К нему, незнакомому юноше из Москвы, успела она повернуть лицо, когда увидела с ужасом, что ее перо, оставляя жирную виляющую полосу, поползло по конверту, а мрамор стола потек, как разогретое масло, теряя форму, меняя цвет, и потекла, сплавляясь, пластмассовая чернильница на столе, и поплыла рука в закатанном рукаве, и потемнели, лиловея, четыре округлившиеся телеграммы.
- Ой, что это?! -удивленно воскликнула она.
Как музыка, слышанная в детстве, зазвучала в ней томительная и ускользающая боль. Она схватилась за сердце, чтобы приблизить ее к себе, чтобы вслушаться в нее, расчувствовать, понять, не упустить. Но тело стало странно легким, как бы парящим, уплывающим, и вместе с ним удалялась и таяла, отнималась ее боль, самое важное для нее, самое принадлежащее ей. Красная футболка тоже стала лиловой, потемнела и померкла. Вокруг запрыгали мелкие фиолетовые пузырьки. Из их множества вырвался один с огненной серединкой, бойким ресторанным голоском запел "Каштаны, каштаны", и смолкло, и ничего не осталось - ни боли, ни света, ни голоса, ни холода цементного пола, ни суеты вокруг.
Как и обещал, Гриша прилетел на следующий год с женой Нэнси, она всем без исключения понравилась.
Гриша побывал на кладбище. Ему страстно захотелось посадить деревце над могилой Манечки, но никто не знал, где достать саженцы, а потом выяснилось, что в середине лета вообще сажать деревья не полагается, так что Гришина затея как-то сама по себе и отсохла.
На этот раз собрались у Мони.
Казалось, что Моня не захочет оставаться в жизни без Клары, но он жил, стал очень тихим, полюбил ходить к заводу и кормить голубей возле цветника. Если в обеденный перерыв кто-нибудь подсаживался к нему на скамейку, он спрашивал: "Из какого цеха?" Или: "Как сейчас с трубами большого диаметра?" А уходя, тайком срывал с клумбы какой-нибудь цветочек.
Гриша приехал и еще через год. Саул Исаакович был тогда вполне здоров, ноги отлично подчинялись обоим, и они много гуляли. А в четвертый приезд Гриша навещал его в больнице - что-то сделалось с ногами, лечили.
- Исключительное место-больница!-говорил Саул Исаакович в больничном саду под липой, прислонив к скамейке костыли.- Справа от меня лежит профессор истории, слева - кандидат технических наук! Когда и где я мог иметь такую компанию? В Америке возможно подобное?
А Гриша под липой жаловался, что дочь связалась с негодяем и негодяй не смог по конской сути своей понять ее, но смог истерзать ей сердце. А люди, купившие 'у него магазин и весь первый этаж, выживают его со второго этажа, и, вероятно, придется съезжать на новое место. А он привык к старому саду, он вырастил его своими руками, привык к соседям. Фамилия этих людей была Брункс. Имя негодяя не называлось.
Гриша тратил на поездки бешеные деньги...
Но вот уже третий год и не едет, и не пишет. Здоров ли? я