков "ребята".
- Успеем... У нас мотор! Только надо чуть глубже бросить, захватим еще кусок, - настаивал Степан.
- Да куда же, емкости нет... - сказал Артемов, но, полюбовавшись на груды тяжелых и темных, как тусклое серебро, лещей, не устоял: - Однако место найдем!
Закинули еще раз и тянули невод, отворачивая лица от резкого, режущего ветра, сшибавшего с волн брызги. Пока выбрали еще одну стаю леща, толстого, кровяного, видно вышедшего с больших глубин, шторм забушевал вовсю. Море покрылось белыми гребнями, вода вокруг банки закипела. Николай, не позаботившийся раньше о заправке горючим, никак не мог попасть в бачок из канистры. Корму лодки подбрасывало, ветер яростно сдувал струю бензина, украшая воду фиолетовыми блестками.
- А где воронка, которую я достал? Опять забыл дома! Разве так наливают?! - кричал на него Ерошка, задыхаясь от злости. В своей бессильной ярости он был смешон.
Но рыбакам стало не до смеху, когда лодку подхватило волнами, а мотор не завелся. Николай дергал бечевку, стучал кулаком по цилиндру, грозился утопить, но мотор был мертв. Винт его не работал, не двигал вперед, и на беспомощную ладью набросились хлесткие волны. Словно в каком-то озорстве, они наплескивали в лодку пенную воду пригоршнями.
Одна "бартоломка" так ударила, что вся ладья дрогнула. А гребень волны, сломившись, перекатился через борта и вынес, словно на руках, весь верхний слой лещей, сразу оживших.
Рыбаки пригнулись перед второй, тяжко стукнувшей их по спинам.
- На весла! - крикнул Артемов.
Усевшись на носу с веслом, он стал поворачивать ладью кормой вперед. Это ему удалось. Волны перестали бить в борта. Но корма, ставшая носом, поднялась вместе с мотором, и Николай раскачивался, как на качелях.
- Давай заводи, включай мотор!
Николай только махнул рукой:
- Засорился, черт!
Нужно было отвинтить гайку, вынуть жиклер, продуть его и снова вставить. Но мокрые толстые пальцы Николая плохо повиновались, он боялся уронить в воду мелкую детальку и все пытался взять силой, прокручивая цилиндр в надежде, что мотор сам прочихнет проклятую соринку, попавшую в бак.
- Дядя Николай, давай я! Я ведь знаю, меня летчик учил, - приставал Ерошка.
Но Николай отталкивал его локтем.
А буря все нарастала. Ладью несло на юго-запад, как щепку.
- Дядя Николай, пусти, я прочищу жиклер! - кричал Ерошка.
- А ну, чего там, пущай сделает! - проревел бригадир.
Николай, отерев пот, отстранился.
Ерошка, как обезьяна, обвился вокруг мотора и, зажав в одном кулаке отвинченную гайку, другой рукой вынул сверкнувший медью жиклер и стал его сосать. У него не было сил продуть, и он отсасывал застрявшую пылинку, корчась и гримасничая, выплевывая бензин, сдобренный автолом.
Артем смотрел на него, не спуская глаз.
- Поддержи, упадет! - вовремя крикнул он Николаю.
Ерошке удалось вставить и завинтить жиклер над пенными волнами.
- Давай! - крикнул он.
Николай дернул бечеву. Мотор с треском заработал, и Ерошка, вцепившись в руль, направил лодку против волн. Теперь корма снова стала кормой. Волны не догоняли ее, оставаясь позади.
- Эй, смотри в оба! - кричал бригадир, перекрывая голосом шум шторма.
Ерошка смотрел в оба. Волны так разыгрались, что обнажали то здесь, то там скрытые водой предметы. Словно морские чудища, выглядывали то спереди, то с боков лодки пни с торчащими сучками, неубранные печные трубы, неспиленные телеграфные столбы, закрученные проволокой. Вот на такой насадишься с ходу, и все пропало... Чего это Володька закрыл вдруг глаза? Ерошка взглянул на его лицо, ставшее белым, потом вперед - и увидел с левой стороны столбы воды, с грохотом вздымающиеся к небу. Здесь море, волнуясь, обнажило самое дно свое, на котором покоилось кладбище. Ерошка увидел черную землю, белые камни могил и ржавые железные кресты. Ударяясь в высоко спиленные столетние ветлы, как об утесы, волны взметывались до низких облаков, гонимых штормом.
От этого зрелища рыбаки почему-то пригнулись, а Степан перекрестился тайком, облизнув воспаленные губы.
Мотор вдруг снова сдал, и лодку стали валять с борта на борт суматошные мелкие волны, толпящиеся здесь в беспорядке над бывшими холмами, оврагами и лесами.
Пока Ерошка опять отвинтил гайку, вынул жиклер, отсосал его и вставил обратно, в лодку наплескало воды по колени. Одежда на всех намокла. Каждый стал тяжелее вдвое. И хотя рыба почти вся смылась, лодка садилась все ниже, черпая теперь и бортами. Громадный невод, напитавшийся водой, как гигантская губка, давил ее своей тяжестью.
Оба челнока давно оторвались и унеслись куда-то по направлению к дому, словно сбежавшие от хозяев собаки. Только прорезь, набитая щуками, вела себя смирно, погруженная в воду.
Страшно стало, когда вышли в главный фарватер. Здесь леденящий ветер дул с необыкновенной силой, падая с неба. А волны разгулялись на просторе до трех-четырехметровой высоты. Как в эту кипень пускаться! Но спасение было там. За этой открытой водой смутно угадывался лес тихого залива, на берегу которого стояло село Погост Новый.
- Сымай сапоги! - взревел Артемов, осмотрев взбаламученное море.