- Так из Ясных Окон, может, слышали? Посадила этот хрен проклятущий и избавиться не могу - растет и растет, хоть плачь!
- Отчего же такая напасть?
- Так ведь корень у него больше метра, не докопаешься, вот и растет пятый год, никак не выведу, за всю зиму продать не смогла. Безрукая, что одна сделаю!..
Женщина не была безрукой, только трех пальцев не хватало на правой руке. Саул Исаакович не стал смотреть на ее руку, это было неприятно. Глядя в карие беспечные глаза, он спросил:
- И как же там живется, в Ясных Окнах?
- Хорошо живется. А вы бывали у нас?
- Был когда-то.
- Так неплохо живется, ничего.
- А семья у вас большая, детей много?
- А как же! И дети есть, и внучек маленький. Любоваться есть на кого.Женщина в задумчивости потирала щеку и подбородок здоровой загорелой рукой, заглядывала в лицо Саула Исааковича и улыбалась.- Наша хата от церкви третья, сразу против школы новой. Будете в Ясных Окнах, заходите.
- Благодарю,- отозвался он.
- Купите фасоли,- предложила женщина.- Сахарная!
- Нет,- Саул Исаакович отобрал три сухих поленца хрена, дал рубль, взял десять копеек сдачи.- На фасоль жена не дала денег. У меня распоряжается покупками она.
Он поместил корешки во внутренний карман пиджака, отошел, огляделся женщина прижала к губам ладонь, и приятие, и симпатию источал ее карий взгляд.
Саул Исаакович зашагал прочь, посвистывая.
Саул Исаакович! А Саул Исаакович!.. Слышите, о чем зудят над рядами золотые осы? Ззз... зудят они Милая женщина, однако, живет в Ясных Окнах, зудят они. Очень даже славненькая женщина проживает в Ясных Окнах. Ззз... А вон брызжет на газоне искусственный дождик, зудят они, можно подставить ваши широкие удобные ладони, напиться и даже не замочить рукавов... Можно схватиться за поручень тронувшего с места трамвая... Можно взять всеми послушными здоровыми пальцами корешок неистребимого ясноокнянского хрена и самому натереть его на мелкой терке, чтобы Ревекке не плакать даже по такому ничтожному поводу из-за Ясных Окон. З-з-ззз!..
К обеду не был готов обед. Ровекка сосредоточилась на вытаски вании костей из щуки и прочих тонкостях и забыла о времени. Это было хорошей приметой Дни, когда безупречная Рива в чем-то была не то чтобы виновата, но лишь чуть-чуть несовершенна, исключительно редкие дни. Саул Исаакович помнил их все, начиная с первого.
В такой день можно было почти без риска поворчать: "Что это гы вздумала закатывать банкет!"
В такой день, вполне вероятно, она ответила бы: "Чтобы сделать тебе удовольствие, дурак!"
Впрочем, она могла ответить и не так приятно.
Через неделю после их свадьбы приехал Микола Опружак, дру1 кавалерист, орел. Он приехал поздравить и привез штоф самогона и копченую рыбу. Ревекка распорядилась, пусть они посидят и подождут, а она за десять минут и сварит картошку, и почистит рыбу. Через пас Саул решил навестить ее на кухне. Там действовал одинокий новенький, не нагруженный кастрюлей, брошенный в бессмысленном старании примус, а Ривы не было. У соседей тоже не было. Во дворе тоже. Она пришла, когда Саул уже начал серьезно беспокоиться, но зато в новом платье. Мужчины без новобрачной не смели выпить, а она, оказывается, на минутку забежала к портнихе.
- Что?! Вы до сих пор сидите голодные? Как она хохотала, они тоже хохотали с ней, нельзя было удержаться, если она смеялась.
- Лентяи! - кричала она.- Немедленно чистить картошку! С рыбой я должна возиться?! В новом платье?! Эй! Быстро!
Потом Микола ушел, и настала ночь, и Ревекка была виноватой влюбленной, они не спали до первых молочниц...
Саул Исаакович спросил осторожно:
- Я выпью чаю с хлебом и маслом. Варенье ты позволишь?
- Да о чем разговор! Какое хочешь! - воскликнула виноватая Рива.
В доме пахло торжеством, колыхались запахи времен Миши Изотова. Блюдо фаршированной рыбы вчера вечером с трудом вместилось в холодильник. Костер хрустиков с ванилью вздымался на шкафу к потолку, в чулане лениво застывал янтарный холодец из петуха...
Никуда не хотелось уходить от Ривиной усталой мягкости, от предпраздничного волнения, от хозяйской уверенности в полном порядке, но надо было созвать гостей на вечер.
Первым делом он пошел к сестре. Пришел, расселся посредине комнаты, руки в карманах.
У Мани. заметил он, было чисто до чрезвычайности, сама одета, как в гости, даже с маникюром. Соседская девочка и рыжий котенок резвились на диване, устраивали беспорядок, и Маня поминутно поправляла за ними сбитые подушечки. Пело радио, передавали пионерские песни. В открытое окно из открытых же окон мореходного училища через улицу влетело, как гвоздь в стенку, отточенное, блестящее "Здравия желаем!", в ответ на которое захотелось подмигнуть самому себе и стать смирно. По их улице с кариатидами, венецианскими окнами и вензелями на фасадах к порту шли тяжелые машины, груженные свежим, похоже, еще горячим кирпичом. Непрерывно, с соблюдением точного графика времени они допотопно взвывали под Маниными окнами, набирая скорость после поворота. Пахло выхлопными газами и волнующей близостью большого строительства. Дрожали стекла. В общем, утро цвело.
- Ты его видел? Он приходил к тебе? Как ты нашел его? - звонко допытывалась сестра.
- Американец! - воскликнул он и приподнял плечо, как бы показывая, что совсем не остроумно быть американцем.-Он явился чуть свет, мы только встали! И приподнял другое плечо, как бы показывая, что на всем земном шаре только американец может явиться в дом в неурочное время.- Я удивился: кто в такую рань? Смотрю, Гришка из Америки.
Они расхохотались. Действительно, кого не потрясет - открываешь дверь, а перед тобой Гришка Штейман из Америки.
- Он хочет,-продолжал Саул Исаакович после того, как распрямил пальцами морщины, чтобы вытереть слезы одолевшего смеха,- он просит, чтобы я проводил его к Моне, ему одному...- опять захлебнулся смехом Саул Исаакович,-страшно!..-наконец проговорил он.
- Его надо понять, Суля! - взрываясь новым приступом хохота, вскричала Мария Исааковна.-Постарайся войти в его положение!.. Саул Исаакович перевел дыхание, опять вытер взмокшее от слёз лицо и сказал, готовый с этой секунды вести разговор солидно - ему предстояло пригласить сестру на вечер, а это значило примирить ее в сотый раз с Ревеккой, то есть повести дело деликатно и хитро:
- Ну хорошо, хорошо, я отведу...- И против воли добавил: - "Но разве Моня,- спрашиваю,- и сейчас будет крутить тебе ухо?"
И они расхохотались так, что рыжий котенок взлетел с дивана на камин и изогнулся там разломанным пополам бубликом, а девочка села ровненько и стала серьезной.
Они смеялись долго, омываясь и омолаживаясь в потоке накатившего смеха, свободного, как в юности, хоть немного и нервического все же, и не заметили, как смех перешел в слезы, и вот они уже плачут. Они смеялись не над Гришей и плакали теперь не о нем. Они плакали об улетевшей пушинке детства, когда Гриша был центром их жизни, когда по утрам пахло горячим хлебом, а папа, чтобы разбудить их, заводил музыкальный ящик. Они плакали о том времени, когда солнце не заходило, и лето было вечным, и мама притворялась бессмертной.
- И долго вы сидели у Мони? - ревниво спросила сестра.
- Кто сидел у Мони? Я сидел у Мони? Зачем мне нужно сидеть у Мони?
- Ну да, ты бы им помешал...
- Интересно, чем я помешал бы им?
- Все-таки...- И с грешной улыбкой пожаловалась: - А меня Гриша потащил в ресторан... Я терпеть не могу рестораны! Ты любишь ходить в рестораны?
Саул Исаакович скрипнул стулом, что означало: "Я не такой дурак, чтобы любить рестораны!"
- А у них принято. До сих пор голова трещит, как у пьяницы, вторую ночь не могу спать!..-не то жаловалась, не то хвасталась она.- Но я с ним поговорила, Суля. Я как следует с ним поговорила.
Саул Исаакович насторожился. Сестра смотрела в окно многоответственно и строго. Что видела она там - чердаки, крыши, небо или знамя бестрепетной и безжалостной правды? Неужели, забеспокоился Саул Исаакович, она кинула Гришу на жернова правдолюбия? Раз плюнуть - допустить во время приступа прямоты политическую неаккуратность, раз плюнуть!..
- Что значит "как следует", сестричка, дорогая?
- Он запомнит, будь уверен... Он тебе не говорил?