Моня переменил ватное одеяло на махровую простыню.
- Лучше? Не будет холодно?
Она не ответила. На всякий случай он положил еще теплый, но совершенно невесомый пуховый платок цвета Клариных волос. Ли-монно-желтая простыня, серый платок, белые подушки-он всегда любил, чтобы Клара одевалась красиво.
- Слабость к лицу женщине, а, Моня?..-сказала она вчера, когда он кормил ее за обедом из ложки.-Такой женственной, как сейчас, мне не удавалось быть никогда.
Моня надписал на конверте адрес и попросил:
- Я выйду на минутку, опущу в ящик письмо? Одна нога здесь, другая там, и сразу обратно.
Клара подумала, верховно улыбнулась с возвышения подушек и закрыла глаза, объясняя этим, что пока поспит.
Моня с письмом спустился вниз, вышел на улицу, повернул за угол, к райкому, к надежному почтовому ящику, но передумал и пошел к заводу по краю тротуара, под тополями, как ходил много лет подряд.
Толстое стекло двери заводоуправления повизгивало на стальных петлях, качалось туда-сюда, разбрасывало блики по ступеням и по тротуару. Входили и выходили озабоченные делами люди. Они не замечали ни выпестованного под акациями газона, ни молодой рассады фиолетовых анютиных глазок, ни окопанных и обложенных заборчиком из побеленного известкой кирпича старых лоз дикого винограда под стеной, ни свежепокрашенных зеленой краской скамеек, посидеть на которых ни у кого не находилось времени.
А Моня посидел. Он не слишком торопился домой, хоть и обещал Кларе. Он редко теперь бывал на улице - все, что нужно, приносили необычайно дружественные соседки, недаром их дом имел табличку на воротах "Дом образцового порядка и высокой культуры", в их доме действительно жили вполне приличные люди. Что бы они с Кларой делали без соседки Вали Куркузенко? Валя работала в гастрономе, правда, в винном отделе, но ни одну просьбу не воспринимала как невыполнимую. Моня с Кларой могли позволить себе любой гастрономический каприз. А что бы они делали без Веры Тарасовны, непонятно. Врач, живущий рядом,-большое удобство. А что бы они делали без библиотеки мадам Ивановой, даже невозможно представить. Хотите военные мемуары-пожалуйста, хотите детективы-вуаля! Же ву зан при! Извольте! Прошу вас! Все было бы превосходно, если б Моня так не скучал по улице, по стуку машинки из раскрытого окна заводоуправления, по молодым сосредоточенным лицам.
- Гули, гули, гули!..-прокричала из окна и высунула стриженную под мальчика головку секретарь-машинистка.-Гули, гули, гули!..-Она высыпала на тротуар раскрошенную булку.-Гули, гули!..
Конечно, первыми явились воробьи. Пока с крыши сваливались тучные господа голуби, воробьи успели схватить по куску. И потом, взъерошенные, как беспризорники, шныряли между важными, соблюдающими ранги голубями. Моня болел за воробьев, за их удачу, и им перепадало.
"Надо приносить с собой крошки,-решил он.- И не большой грех - украсть здесь вечером несколько анютиных глазок". Он представил, как положит на лимонную простыню лиловые цветочки.
- Гули, гули!..
- Слушайте,- позвал Моня машинистку.- Вы, случайно, не дочка Таси Борщ?
- Внучка!-крикнула она громко, его почему-то часто принимали за глухого.Похожа? - Ей безразличен был этот старик и неинтересен разговор, ей хотелось на солнышко, хотелось погулять по улице, глаза тянулись в ту сторону, где был универмаг.
- Я бы сказал-да. Она здорова?
- Ничего.
У Таси Борщ была коса, каких сейчас не встретишь. Но и в их молодые времена это была редкость. Завод гордился Тасиной косой, на первомайских демонстрациях впереди заводской колонны шла секретарь директора Тася с косой на груди.
- Передайте ей привет от Штеймана из снабжения.
- Передам,- пообещала стриженая внучка и застучала на машинке.
Моня в шлепанцах на солнечной скамейке наслаждался цветами и птицами и не уходил. Он не рассчитывал, что кто-нибудь выйдет из проходной, подсядет к нему и скажет:
"А, Соломон Зейликович! Здравствуйте, мое почтение! Если вам надо, чтобы вас выслушали, я готов!"
Это было бы не из жизни, а Моня любил реальность. Но разве он не нашел бы, что сказать чудаку?
"Зачем вы подошли ко мне? Я из другого мира. Идите к молодым, у них много будущего, и государство стоит на их плечах".
Но если бы тот возразил наивно: "Государство стоит на всех плечах!"-Моне стало бы труднее разговаривать, пришлось бы настаивать и убеждать, чего ни один подлинный реалист делать не станет.
"Старики не нужны,-немножко все-таки поупрямился бы он.- Они засоряют цветущий сад жизни".
И, может быть, тот рассердился бы и закричал:
"Вы болван! С точки зрения растений и животных все человечество не нужно, все человечество засоряет и загаживает цветущий сад земли! Мы все едины перед лицом планеты!"
"Хорошо, пусть я болван",- сказал бы Моня. Но так, чтобы тот почувствовал свои доводы малоубедительными и захотел среди забот и хлопот, среди больших дел вспоминать иногда и об этом пустячном разговоре.
Голуби урчали и переваливались с места на место, стекло качалось, проходили люди, и по временам открывались тяжелые железные ворота, и выезжала машина с контейнером в кузове. Продукция шла к заказчику.
"Моня!"-как молотком по рельсу, ударил над ним Кларин голос.
"Моня!"-молодой протяжный Кларин голос.
"Моня!"-так крикнула она только однажды, когда он вернулся с фронта, на вокзале, из толпы.
"Моня!.."
Моня уронил письмо. Оно неизвестно откуда взявшимся ветром поволочилось, шурша по сухому асфальту. Хлопая тапочками, он побежал за ним, догнал не сразу, прижал ногой в пыльной ямке и, не распрямляя, не отряхивая, сунул конверт в тесную щель почтового ящика.
"Ничего особенного,-говорил он себе на лестнице.-Звуковая галлюцинация, ничего особенного".
Но открывал дверь, готовый ко всему.
Саул Исаакович вошел в раздвинутые створки решетчатых ворот, во дворе под деревом ждала машина "скорой помощи", и шофер, не теряя времени, высунул из окошка клетчатый локоть и положил на него белокурую голову - спал. Саул Исаакович забеспокоился, не с Кларой ли плохо. Да, дверь Мониного подъезда была раскрыта и зачем-то подперта куском пиленого ракушечника. Саул Исаакович сначала растерянно подумал, что его приглашение на ужин может оказаться неуместным, поднялся на этаж, увидел, что дверь в квартиру тоже распахнута. И здесь Саул Исаакович поймал себя на подлой мысли удрать, ничего не знать, и, если случилось что-то, оно объявится завтра, а сегодня пусть состоится взлелеянное душой'торжество.
Но, конечно, не удрал, прошел по коридору, стал против раскрытой двери в Монину комнату и первое, что увидел, были шевелимые сквознячком Кларины волосы. Сквознячком вздувало коротенькую занавеску над окном, сквознячок позванивал сосульками люстры. Клара дышала, но так незаметно, неохотно. Молоденькая врачиха в белом халате писала за столом быстренько-бысгренько, без заминки. Моня у окна выбирал из коробочки и ставил в ряд флакончики с лекарствами. Саул Исаакович не вошел в комнату, стоял в темном коридоре и ждал, пока врач напишет, но она, не переставая писать, мельком взглянула на дверь, где он стоял за порогом.
- Вы родственник?
Тогда и Моня увидел его, не удивился, оторвался от коробочки.
- Да, да, родственник,-подтвердил он, сложил руки на животе, и они стали вместе ждать, пока она все напишет.
Моня, как заметил Саул Исаакович, был спокоен, даже холоден, но стал как будто меньше ростом. И все в комнате стало и меньше, и легче, и прохладнее, как во сне. Легкой и холодной выглядела шевелимая тонким ветром скатерка на столе, выросшими на снегу казались ландыши в стакане, льдинками-надломленные пустые ампулки на блюдце, прохладными - белый потолок, тоненькая врачиха, лимонная простыня. Только стул, на котором всегда сидела Клара, обложенный круглыми сплюснутыми подушками со стертой вышивкой, стул казался теплым и материальным, и вода, расставленная в стаканах, была теплой даже на вид.
Саулу Исааковичу хотелось пить, но он не посмел, хотелось сесть, но он стоял. Наконец врачиха кончила писать, завинтила ручку, сунула в нагрудный кармашек с инициалами и, пряча смущение за озабоченностью, а глаза в бумагу, сказала с детским вздохом:
- Ну, до свидания...
Но прежде, чем уйти, пощупала Кларин пульс и покачала трогательной головой с кудряшками.
- Только на днях она могла сидеть и улыбаться,- сказал Саул Исаакович, когда врачиха вышла.-Только на днях...-повторил он к вспомнил, как улыбалась ему Клара в его недавний приход, и еле сдержался, чтобы не закричать, не воздеть руки, как делали над умершими старики в Кодыме, ведь Клара еще дышала.
- Все мы на самом краю, все мы приблизились и все приготовились,- ответил Моня сухим голосом. Тогда Саул Исаакович сказал: