- Миша всегда Миша,- хором ответили Ада с Сеней, и все засмеялись, а Ада схватилась за пуговицу мужниного пиджака.
- Когда исполнится? Скорей, скорей, когда исполнится?-она повиновалась примете, она задумала желание и торопила судьбу.-- Когда?
- Никогда!
- Племянник, ты у меня вредный! Гак и передайте в Америке, дядя Гриша, племянник меня не любит!
Ах, какой получился вечер! Гриша аплодировал фаршированной рыбе и заставил аплодировать всех, а Ревекку кланяться, как артистку. И все аплодировали еще и цыпленку с рисом и пели "Цыпленок жареный", причем оказалось, что Гриша знает слова лучше всех. А после слоеных пирожков с мясом была настоящая овация, Шурик затопал ногами и засвистел, как на футболе.
Девочка не ела. Она сидела рядом с Саулом Исааковичем, слева от него, он тайком любовался прозрачной челкой, серыми глазками с каемкой покрашенных коротких ресничек, серьезными светлыми бровками, родинкой возле уха, сердитыми неяркими губами и видел-Шурик не видел, а он видел по страдающим ее щекам,что девочку тошнит.
Она выуживала из пухлого куска фаршированной щуки пластинки жареного лука и с отвращением складывала кучкой на тарелке, но рыбу так и не съела. В пирожке опять же обнаружился внушавший ей отвращение лук. Саул Исаакович шепнул, что скоро дадут цыпленка, действительно цыплята появились, но Ревекка своих цыплят в своем доме разрезала и раздала по-своему - ножки Грише, Шурику и зятьям, крылышки себе, Мане и дочерям, Саул Исаакович и девочке! получили по кривой куриной шее-косточки и кожица в пупырышках. Ревекка есть Ревекка, тут ничего не поделаешь.
Но что-то делать было надо, девочка страдала.
- Бог придумал пищу, а дьявол поваров,-тихонько, чтобы, не дай бог, не услышала Ревекка, шепнул девочке Саул Исаакович и слукавил-он любил все. что готовила Рива.-Изощренная пища-кому это нужно? - продолжал он в наклонившееся к нему ушко.- Кушать надо самое простое, так?-Девочка пожала плечиком.-Не понимаю, скажу тебе откровенно, чему они аплодируют! Что, например, ем я, если решил себя побаловать? Хлеб и соленый огурец.-Он знал, что устроил ловушку редкая беременная откажется от соленого огурца, а у Ривы на кухне должны были остаться огурцы.- Или хлеб, масло и немножко чесночка,-изобретал Саул Исаакович, видя, что она как раз и не желает огурца.- Или...- он припоминал, что еще можно сейчас найти на кухне.-Отварное мясо с горчицей!.. А что ты любишь? Я думаю, шоколад. Или мармелад? - Она не поднимала глаз от скатерти, по рельефу тканного узора нервно скоблил ее накрашенный ного ток.-Или пирожное и мороженое? Клубничное варенье?-Она улыбалась виноватой больной улыбкой и отрицательно трясла головой,- Что бы ты потребовала, если бы была принцессой? Ты бы топнула ногой и приказала: подайте мне сию секунду... что?
- Жареной картошки,-простонала девочка, и из-под челки выпорхнули две серые пташки и снова пропали.
- И, конечно, на подсолнечном масле? И кусочек ржаного хлеба?-Девочка кивала с улыбкой, похожей на плач.-Потрясающе! У нас абсолютно совпали желания! Так вот, скажи мне, ты сумеешь через пять минут найти дорогу на кухню?
Что такое почистить две-три картофелины, если не стараться обязательно срезать тонкую кожицу? Что такое нарезать картофель аппетитными кружочками, если иметь маленький острый ножик, из тех, что в магазине не купишь? Когда девочка пришла в кухню и повела жадным носиком, картошка уже жарилась. На газовой плите зажжено было еще одно радужное пламя, Саул Исаакович наливал водой чайник, потому что нет ничего вкуснее сладкого чая после жаренной на подсолнечном масле картошки. Он наливал, а она захотела помочь ему и помешать на сковороде картошку, чтобы не пригорела. Но Саул Исаакович крикнул ей:
- Ни в коем случае! Никогда в жизни! Я научу тебя так жарить картошку, это бесподобное блюдо, сто раз вспомнишь меня.
Девочка положила нож, посмотрела удивленно-снисходительно, Саул Исаакович подумал, что она никогда не будет следовать ни его, ни чьим-либо в мире советам, и нечего, подумал он, лезть к человеку с мелочными поучениями, если у него самостоятельный характер. Но не удержался, легко ли!
- Учись, пока я жив, пригодится!
Он перевернул на сковороде круглый спекшийся пласт коркой кверху.
- Теперь поджарим обратную сторону, потом на пару минут закроем крышкой-ммм! Пальчики оближешь!
Она благодарно улыбнулась, бедная, голодная, заносчивая девочка, Саул Исаакович мысленно помолился, чтобы ребенок родился похожим на нее, а не на толстогубого Шурку с однозначной по любому поводу улыбкой от уха до уха, без оттенков - все мелкие остренькие зубы напоказ.
Она ела стоя, поставив колено на табуретку, ела прямо со сковородки, дула на вилку, набирала полный рот и быстрым дыханием спасала рот от горячего. Глаза ее были слепыми от наслаждения, возле уха двигалась шоколадная родинка. Саул Исаакович размешивал для нее чай в эмалированной кружке, и они молчали.
Потом она села, потихонечку стала пить чай из зеленой кружечки, у нее раскраснелись скупки, потемнели и повлажнели от сытости глаза. Саул Исаакович присел на подоконник и смотрел, как она пьет чай и хорошеет на глазах. Ах, боже мой, чего бы он ни отдал, чтобы можно было поговорить с ней открыто о ее ребенке, его правнуке!..
- Ты нам всем очень понравилась, девочка...- осторожно сказал он, и она на мгновение подняла на него глаза.- Мы страшно рады, что Шурик подружился именно с тобой, а не с какой-нибудь другой. Я ведь успел перекинуться мнением кое с кем из наших, и все от тебя в полном восторге, определенно! И бабушка Ревекка, и Шуркина мама, и его отчим-все! А про меня и говорить нечего. И знаешь, почему? Только, прошу, между нами. Ты удивительно похожа на одну знакомую, она умерла-Соня Китайгородская. Она мне нравилась когда-то, давным-давно, до женитьбы, конечно. Поразительное сходство' Только твои волосы светлее, а так очень похожа. Даже родимое пятнышко такое же. У нее было шестеро сыновей, шестеро детей - и все сыновья! Как тебе нравится? У меня дочери, я не завидовал ей, я понимаю, какое счастье, когда в доме рождается девочка, но все-таки. Она была счастливейшая на земле женщина-ммм! Дети буквально боготворили ее. Даже когда двух старших унесла, поглотила война, у нее осталось четыре прекрасных сына!...
Девочка молчала, не поднимала глаз со дна зеленой кружки, подобрала на перекладину табуретки ножки в белых остроносых туфлях, сдавила голые коленки.
"Не переборщил ли я с пропагандой?" - спросил себя Саул Исаакович, но не ответил себе. Он терял осторожность и не мог остановиться.
- Все дело в решительности. Соня первого сына решилась родить в семнадцать лет... Я вообще за то, чтобы рано женились и рано рожали - потом мало ли что может случиться... Здоровье, то, другое. Или что-то еще... Я был решительным в молодости, и вот у меня внук, тою гляди, приведет в дом жену, хорошо.
Она посмотрела и улыбнулась скорее дерзко, чем радостно. "Смелая девочка!"-подумал он, пока она улыбалась.
- Хотя если бы я был решительнее, то построил бы свою дальнейшую жизнь не так. Во-первых, я ни за что не жил бы в большом городе. Есть городок - ммм! Райское место! Может быть, ты там была - бывший Аккерман, Белгород-Днестровский сейчас!
Она не была.
- Если бы я был решительнее в свое время, я жил бы на берегу лимана, и была бы у меня, не смейся, голубая лодка, и был бы оранжевый, как закатное солнце, парус, и свист ветра, и крик чаек, и пена Днестровского лимана за кормой!..- сочинял Саул Исаакович для девочки.- Или был бы тонконогий конь! И майские степи вместо крыльев!.. Дсх, уверяю тебя, да!
- Что вы тут сидите, как сироты? - пришла Ревекка со столбом грязных тарелок.
- Пьем чай, разговариваем.
- Скоро все будут пить чай, что вам не терпится! -Ревекка уложила в раковину тарелки, налила доверху чайник, неодобрительно посмотрела на девочку, пожала плечами и торопливо ушла.
- Ну, разумеется, в наше время шестеро детей - и трудно, и немодно,продолжал Саул Исаакович, потому что молчание девочки ничего не говорило для его успокоения.
- Что вы тут сидите?-вошел вполне пьяненький, вполне счастливый Сережа. Его заставили стряхнуть скатерть, и он принес ее на вытянутых от добросовестного старания руках.
- Пьем чай, разговариваем.
- Секретничаете? А сейчас будут танцы,- объявил Сережа с хитренькой добренькой улыбочкой, которая расцветала на бугристом лице после двухсот граммов и отцветала после четырехсот, чтобы оставить мрачность и непреклонность и сделать его лицо похожим на сургучную печать.
Сережа потряс над ведром скатертью, дисциплинированно сложил ее и на вытянутых же руках понес обратно.
- Вот Сережа - замечательный человек. Добряк, работник. А нет своих детей! Ему несладко, можешь мне поверить. Да, он воспитал Шурика. Да, у них отличные отношения, родные отцы бывают хуке. Но он не носил его на руках. Он не вставал к нему ночью переменить пеленки. Он не видел его первых шагов, не слышал первых слов.
Девочка уткнулась в кружку и молчала. Но слушала, ведь блеснула взглядом, когда он сказал про Шуркины пеленки.
- Что вы тут сидите? - Сам Шурик.- Что вы тут делаете? Я думаю, куда она подевалась!
- Пьем чай, разговариваем.- Душа Саула Исааковича жаждала гарантий, и он добавил: - Мы скоро придем, иди, не мешай нам договорить наш разговор.
- Ну да!
Шурка напился из-под крана, обтер лапой капли со щеки, дернул девочку за руку, бесцеремонно стащил с табуретки, и они, как пара молодых лошадей, загрохотали по коридору.
Саулу Исааковичу показалось, что она рада была удрать.
- Старость моя! Какой ты будешь в море лет моих? - произнесла Ася хрипло, почему-то с закрытыми глазами, и все поняли, что будет декламация, и отстранились, освобождая место на тахте. Но Ася прогянула руку и взяла, не открывая глаз, в углу гитару - ее еще раньше принесли от соседей,- склонилась над ней, и гитара негромко, сонно запела, все решили, что сейчас начинается песня, и снова ошиблись.- Каким цветом окрасишь берега? Каким цветом окрасишь небеса? - приглушая и без того глуховатый голос, продолжала Ася. И вдруг выпрямилась и запела, и так широко, таким полным степным голосом, какого и предположить неосведомленному слушателю было бы в ней невозможно после первых, похожих на волхование шептаний.- Каким цветом окрасишь берега? Каким цветом окрасишь небеса? Каким цветом - молодое мое легкомыслие-е? - запела она и замолчала, слепо глядя в ночь за окном.
Никто не шевелился, слушая Асино молчание и лунно звеневшую гитару.
- Я страшусь суда твоего, я прошу любви твоей! - спела она, помолчав, и снова склонилась над гитарой, словно внимая ее советам и увещеваниям, и вдруг снова зашептала, сердясь и требуя выслушать и рассудить, заторопилась, не теряя, однако, внятности: - Разве найдешь в моей утренней жизни злобу? Высокомерие? Коварство? Или зависть?
Гитара тоненьким голоском испуганно взвизгнула: ай! Ася склонилась к ней еще ближе и зашептала еще требовательнее:
- Разве назовешь сокрушительную самоуверенность - глупостью? И щедрость глупостью? И доверчивость - глупостью?
- Ай! - пискнула гитара.