Маня не торопилась с отчетом. Она села, проникающе посмотрела на брата, чтобы убедиться, действительно ли Гриша не говорил ему ничего, и опустила глаза с угрожающей скромностью.
- Был разговор.
- Что же, что же, не тяни!..
Однако она встала, поправила разбросанные девочкой и котенком подушечки на диване, села и лишь после этого начала:
- Мы пришли в ресторан, слышишь? В шикарный ресторан на Пушкинской, где одни иностранцы. Швейцар, оркестр, шум, блеск и прочее!.. Нам накрыли безукоризненный ужин-то, се, третье, деся тое, ну, словом... Но я отодвинула тарелку. Я сказала:
- Гриша.
Он отвечает мне:
- Что?
Я ему говорю:
- Гришенька! Он опять мне:
- Что, Манечка? Я говорю ему:
- Гриша, я хочу тебе кое-что сказать.
Он отвечает:
- Что же именно, Манечка?
- Гришенька, только не обижайся,- я говорю. Он отвечает:
- Могу ли я обижаться на тебя, Манечка? Тогда я сказала:
- Зачем, зачем ты уехал?
Он удивился. Он не думал, что я посмею так спросить. Но почему бы мне не спросить, Суля? Что я, чужая? Я говорю:
- Как мог ты уехать, когда мы все, кто тебя любит, кого ты любишь, остались? Он поразился.
- Что ты спрашиваешь, Манечка? Как можно было не уехать, если были банды, тиф и холера?!
И знаешь, Суля, что он от меня услышал? Он тебе не говорил? Саул Исаакович решительно заверил сестру:
- Он мне ничего не говорил!
- Я думала, он тебе скажет...
- Он не говорил.
- Хорошо, его дело... Я сказала: значит, для тебя холера, для тебя банды, а для нас - для меня, для Сули, для твоих родных братьев, для родителей, для всех наших - варьете "Бомонд"?
О, ему было не по себе, брат. Он молчал, мялся, вертелся-ему было не по себе. Но ведь ты знаешь, он в своего отца, упрямец был, таким и остался.
- Все же я был прав, что уехал! - сказал он только из упрямства. Я и тут хорошо отпарировала:
- Каким судом, Гришенька, ты прав? Каким судом? - Хорошо сказала?
Сестра разволновалась, говорила теперь уже быстро, почти скороговоркой, а тут еще в коридоре зазвенел дикий звонок, звонок для безнадежно глухих, Маня блеснула глазами: он! Дернулась к двери, но звонок прозвенел пять раз, то есть к соседям.
- Ты совершенно напрасно нервничаешь. Что ты сказала такого страшного? успокоил сестру Саул Исаакович и успокоился сам, ничего неосторожного она не сказала.
- Он не должен на меня обижаться. По-моему, не должен,-не очень твердо повторяла Маня.
- Да, да,- кивал Саул Исаакович, почему-то очень жалея сестру.
- Он не должен обижаться,- еще раз повторила она и встала, и по-молодому изогнула спину, облокотившись на спинку стула.
Саул Исаакович увидел на ней тонкие капроновые чулки и лакированные туфли - с утра, дома...
- Да, да,- кивал он, словно стряхивал что-то с кончика носа.- Да, да...
- Кто скажет ему правду? Может быть, ты? Даже собственной жене не можешь сказать ничего категорического! Ну, как там твоя цидрейте?
- Слушай, странная вещь, что ты так говоришь - цидрейте, цидрейте! Просто смешно!
- Новости! В чем дело, братик?
- В том! Мы с Ривой приглашаем тебя сегодня на ужин в честь Гриши!
- Интересно. И кто такое придумал, она?
- Готовься к вечеру, сестра, и не рассуждай! -Саул Исаакович решительно поднялся.
Сестра вздохнула и покорно пожала плечами.
- Танечка,- рассеянно спросила она девочку,- кушать будешь?
- Кисавета Матвеевна,- пискнула девочка, мяукнула, сползла с дивана животом на пол, а котенок прыгнул ей на спину.- Кушать будешь?
- Отдохни днем, чтобы хорошо выглядеть! - скомандовал Саул Исаакович сестре.-Ты всегда была у нас ничего себе!..-И боком протиснулся в дверь.
А Гриши в гостинице не оказалось. Дежурная по этажу за кабинетным столом с телефонами и лампой под зеленым абажуром интеллигентно объяснила, что турист Гарри Стайн в данный момент совершает экскурсию по городу. Саул Исаакович поинтересовался, разрешается ли для иностранцев оставлять записки, и дежурная, понимавшая толк в обходительности, положила перед ним хрустящий листок бумаги наилучшего качества и шариковую ручку с плавающей голенькой куколкой в прозрачном корпусе.
Он написал: "Гриша, учти, сегодня все ужинают у меня в твою честь. Приходи часов в семь. С приветом, Суля".
- Всего хорошего,- откланялся он любезной даме.- Благодарю! Сто раз извините!
Саул Исаакович спустился по пологим, крытым коврами лестницам в вестибюль, прошел мимо зеркал, бронзовых скульптур, мимо швейцара в галунах и ларька, торгующего матрешками, нырнул в ячейку вращающейся двери. И прокрутил ее трижды, так как внутри двери его смутило сомнение насчет стиля оставленной записки. В таком месте, среди такой обстановки следовало, вероятно, написать не фамильярное "приходи часов в семь", а официальное "съезд гостей к семи часам", не развязное "Гриша, учти", а учтивое "дорогой Гриша", не простецкое "с приветом, Суля", а как-то иначе.