Дальнейшее было делом техники. После гибели короля мало кто из городского гарнизона продолжил сражаться. Стража и дворцовая гвардия бросали оружие, сдаваясь на милость победителей; подчиненные чудовища впадали в ступор, лишившись объекта своей верности, не понимая, что им делать. К вечеру пришла весть о разгроме армий Идаволла на северных и восточных границах. Армии повстанцев и иллирийских союзников неумолимо шли к захваченной столице, и реального сопротивления им оказывалось все меньше.
Гражданская война приближалась к своему завершению. Скоро все произошедшее станет просто очередной парой дат в исторических хрониках. Событием, интересным только историкам.
Для всех, кроме тех, кто в этой войне кого-то или что-то потерял.
Управление городом временно взяли на себя Корбейн и Килиан. Тэрл, тяжело раненный в бою, был не в состоянии этим заниматься. И как бы командующий гвардии ни надеялся, что магия Ланы сможет спасти ему руку, но все было тщетно. Это слишком сложные чары. Исцелять без следа подобные раны, возвращать утраченные части тела было по силам разве что Владыкам.
Да и в целом, возможности чародейки были нынче совсем невелики. Хотя девушка изо всех сил старалась помочь как можно большему количеству раненых, смерть Амброуса сильно подкосила ее, и магия откликалась все слабее, если откликалась вообще. Даже простые раны требовали от нее колоссальных усилий и самоотдачи. В свободное же время Лана ни с кем не разговаривала; молча ходила по дворцу, как привидение, тихая и поникшая.
Когда Килиан попытался поговорить с ней наедине, она просто молча развернулась и ушла. Она не желала общаться с ним и выслушивать его неуклюжие оправдания. И он не мог ее в этом винить. Ведь какими бы ни были его оправдания, фактов они не меняют: он не смог сдержать своего обещания.
Ее презрение он полностью заслужил.
Все солдаты, которых удавалось поставить на ноги, распределялись между охраной дворца и обеспечением порядка на улицах, но людей все равно не хватало. Даже влившиеся в ряды патрулей остатки городской стражи мало спасали положение. Корбейн несколько раз просил Килиана воспользоваться промыванием мозгов, но ученый раз за разом отказывался. Его гениальное творение уже не казалось ему прекрасным, и обращаться к нему он собирался лишь в самом крайнем случае.
Нынешний случай таковым пока не был. Или по крайней мере, он надеялся, что не был. Или просто хотел убедить себя в этом?..
В первый же день после захвата города уличный патруль попал в засаду недобитых зомби. Без жертв обошлось только благодаря великолепной, отточенной реакции Хади: неутомимый легионер по собственной инициативе работал за двоих и даже за троих, отдыхая лишь несколько часов в сутки, и по-прежнему один стоил небольшого отряда. Когда патруль попал в засаду, он один положил шестерых еще до того, как остальные успели выхватить оружие.
Жители домов, сгоревших во время пожара, устраивались на ночлег к соседям, которым повезло больше. К удивлению Килиана, ночевать на улицах не приходилось почти никому: каждого кто-то да соглашался принять; родственники, друзья, церковники или просто неравнодушные. Для ученого, никогда не отличавшегося особенно лестным мнением об обывателях и их готовности помогать друг другу, такая взаимовыручка казалась чем-то странным и необычным.
Но не сказать чтобы это не радовало. Одной головной болью меньше.
Появление банд мародеров, напротив, не радовало, но совершенно не удивило. То, что хаос и безвластие кто-то решит использовать, чтобы обогатить карман или выпустить на волю самые темные страсти, было как раз явлением вполне ожидаемым и привычным. Для наведения порядка на улицах на второй день после взятия города Корбейн отдал тяжелый, но необходимый приказ собрать все имеющиеся силы и прочесать город частым гребнем.
С теми, кто попадался на грабежах и насилии, расправлялись безжалостно, и все основные дороги вскоре «украсились» виселицами.
В назидание другим и как символ порядка.
К вечеру второго дня прибыла союзная армия из Иллирии. Жители столицы встречали ее без восторга: давний враг до сих пор воспринимался врагом, и само его присутствие порождало дополнительную напряженность. По первоначальному плану, иллирийские союзники вообще не должны были входить в город, пока леди Леинара не прибудет для официального принятия власти над Идаволлом и не объявит об окончании войны. Однако…
— Мне нелегко говорить о подобном, — заверил Килиан в приватной беседе, — Но нам необходима помощь. Мы не справляемся сами.
Габриэль Пламенный смотрел на него свысока, как всегда смотрят высокородные аристократы на выскочек и парвеню. Когда-то такой взгляд раздражал и обижал бастарда сильнее всего на свете. Сейчас…
Сейчас ему было откровенно не до того. Когда сталкиваешься с реальными проблемами, уязвленное эго отступает на второй план.
Да и честно говоря, когда ты уже двадцать шесть часов на ногах, до усталого мозга иногда попросту не доходит, на что нужно обижаться.
— В первую очередь нам нужны целители, — продолжил Килиан, — У нас слишком много раненых. Эжени Иоланта делает все, что в ее силах, но даже ей нужно когда-то отдыхать. Кроме того, нам не хватает людей в составе гарнизона: необходимо обеспечивать порядок на городских улицах и оборону от возможных недобитков королевских сил. Большая часть адептов покинула Полуостров, но я не могу дать гарантии, что услышав о падении столицы и смерти Первого, они не решат вернуться раньше времени.
— Вы вернулись бы, не выполнив приказ Владычицы? — осведомился Габриэль, чуть склонив голову набок и изучающе глядя на него.
Как-то так каверзно осведомился. Бывший адепт враз почувствовал, что в глазах эжени адепты бывшими не бывают. Что служение Ильмадике осталось на нем несмываемым клеймом.
Как и прозвище «Палача Неатира».
— Вернулся бы, — уверенно ответил ученый, — Если бы точно знал, что мое возвращение сможет переломить ситуацию. Поэтому нам необходимо укомплектовать гарнизон из союзных сил. Также нужно возвести над городом защитные чары, которые не позволят Ильмадике уничтожить нас колдовством.
— Я вижу, вы кое-что уже сделали, — заметил иллириец, прислушиваясь к незримому току магических энергий, с интересом изучая выверенную, упорядоченную структуру древних заклинаний.
Такую похожую на структуру заклинаний эжени и в то же время такую отличную от неё.
— Сделал, — подтвердил Килиан, — Я настроил с полторы дюжины триггеров вероятностей, дабы предотвратить, заблокировать или нейтрализовать некоторые наиболее очевидные варианты нападений с использованием магии адептов. Эпидемия, наводнение, землетрясение, пожар, метеоритный дождь, ураган, нашествие вредителей… В таком духе. Боюсь, что это все, что в моих силах. В сравнении с подлинными возможностями Владычицы Ильмадики мои потуги — сущая мелочь, плюнуть и растереть. Если Владычица решит задействовать все свои силы на разрушение города, остановить ее в одиночку я не смогу.
— Мои люди подумают, что можно сделать, — откликнулся Габриэль.
Впрочем, перспектива сражаться в магическом бою с божеством его явно не радовала.
— Благодарю, — ученый склонил голову, — Еще нам необходима помощь в восстановлении города. Я не надеюсь, что мы сможем полностью отстроить его к появлению маркизы, но…
— Королевы, — прервал его эжен, слушавший рассуждение без особого интереса.
— Что?..
— Леди Леинара, правительница Иллирии, приняла мудрое и взвешенное решение оставить себе титул Королевы-Регента Идаволла, правящей страной вплоть до совершеннолетия её сына, Короля Теодора Идаволльского, Первого своего имени. Обращайтесь к ней подобающе, барон Реммен, если не хотите лишиться головы.
— Передайте поздравления от моего имени, — склонил голову Килиан.
Он сам не мог понять, почему от этого известия чувствует разливающуюся внутри горечь и обиду. Как будто чувство несправедливости довлело над ним.
Как будто прислушавшись, бастард мог услышать отголосок бесстрастного голоса отца. Хотел бы отец, чтобы власть над страной взяла в свои руки Леинара, дочь Герцога Иллирийского? Если бы мертвые могли выбирать наследников, то кого бы он выбрал — её или его? Предпочел бы он отдать трон человеку от своей крови, или знать бы не желал плод незаконной связи? Был бы для него предпочтительным кандидатом его бастард или законорожденная чужеземка?
Впрочем, все это не имело совершенно никакого значения. Даже знай он ответ, Килиан не собирался претендовать на трон и дальше мутить воду.
Он просто хотел, чтобы эта война наконец закончилась.
— Коронация состоится здесь, в столице, — добавил Габриэль, — Ее Величество распорядилась, чтобы мы к ее прибытию восстановили дворец в достаточной степени, чтобы там можно было провести церемонию.
— Сгоревшие кварталы приоритетнее, — указал Килиан, — Людям негде жить.
Эжен покачал головой:
— Сейчас нет ничего важнее, чем коронация. Только официально взяв в руки власть над страной, Ее Величество сможет покончить с войной в стране. Поэтому восстановление городских строений пройдет по остаточному принципу. Первым делом — дворец.
Ну да, власть над страной важнее всего… для аристократов, по крайней мере.
— Займитесь хотя бы ранеными и защитой, — вздохнул ученый, понимая, что спорить бессмысленно.
Да и не было у него уже сил спорить. Сейчас ему сильнее всего хотелось хотя бы поспать больше трех с половиной часов.
— Займемся. Не переживайте.
С того самого момента, как Амброус умер на ее глазах, Лана не находила себе места. Тщетно она пыталась забыться в работе, в помощи другим, тщетно напоминала себе обо всем, что Первый Адепт сделал чудовищного. Тщетно говорила, что он заслужил свою судьбу, что он сам её выбрал. Все равно в ушах стоял его предсмертный крик, исполненный адской боли и непередаваемой агонии. Все равно снова и снова в нос бил отвратительный запах горящего человеческого мяса.
Все равно перед ее глазами снова и снова умирал человек, которого она любила.
Могла ли она сделать что-то, чтобы все сложилось иначе? Она старалась не думать об этом, но только ничего у неё не получалось. Снова и снова чародейка пыталась напоминать себе, что не вправе брать на себя ответственность за судьбу другого человека. Что он сам выбрал свой путь. Что у него был шанс освободиться. Все равно…
«Может быть, я могла освободить его от Ильмадики?..»
«Может быть, осознай он в полной мере, что я люблю его, он бы не сделал последний шаг?..»
«Может быть, мне следовало позаботиться, чтобы в финальном бою с ним сражался не Кили, а кто-то другой?..»
«Может быть, мне следовало сражаться с ним самой?..»
«Может быть, я могла исцелить его?..»
«Может быть, я могла спасти его…»
Может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть…
Эти мысли сводили с ума. Рассудок рушился, ломался, как спелый плод, зажатый в грубом кулаке. Реальность плавилась и таяла перед глазами, как догорающая свеча. И помочь ей было решительно некому. Ни Бофор, ни Хади, — никто из них не понимал и даже, кажется, не хотел задумываться, что за тяжелый груз у нее на душе. Они праздновали долгожданную победу; враг убит, зло повержено, война окончена, — так о чем же тут можно плакать и горевать? Только Кили все-таки пытался несколько раз поговорить с ней. Пытался. Но вот только как раз его, именно его из всех людей, она в эти моменты хотела видеть меньше всего на свете.
Ведь как признаться ему в тех мыслях, что довлели над ней, что снова и снова врывались в её голову, как солдаты-завоеватели в разграбляемый город?
Как признаться, что в какие-то мгновения что-то в ней, какая-то темная часть, ненавистная и омерзительная ей самой, желала, чтобы победителем в их поединке остался Амброус? Считала, что смерть лучшего друга — достойная плата за жизнь мужчины, которого она любила, несмотря ни на что?
Если бы Килиан услышал ее мысли, он бы ни за что не простил ее.
Она сама бы себя не простила.
Впрочем, почему «бы»? Она не прощала себя. Подобное — нельзя простить. И каждое мгновение, когда появлялось свободное время, превращалось в пытку, мучение, наказание, которому она подвергала сама себя за собственные грешные мысли.
В ее собственный Ад.
Тэрл пересекся с ней в одном из коридоров дворца и немедленно попросил уделить ему время для приватного разговора. Лана покорно согласилась, стараясь не смотреть на протез в виде крюка, ныне заменявший правую руку воина.
«Смотри», — будто говорило что-то внутри него, — «Это тоже твоя вина. Ты подвела его. Он так надеялся на твою помощь. Но твоя магия оказалась бессильна. Ты оказалась неспособна ему помочь. Ты оказалась бесполезна.»
«Он напрасно на тебя понадеялся.»
«Это твоя вина.»
«Ты заслуживаешь наказания.»
— О чем вы хотели со мной поговорить? — тихим, бесцветным голосом спросила Лана, садясь на кресло в кабинете.
Чей это был кабинет? Она не помнила. Да ей это и не было сейчас особенно интересно. Как будто детали окружения ускользали от ее восприятия. Просто какой-то кабинет.
Если бы кто-то спросил ее, она не смогла бы даже назвать цвет стен, даже сказать, сидела ли она в кресле, на стуле или прямо на полу. Это было ей совершенно несвойственно, но это было так. Все вокруг казалось каким-то мелким и неважным.
И то, о чем собирался говорить Тэрл, тоже.
— Эжени Иоланта. Ваш отец ведь рассказал вам о решении, принятом Советом?..
Решении, принятом Советом. Ему не требовалось что-то уточнять. Она понимала. Она прекрасно понимала, о чем речь.
«Отец рассказал вам о том, что вас банально продали?» — так звучало бы гораздо лучше. Почему он не сказал так? Зачем лгать, если от этого нет никакого толку?
Зачем лгать, когда оба знают правду?
Зачем?..
Лана молчала. Еще недавно тот, кто заикнулся бы о подобном, познал бы всю полноту ее гнева. За свою свободу чародейка готова была сражаться с яростью тысячи барсуков-медоедов. Но теперь…
Ей было практически все равно. Как будто что-то внутри нее сломалось, оборвалось, сгорело.
Как будто это все происходило не с ней.
Как будто ее там не было.
Говорят, что так иногда чувствуют себя жертвы изнасилования. Отрешение, защитная реакция психики. Её тело никто не трогал. Но груз вины и долга насиловал её душу.
— Эжени Иоланта Д’Исса, — командующий гвардией неловко опустился на колено, левой рукой доставая из-за пазухи кольцо, — Вы окажете мне честь выйти за меня замуж?..
Лана молчала. Когда-то, в далекой, невинной юности, она много фантазировала о том, каким будет этот момент, момент, который перевернет ее жизнь. И… он точно не должен был быть таким. Она верила, — тогда еще верила, — что ее женихом станет мужчина, которого она будет любить, и который будет любить ее.
Его предложение точно не должно было начинаться с разговора о «решении, принятом Советом».
— Я обещаю вам, что в случае согласия вы не пожалеете о своем решении, — продолжил Тэрл после паузы, — Наш брак укрепит стабильность единого государства и поможет спасти многие жизни.
Многие жизни. Конечно же. Жизни тысяч людей зависят от нее. Тысячи людей ждут, что она согласится. И никому, не единой живой душе не пришло в голову спросить, а чего она сама хочет? Кому какое дело до ее чувств?
Чувства только мешают. Они неудобны, они глупы, они неуправляемы. Нужно уничтожить их, сжечь, похоронить. Только так… Только так будет лучше для всех. Для всех.
Лана все еще молчала. Она знала, что нужно ответить. Но никак не могла найти в себе силы сказать то, что должно.
Найти в себе силы предать саму себя.
— Эжени Иоланта… Лана, — кажется, отсутствие ответа понемногу начинало нервировать воина, — Это нужно не только стране. Это… нужно мне.
Он бросил взгляд на обрубок правой руки, и боль отразилась в его глазах. Боль человека, который жил войной и которому никогда больше не суждено взять в руки меч. Боль человека, потерявшего все. Боль человека, который отчаянно цепляется за последние остатки смысла жить.
— Я не знаю, справлюсь ли со всем этим. Помоги мне. Пожалуйста.
«Ты же не хочешь, чтобы на твоем счету была еще одна смерть» — слышалось в этих словах. Лана не хотела этого. Совсем не хотела. Только не снова. Не после Амброуса.
«А как же мои чувства?!» — обиженно возопила она внутри самой себя, — «Они совсем не имеют значения?!»
Но вслух она сказала совсем другое:
— Я согласна.
И почему-то подумалось ей в этот момент, что на эти слова Мир должен был отозваться раскатом грома.
Или похоронным звоном колоколов.
Прибытие леди Леинары было обставлено со всей помпой. Еще недавно над городом собирались неприятные серые тучи, но стараниями эжени они разошлись, открывая дорогу солнечным лучам. Ровно в полдень через распахнутые настежь ворота в столицу неторопливо въехала процессия всадников на белых лошадях и с лавровыми венками на головах. Дорогу перед ними устилали лепестки роз, бросаемые жителями. Приветственные крики раздавались со всех сторон, с подачи Элиаса устроили даже небольшой фейерверк. Не настолько, впрочем, яркий, чтобы увести внимание толпы от самих триумфаторов.
Плечи правительницы украшали позолоченные доспехи, придававшие ей величественный и в то же время воинственный вид. Ниже, однако, доспехов не было, вместо них струилось бесформенное, лишенное талии синее платье, немного скрадывавшее не по-воинственному округлившийся живот. В руках Леинара сжимала меч — роскошный, красивый, богато изукрашенный рубинами, сапфирами и изумрудами и, разумеется, не побывавший в реальном сражении ни разу за всю войну.
По правую руку от нее ехал граф Роган в алых шелках и без каких-либо доспехов, по левую господин Фирс, по такому случаю сменивший свой неприметный серый костюм на мрачный, но элегантный черный камзол, расшитый серебром. Позади них следовали и другие представители идаволльской и иллирийской знати, поддержавшие в свое время восстание против власти короля. Был там и князь Альбаны, вовремя сообразивший, куда дует ветер, и поспешивший присягнуть Леинаре; и леди Селеста, принципиально отказавшаяся надевать вдовье покрывало в честь смерти Карно и в своем белом платье напоминавшая невесту.
Принимающую делегацию возглавлял Корбейн. Непривычно серьезный и суровый, рыцарь сохранял определенную элегантность, сочетавшуюся с внушительностью. Залихватски закрученные усы, безупречный синий кавалерийский мундир, парадные золотые эполеты, — все это не позволяло и на секунду усомниться в том, что это воин, прошедший множество сражений и по праву принимающий поздравления с победой.
Эта репутация была более чем заслужена.
Сложно было сказать то же самое о разнаряженных придворных, кучковавшихся по правую руку от него и спешивших выразить заверения в том, что всегда были преданны только истинной королеве Идаволла и Иллирии, наместнице Истинного Бога на Земле. Сложись ход сражения иначе, и они точно так же спешили бы выразить, что всегда были преданны только Королю Амброусу и Владычице Ильмадике. Килиан уже знал, что после того, как Амброус отдал приказ поджечь город, во дворце произошел мятеж знати. И те, кто действительно пытался что-то изменить, были безжалостно уничтожены королем, так что даже тел не осталось. Аналогично, те, кто были ему по-настоящему преданны, полегли во время штурма дворца, с оружием в руках, как подобает мужчинам. А остались…
Крысы остались. Змеи. Тараканы. Копошащаяся масса омерзительных тварей, уже устремившихся к кормушке наперегонки друг с другом.
Не то чтобы это удивляло.
По левую руку от Корбейна выстроились участники штурма, и самое привелегированное место среди них заслуженно занимал Тэрл. Его увечье не скрывалось; напротив, оно подчеркивалось. Обрубок руки украшал серебряный крюк. Винно-красный мундир командующего гвардии пребывал в некотором беспорядке: сложно идеально ровно застегнуть все крючки одной рукой, а от помощи слуг Тэрл отказался наотрез. Воин ловил на себе сочувствующие взгляды, и было в нем что-то от тигра, заточенного в клетку, но в своей голове уже придумавшего, кого сожрет первым, если вдруг замок даст слабину. Он старался держаться спокойно и отвечать ровно, но исходящая от него сдерживаемая ярость ощущалась, казалось, физически. В какие-то моменты Килиану казалось, что соратник немного навеселе, — если, конечно, уместны слова с таким корнем для человека в столь мрачном настрое.
Пожалуй, единственной, от кого командующий гвардией принимал помощь, была Лана. Чародейка все время держалась рядом с Тэрлом, не отходя от него ни на шаг. Именно она перед церемонией привела крючки его мундира в относительный порядок. Сегодня она изменила своему обычному пристрастию к светлым и нежным тонам в одежде, вместо этого нарядившись в глухое черное платье с закрытым лифом и тяжеловесные золотые украшения. Украшения, среди которых Килиан заметил одно, при виде которого что-то внутри него оборвалось.
Украшавшее ее безымянный палец золотое помолвочное кольцо с традиционным для Идаволла кубиком красного яхонта.
Килиан не стал спрашивать об этом, не стал даже подходить. Он не имел на это права. Не теперь. Не после того, как он подвел её, предал её доверие. Может быть, если бы он смог спасти Амброуса… Если бы выполнил свое обещание… Может быть, тогда он и имел бы права спросить ее, почему? А может быть, и нет. Может быть, его глупая вера в их общее будущее, его мечты о том, что она ответит на его чувства, с самого начала были обречены. Килиан не знал ответа. Но в любом случае, чего он точно не собирался делать, так это досаждать ей своей ревностью и своей болью.
Лишь мысленно чародей сотворил самое могущественное из своих заклинаний, на какое только был способен, наполнив его силой своего желания:
«Пусть все сложится так, чтобы Лана была счастлива. Сто процентов или цельная единица. Я так хочу.»
Сам Килиан, вместе с ансаррами, держался в некотором отдалении от остальных. По случаю предстоящей церемонии он переоделся в черный дублет, наподобие того, в котором некогда танцевал на балу, но все равно чувствовал себя чужим. Неуместным. «Ты стоишь с нами, но ты не один из нас», — говорил ему, казалось, каждый взгляд. Парадоксально, но придворные, во время решающего сражения тихо сидевшие и ждавшие, чем все закончится, казались имевшими большее право принимать участие в празднестве по случаю победы, чем его отряд, проливавший кровь в битве за город.
Ведь они не были чужаками и дикарями. Ведь их не возглавлял бастард и бывший адепт.
Ведь среди них не было печально известного Палача Неатира.
Две делегации встретились, и начался очередной спектакль, где все реплики были отрепетированы заранее. Килиан не вслушивался: ему это было мало интересно. Да и собственная его роль сводилась исключительно к роли декорации. Во время торжественных речей, которыми обменивались Леинара и Корбейн, его взгляд нет-нет, да и обращался к Лане.
Хоть он и запрещал себе думать об этом, но мозг все равно сверлила изнутри какая-то по-детски обиженная мысль:
«Почему? Почему все должно было случиться именно так?»
Наконец, ключи от города были торжественно переданы новой правительнице, и ворота дворца отворились, пропуская ее внутрь. Следом за ней пропустили и собравшихся зевак: не всех, конечно, но достаточно для официальной коронации. Прочие же собрались на дворцовой площади, лицезрея невиданное в этих местах чудо — иллюзию, с помощью которой Габриэль Пламенный транслировал то, что происходило в тронном зале.
Редкие шепотки про «богомерзкое колдовство» затихали среди голосов восхищения, распространявшихся подобно волнам от внедренных в толпу агентов Фирса.
Начальник разведки прекрасно умел манипулировать толпой. Если не знать изнанку, внутреннюю «кухню», то его работу очень легко было не заметить.
Намеренно или нет, но коронация Леинары являла собой полную противоположность коронации Амброуса. Амброус короновался на городской площади, Леинара же в тронном зале. Амброус преклонил колени, Леинара сидела на троне. Амброус был одет в демонстративно-скромное черное траурное одеяние, тогда как одежды и украшения Леинары поражали роскошью. И наоборот, Амброуса короновала Ильмадика, обряженная в белое с золотом, а Леинару — простой священник в немаркой черной мантии.
Единственным, что оставалось неизменным, был венец с красным яхонтом. И глядя, как стоявший за троном священник возлагает его на голову маркизы, Килиан не мог отделаться от мысли, что какие-то месяцы назад это украшение блистало на голове Леандра Идаволльского.
На голове его отца.
— Жители Идаволла, — Леинара заговорила, и благодаря волшебству эжени ее голос разносился как над тронным залом, так и над городской площадью, — Я родилась не в этой стране, но сердцем своим я всегда была с вами. Вместе с вами я пережила беды и страдания последних месяцев. В руках Первого Адепта я подвергалась чудовищным истязаниям. Мой отец пал от его руки. В отличие от своего мужа, я понимаю ваши страдания и несу ваше бремя вместе с вами. Я верую в Истинного Бога, и эта вера придает мне сил преодолеть все испытания в этот черный час! Я ношу под сердцем человека, объединяющего в себе кровь Герцогов Идаволла и Иллирии, и я верю, что именно ему, Теодору Первому, зачатому в ненависти и рожденному в любви, Первому Истинному Королю Идаволла и Иллирии, суждено будет привести наши великие народы к процветанию! Я не буду врать вам, славные жители Идаволла. Нас ждут тяжелые дни. Культы Владык все еще не уничтожены и все еще угрожают нашим жизням, нашей свободе и нашей вере. Но сегодня мы показали, что их можно победить. Мы победили в этой войне. И мы выдержим все!
На пристрастный взгляд Килиана, речь была ниже среднего. Слишком много пафоса и давления на эмоции. Были у него и сомнения в том, насколько уместно называть «рожденным в любви» того, кто еще даже не родился: кто знает, как сложатся обстоятельства?.. Даже если предположить, что Леинара не врет, и ей действительно достало сил полюбить плод насилия, совершенного над ней.
К слову, фраза «Я не буду врать вам» из уст политика, на циничный взгляд ученого, должна была быть тревожным маркером сама по себе. Естественно, Леинара будет им врать. У нее, вообще-то, работа такая.
Наконец, очень неприятно ему стало от того, что нерожденного сына маркизы назвали первым королем Идаволла и Иллирии. Килиан ненавидел брата, но глупо было отрицать, что первым королем стал Амброус. Если же отрицать его право называться таковым, то права зваться королем автоматически лишается и его сын. Тут уж или одно, или другое.
Однако толпа в такие тонкости не вникала. Люди радостно приветствовали свою новую королеву-регента. Фирс дирижировал этим оркестром, певшим осанну правительнице-чужеземке. И вот, никто уже не сомневался, что Первого Адепта и Владык все ненавидели, и все были рады избавлению от их власти.
Хотя когда Амброус вступал на трон, его приветствовали ничуть не меньше.
Закончилась речь, и королева-регент плавно перешла к награждению героев, отличившихся в войне. Граф Роган. Граф Ольстен. Господин Фирс. Господин Компатир (кто это вообще? Килиан искренне не помнил; но говорят, он внес в победу неоценимый вклад). Большая часть регалий и наград, принятых при дворах Идаволла и Иллирии, была ученому совершенно незнакома, да и не слишком-то интересна, если по чести говорить. Как и тонкости политики, с которыми были связаны заслуги всех этих людей. Поэтому он быстро запутался в том, кого, за что и какой почетной медалью, орденом или звучным титулом наградили.
Постепенно, однако, дело доходило до более знакомых ему людей и событий.
— Господин Бофор.
Артиллерист вышел вперед, остановившись перед троном. Парадный мундир смотрелся на нем несколько неуместно; видно было, что крупный, грузный мужик чувствует себя довольно неуклюже. Да и к такому количеству устремленных на него взглядов он явно не привык.
— На протяжении войны вы не раз и не два демонстрировали честь и отвагу, достойную рыцаря, — продолжила Леинара, — Вы участвовали в походе в самые Земли Порчи и вернулись оттуда живым. Вы высоко отличились в битве, где был сражен предатель Маврон Карно, а графиня Селеста Карстмеер была освобождена. Сражаясь против превосходящих сил противника, в условиях, когда шансы на победу были призрачны, вы не допустили и мысли о том, чтобы бежать, бросив соратников на произвол судьбы.
— Это мой долг солдата, — скромно ответил Бофор.
Королева-регент медленно кивнула, принимая такой ответ, после чего коротко приказала:
— На колени.
После того, как артиллерист неловко опустился на колени, она неторопливо обнажила церемониальный меч. Лезвие едва заметно коснулось его правого плеча. Затем левого.
— В знак признания ваших заслуг, я посвящаю вас в рыцари. Вам и вашим детям даруются права безземельного дворянина. Отныне знать Идаволла и Иллирии будет принимать вас как равного. Помимо этого… графиня Карстмеер высоко отзывалась о вашей отваге. Она будет рада принять вас на службу.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — скромно ответил новоявленный рыцарь, поднимаясь.
Особых эмоций по поводу своего нового статуса он не выказал. Как и по поводу службы графине.
За Бофором последовал Корбейн. Этот, напротив, чувствовал себя, как рыба в воде. Рыцарь откровенно красовался и периодически подмигивал встречавшимся в толпе представительницам прекрасного пола.
Что-то было в его поведении такое живое, что вызвало у Леинары легкую улыбку.
— Сэр Корбейн. Ваша слава гремит на все королевство. На вашем счету многие победы. Вы проявили выдающуюся отвагу в сражениях с культом Владык, высоко отличились при осаде Стерейи и в битве на реке Кеф и даже приняли командование в решающей битве за столицу.
На этих словах Тэрл чуть поморщился. Слова королевы-регента стали для него лишним болезненным напоминанием о том, почему кавалеристу вообще пришлось принимать командование.
— Служить, Ваше Величество, не только честь для меня, но и удовольствие, — заверил Корбейн. В случаях, когда требовалось сказать даме что-нибудь приятное, кавалерист не терялся никогда.
Леинара кивнула:
— Мне всегда будут нужны такие достойные воины, как вы. В знак признания ваших заслуг я жалую вам пост командующего гвардией Идаволла, а также титул виконта.
Корбейн изящно поклонился:
— Благодарю, Ваше Величество. Не сомневайтесь, я оправдаю возложенное на меня доверие и буду служить вам верой и правдой, пока родовой клинок не выпадет из моих мертвых рук.
— Я полностью убеждена, что эти заслуги — не ваш предел, виконт, — заметила Леинара, — Ваше восхождение к славе еще только начинается. И рано или поздно я буду обращаться к вам «граф Корбейн».
После того, как Корбейн отошел, освободив место Элиасу, Тэрл нашел в себе силы сердечно поздравить давнего соратника с новой должностью и титулом. Однако не составляло труда увидеть, что настроение бывшего командующего гвардией испорчено окончательно и бесповоротно.
Хотя, казалось бы, и так всем было очевидно, что калека этот пост занимать не может.
Представ перед королевой-регентом, Элиас поклонился с холодным, спокойным достоинством. Забавно, но после всего произошедшего Килиан уже не видел в давнем сопернике своего врага и не раздражался от того, что того сейчас будут осыпать милостями. Хотя и симпатии к сыну министра морских дел тоже не испытывал.
Дружбе между ними не бывать, но вот уважение вполне возможно. А это уже немало.
— Мэтр Ольстен, — начала Леинара, — Вы поддержали восстание в числе первых, продемонстрировав похвальную верность. Своими знаниями и умом вы составили достойную конкуренцию адептов Владык. Многие из ваших изобретений послужили нашему делу.
— Благодарю, Ваше Величество, — отстраненно, дежурным тоном ответил Элиас.
Для него это было естественно и обыденно.
— Своей королевской волей я включаю вас в правящий совет Университета Свободных Наук и ставлю во главе его. Руководите им мудро, и вместе мы приведем Идаволл к Золотому Веку Просвещения.
«Удачи», — невесело усмехнулся Килиан в своих мыслях.
Для Элиаса начинался очень увлекательный жизненный период. Ему придется приложить немало усилий, чтобы доказать старым, заслуженным и ужасно консервативным ученым, что он руководит ими по праву; что он заслужил это право не столько протекцией знати, но и собственными талантами. Но как ни странно, что-то подсказывало, что давний соперник прекрасно справится с этой задачей.
В конце концов, к подобным вещам аристократа готовили с детства.
А вот за Элиасом наконец-то последовал Тэрл. Воин шел тяжелым, чеканным шагом, и от него веяло мрачностью и безотчетной угрозой. Почувствовала это и Леинара, судя по тому, как поблекла ее улыбка. Тщетно она пыталась смотреть на него теплым, успокаивающим взглядом: Тэрл, казалось, просто этого не замечал.
Да и обстановка была, пожалуй, слишком официальной для настоящего душевного тепла.
— Сэр Адильс, — после небольшой паузы начала королева-регент, — Из всех героев этой войны твой вклад был, пожалуй, больше всех. Ты отважно сражался и мудро руководил. Ты принес нам величайшие наши победы. За окончание войны и свержение Первого Адепта ты заплатил своей рукой, и я ценю эту жертву.
Кажется, под эту речь бывший командующий гвардией слегка расслабился. Или скорее — сделал вид.
Он ведь, наверное, понимал, что Леинаре тоже непросто.
— Искалеченный коварным врагом, ты больше не сможешь служить нашей стране как воин. Но подвигов, совершенных тобой за долгие годы безупречной службы, Идаволл не забудет никогда. Отныне и навеки ты и твои потомки будете носить графский титул. Своей властью королевы-регента я утверждаю тебя во владении провинцией Миссена, отданной тебе моим предшественником, Герцогом Леандром Идаволльским…
Снова это «предшественником»… как будто признать, что между Леандром и Леинарой страной правил Амброус, значит, призвать его обратно на трон.
Как будто это значит — воскресить его из мертвых.
— …и на все время твоей жизни, а также десять лет после твоей смерти, эта провинция полностью освобождается от налогов в государственную казну.
Среди дворян после этого заявления воцарилась тишина, множество завистливых взглядов устремилось на Тэрла. Даже безотносительно графского титула, это была невероятно щедрая королевская милость, о которой большинство феодалов могли только мечтать. Фактически, это значило, что он мог не бояться, что его новоявленное графство обеднеет, даже если доверит управленченские дела обезьяне.
Но сам Тэрл счастливым от этого не выглядел.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — с холодной вежливостью поклонился он. Без особой благодарности в голосе. Даже, пожалуй, с какой-то скрытой враждебностью.
Не укрылась эта реакция и от Леинары. На секунду на лице королевы-регента мелькнуло замешательство и растерянность; она явно не ожидала такого и не знала, как реагировать.
— Граф Адильс, — осторожно сказала она, — Есть еще какая-то награда за принесенные вами жертвы, о которой вы хотели бы попросить?
Тэрл вздохнул:
— Ваше Величество, я прошу вас лишь об одном. Благословить мой брак с эжени Иолантой Д’Иссой.
По знаку королевы чародейка подошла к ним. Молчаливая, печальная, одетая в черное, она неуловимо напоминала привидение.
— Лана, — она оказалась единственной, к кому королева обратилась по имени, — Ты была моей лучшей подругой долгие годы. Именно ты спасла меня от того чудовища, что звалось моим мужем. Я обязана тебе практически всем. Жизнью, честью, свободой и собственной личностью. Если есть хоть что-то, чего ты желаешь, только скажи, и получишь это.
— Благодарю, Ваше Величество, — тихим, бесцветным голосом ответила чародейка, — Мне ничего не нужно.
— И все-таки я настаиваю, — ответила королева-регент, — Назови любую милость, какой ты хочешь.
«Да оставь ты ее в покое!» — возмутился мысленно Килиан.
Неужели эта «подруга» не видит, насколько тяжело дается Лане ответ на ее требования?.. Даже он это видел, хотя, казалось бы, чувства людей всегда были для него закрытой книгой.
— У меня нет желаний, — ответила Лана, — По крайней мере, сейчас нет. Может быть, я попрошу о чем-то впоследствии. Но сейчас все, чего я хочу, это забыть кошмары, которые мне пришлось видеть и через которые пришлось пройти. Я хочу забыть эту войну.
Ее голос дрогнул, а лицо болезненно сморщилось. Но плакать при свидетелях чародейка себе не позволила.
Леинара медленно кивнула.
— Пусть будет так. В Миссене ты сможешь забыть обо всем, что пережила. Граф Адильс. Я поручаю тебе заботиться о твоей супруге и беречь ее. Я благословляю этот брак.
И почему-то для Килиана эти слова прозвучали как приговор.
Несомненно, он не ждал, что сейчас королева-регент воспротивится решению, закатит сцену ревности и потребует от Тэрла принести обет безбрачия, а от Ланы — немедленно выйти замуж за него. И все равно, к моменту, когда решение о браке окончательно было утверждено, ученый оказался совершенно не готов.
Настолько, что лишь со второго раза услышал, что следующим подзывают его.
Слегка смешавшись, ученый едва не перешел на бег. Тем не менее, к моменту, когда он приблизился к королеве-регенту, ему удалось восстановить самообладание и, по крайней мере он на это надеялся, держаться с подобающим достоинством, хотя бы внешним.
— Барон Килиан Реммен, — медленно, будто пробуя эти слова на вкус, протянула Леинара, — Прозванный Палачом Неатира.
Килиан кивнул, не желая спорить о том, имело ли смысл упоминать здесь эту дурацкую кличку.
А королева, между тем, продолжала:
— Ваши деяния делают вас другом, хоть я и никогда не смогу забыть всего того, что вы совершили на службе нашему врагу. И все же, вам хватило чести обернуться против культа Владык, и ваши знания, ваши идеи и ваша отвага принесли нам немало пользы.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — скромно ответил Килиан.
Что еще было сказать?.. С отцом оно как-то проще было.
— В знак признательности к вашим заслугам, — продолжала она, — Я властью королевы-регента утверждаю вас в статусе барона, пожалованном вам моим супругом. Однако я не могу утвердить вас во владении Неатиром.
«Не хотите, чтобы говорили, что вы поставили там Палача?» — чуть не спросил Килиан. Однако усилием воли удержался.
Такими темпами еще немного, и он совсем отучится язвить и выпендриваться, когда не нужно.
Страшная перспектива.
— Тем не менее, — не останавливалась Леинара, — Я ознакомилась с вашими выкладками по поводу возможности очищения земель от Порчи. Если вам действительно удастся сделать это, это послужит и нашему королевству, и всему человечеству. Посему, властью королевы-регента я объявляю территории, что вам удастся очистить от Порчи в ближайшие пять лет, территорией нового баронства Реммен, а всех поселенцев, что обоснуются там, вашими подданными. Кроме того, в течение десяти лет баронство Реммен будет платить лишь две трети налогов в государственную казну.
Собравшиеся, большинство из которых об исследованиях Килиана не знали ничего, с интересом прислушивались. Сам Килиан реагировал спокойно. Он уже говорил об этом с Леинарой до похода на столицу и не сомневался, что королева-регент оценит по достоинству перспективы расширения своего королевства на север.
Там, на территории нынешних земель Порчи, он собирался исполнить свое обещание и дать ансаррам новый дом. И там же он хотел построить новые, прекрасные города.
Вот только Килиан хотел отправиться туда вместе с Ланой. Он хотел творить вместе с ней. В едином потоке, в единой симфонии двух сердец. Теперь же…
Он подвел ее. И недостоин претендовать на то, чтобы быть рядом с ней. Она же — выходила замуж и уезжала в Миссену. В Миссену, где она будет графиней, который уж точно не нужен Палач Неатира, мужчина, неспособный даже сдержать самонадеянное обещание.
Его дорога лежала на север, её же на юг. И он мог лишь надеяться на то, что однажды Судьба все-таки сведет их вновь.
Это страшно.
Страшно однажды обнаружить, что все, чем ты был, все, что придавало смысл твоему существованию, — обратилось в дым.
Как жить дальше?
Тэрл никогда бы не подумал, что однажды ему придется задаться таким вопросом. О таких вещах рассуждали философы, драматические герои и романтичные юнцы. Мужчины не задаются такими вопросами, они просто делают свое дело. Им некогда философствовать.
Значит ли это, что он больше не был мужчиной?..
Всю свою жизнь Тэрл знал, что ему не суждено дожить до старости. Что рано или поздно он погибнет в бою. Просто однажды кто-то из противников окажется сильнее, быстрее, умнее или просто удачливее. Непобедимых нет. Рано или поздно проигрывает каждый.
Но не так же! Только не так! Быть разгромленным, погибнуть, — но не стать беспомощным калекой!
Треснул стол под ударом могучего кулака. Бессмысленно. Как же все это бессмысленно! Больше никогда не суждено ему сразиться с настоящим врагом. Вымещать бесполезный гнев на предметах мебели — это все, на что теперь годится его сила. Все, что он теперь может.
Да еще эта королева, будь она неладна… Если бы Тэрлу пришлось самому заботиться о пропитании, он бы, наверное, нашел выход. Он сам не знал, какой именно, но если припрет, человек и не на такое способен. Но своими «милостями» Леинара по сути сказала: «Живи, доживай свой век в мире и покое, в сытости и довольстве, сладко почивая на лаврах, как мечта стадного скота».
Для воина и мужчины нет худшего унижения.
Все вокруг относились к нему с уважением. Воздавали ему почести. Но эти почести не вернут ему руку. Они ничего не сделают с тем, что путь воина для него закрыт навсегда и навеки.
А другого пути Тэрл не знал и не желал знать. Он не видел себя ни купцом, ни царедворцем, ни иным паразитом. Королева-регент озадачила его строевой подготовкой солдат в армии Миссены, но оба прекрасно знали, что это лишь иллюзия. Иллюзия его полезности.
Ведь с этим справился бы любой толковый сержант. Для этого не нужен был герой многих кампаний.
Для этого не нужен был Тэрл Адильс.
Свадьба прошла тихо и буднично. Формальный обряд. Формальный праздник. Даже первая брачная ночь стала лишь отдачей супружеского долга — с обеих сторон. Может быть, потому что без руки его ласки стали неловкими и неуклюжими.
А может, потому что каждый из них по-прежнему мыслями витал среди собственных трагедий.
Какая-то часть его вспоминала, что говорил лорд Грегор о силах эжени, и несмотря ни на что, надеялась, что став его женой, Лана сможет больше. Что для своего мужа она все-таки сможет сотворить чудо. Но разумом Тэрл понимал, что это глупость.
Чудес не бывает.
Естественно, разум в очередной раз оказался прав. Брак с ним не сделал чародейку сильнее; наоборот, она все реже обращалась к магии. И в каком-то смысле Тэрл был даже по-своему рад этому.
За время войны магии и черного колдовства он навидался вдоволь. И всей душой хотел, чтобы Лана, его супруга, была от этого дерьма как можно дальше. Он хотел спасти её. Пусть навсегда забудет про черное колдовство: оно ей больше не нужно. Колдовство не исцеляет и не помогает, оно не делает жизнь людей лучше. Все, что оно приносит, это горе, раздоры, ужас и смерть. Оно делает людей беспомощными перед волей чудовищ в человеческом обличье.
Так что пусть Лана держится от него подальше. Пусть живет тихой мирной жизнью благородной идаволльской леди, графини Миссенской. По крайней мере, это ей Тэрл, даже будучи калекой, дать все еще мог. И когда она поймет это, то будет ему искренне благодарна.
Это придавало его жизни смысл.
Последняя мысль заставила его запнуться. Действительно? Придавало смысл? Он жил… Ради этого?
Мысли путались. Наверное, последняя бутыль вина все-таки была лишней. Никогда раньше Тэрл не пил так много: военное дело требовало ясной головы, и даже на праздниках он не позволял себе напиваться. Но что толку от ясной головы, если нет руки, воплощающей ее идеи?
Что толку теперь от его головы, когда нет смысла жить?
— Неужели Лана — это все, ради чего я живу?
Бывший командующий гвардией не знал ответа на этот вопрос. Он не знал, действительно ли чародейка незаметно для него стала занимать его мысли настолько, чтобы ради нее, ради того, чтобы дать ей спокойную жизнь, стоило продолжать жить самому.
Но другого смысла он не находил. Утопающий хватается за любую соломинку, которая позволит ему чуть дольше чувствовать себя живым.
Выскользнул из пальцев, разбиваясь, бокал с вином. Тэрл тихо выругался. Сколь многие вещи теперь придется учиться делать заново. Сколь многое он совершенно не привык делать левой рукой. Хорошо хоть Лана помогала…
Не будь ее, он давно уже отметил бы победу праздничным салютом в висок.
— Еще вина! — гаркнул прислуге бывший воин.
И словно в насмешку, командный голос получался у него, как встарь.
Лана стояла у окна и наблюдала, как «Искренний» готовится к отлету.
С того момента, как Лейла вошла в столицу, ансаррам и лично Килиану все чаще и все прозрачнее стали намекать на то, что они здесь не вполне уместны. Контроль над столицей прочно взяли в свои руки гвардия и дружины знати Идаволла и Иллирии, и непонятные коричневые чужаки все больше становились для них раздражающим бельмом в глазу. Понимал это и Килиан. И не стал с этим спорить.
Как и некогда из поместья дома Д’Исса, дирижабль улетал рано утром, пока дворец спал, и не было лишних зевак, плетущих досужие сплетни. Последние сборы перед отлетом почти завершились. Все повреждения были устранены, баллон под завязку наполнен гелием, и сейчас завершалась погрузка припасов и материалов, которые пригодятся на заре существования нового поселения.
Сборы подходили к концу, и чем дальше, тем больше Килиан затягивал их. Он оглядывался, как будто выискивал что-то.
Выискивал и не находил.
В очередной раз Лана подумала, что, наверное, должна сейчас выйти и попрощаться с ним. И в очередной раз — не смогла заставить себя это сделать. Слишком отчетливо, слишком болезненно она чувствовала, что если выйдет, то попросит взять ее с собой. Слишком сильным окажется желание вновь творить. Настолько сильным, что просто не сможет она не дать ему волю.
А этого нельзя было делать. С какой стороны ни посмотри, — нельзя.
У нее были обязательства перед мужем и перед своей страной.
У нее не было права быть рядом с ним — после тех мыслей, что посещали ее из-за смерти Амброуса. Сейчас все ее внимание уходило на то, чтобы не позволить этим мыслям возыметь магическую силу.
Несмотря ни на что, большая часть ее не желала зла Кили.
Единственной, кому Лана сейчас желала зла… была она сама.
В десятый раз ансарры под предводительством Джамиля перепроверили весь груз, все припасы и материалы, подготовленные для будущего первого поселения в баронстве Реммен. Помимо них и самого Килиана, там были также служанка Кет и отец-исповедник, чьего имени Лана так и не знала. Простую прислугу Кили не брал с собой, но этим двоим после его экспериментов было, пожалуй, проще рядом с хозяином.
Странное дело, эта мысль не вызывала совершенно никаких эмоций.
Да и в целом, практически все, что сейчас происходило, Лана воспринимала отстраненно. Даже первую брачную ночь она пережила, как под наркозом, подобно заводной кукле двигаясь, «как положено». Как будто все, что происходило с ее телом, — это не заслуживающие внимания мелочи в сравнении с тем Адом бессмысленных сожалений, через который бесконечно проходила её душа.
Все сборы завершились, и дирижабль тяжело поднялся в воздух. Как и прежде, один из пропеллеров вращали ансарры за счет педального механизма, другой — Килиан с помощью колдовства. Ученый не пытался обратиться к магии Сердца, как будто уроки Ланы выветрились у него из памяти; всю энергию он получал, уничтожая материальные ресурсы.
Может быть, потому что в глубине души он знал, что ему не следует уезжать?..
Дирижабль поднялся на уровень окна. В последний раз оглядел чародей королевский дворец Идаволла. Каким-то шестым, восьмым, десятым чувством он нашел то окно, из-за которого выглядывала Лана. На доли секунды их глаза встретились.
«Спаси меня!» — хотела отчаянно выкрикнуть чародейка в тот момент, — «Освободи!»
На какие-то считанные доли мгновений спали с нее цепи долга. С пугающей, болезненной отчетливостью Лана поняла, что не хочет ни оставаться здесь, ни тем более ехать в Миссену. Это все — не ее путь.
Она даже открыла было рот, чтобы сказать что-то, крикнуть, — но в следующий момент ощущение пропало, а с ними и силы на порыв. Снова навалились, подобно тоннам камней, обязательства. Долг. Чувство вины. Понимание, насколько глупы и эгоистичны её желания.
Нет. Она не может отправиться на север. Тысячи людей надеются, что она исполнит договор до конца.
Нет. Она не может отправиться на север. Она несет вину за свои мысли, и ее вина заслуживает наказания.
Нет. Она не может отправиться на север. Она теперь супруга графа. Она больше не свободна.
С отчаянной мольбой чародейка смотрела на друга, чей путь медленно, но верно расходился с ее путем. Если бы он сейчас предложил ей отправиться с ним… Возможно, ей не хватило бы сил сопротивляться. Возможно, что ей пришлось бы подчиниться. Возможно, она бы даже позволила себя похитить. Отчаянная сделка с собственной совестью, с чувством долга, не оставлявшим места для счастья.
Но он не понял просьбы ее глаз. Дирижабль удалялся в сторону земель Порчи. И Иоланта, графиня Миссены, скорее почувствовала, чем услышала печальные слова старого друга:
— Прощай, Лана. Или все-таки…
Она уже не могла никак слышать, что он говорит. Слишком далеко уже улетел дирижабль. И все-таки ветер донес до нее отголосок слов:
— Или все-таки — до встречи.
Все-таки — до встречи.
Всего за несколько дней бывшая Тюрьма Богов превратилась в великолепный дворец. Ильмадика не знала, сколько времени ей придется укрываться здесь, и отнюдь не горела желанием все это время спать на железе. Поэтому по ее желанию адепты прочесали город, принося в замок все, что может помочь обеспечить комфорт Владычицы. Она же придала тому, что получилось, единый вид. Где сквозь роскошь проглядывал образ тюрьмы, прекрасно помогала иллюзия.
Известие о смерти Амброуса Владычица восприняла без особого интереса. Она знала, что скоро так случится. Она знала, что Первый Адепт близок к тому, чтобы выработать свой потенциал, и научила его брать силу из живых существ единственно затем, чтобы он смог принести максимум пользы перед своей смертью.
Она жалела лишь о том, что так и не успела подготовить ему замену. Жаль, что Матеаса убили: из тех, кто пошел ей на службу после предательства Килиана, он был, пожалуй, лучшим.
Остались в основном юнцы, непризнанные гении, обиженные жизнью неудачники. По-настоящему перспективных среди них было совсем немного, но они все-таки были. Именно такой человек, — умный, смелый, самоотверженный, — и должен был стать ее новым Первым Адептом.
Но разумеется, каждый из них должен считать, что именно он достоин этого больше всего на свете.
Ныне к покоям Владычицы вела красная ковровая дорожка, по которой в настоящий момент решительно шагал человек. Молодой, светлоглазый шатен, неудачливый ученик одного из иллирийских эжени. Когда-то он присоединился к числу адептов Ильмадики в надежде, что она поможет ему стать тем великим магом, каким он не смог стать своими силами, но, увы, на практике единственным, чем он отличился, оказалось умение делать массаж.
Каково же было ее удивление, когда именно этот человек оказался одним из немногих, вернувшихся из первой экспедиции к тайным лабораториям мистера Зеро и его повстанцев. Четверо более опытных и талантливых магов, не говоря уж о бессчетном количестве простых солдат, сложили головы в схватке с уцелевшими защитными механизмами базы «Иерихон». А этот мальчишка вернулся.
Более того, вернулся с победой.
Войдя в покои, адепт педантично закрыл за собой дверь. Посмотрел на Владычицу. Улыбнулся гордой, мальчишеской улыбкой. А затем опустился на колени, протягивая ей небольшой сверток ткани.
Против своей воли Ильмадика задрожала, извлекая на свет Свой принесенную вещицу. Время практически не отразилось на разработке повстанцев, созданной по её советам для уничтожения её врагов. Устройство напоминало небольшую, с рукоять меча, металлическую палочку, усеянную разноцветными лампочками и кнопками. Денейрализатор. Или, в просторечии, Стиратель. Устройство, напрямую уничтожавшее информацию, записанную в человеческий мозг.
Использующее практически единственную уязвимость, которой все еще обладали Владыки. Уязвимость разума, который слишком изменчив, чтобы его можно было защитить регенерацией.
С его помощью саму Ильмадику можно было лишить памяти о ее могуществе. Вернуть туда, откуда она начинала. Вновь превратить в ту игрушку для сильных мира сего, какой она была когда-то, до того, как сумела, лавируя между этими самодовольными уродами, буквально прогрызть себе путь наверх, заслужить себе место в ряду равных.
От этой мысли рука Владычицы сжалась до побелевших костяшек, круша серебристый металл в кулаке.
Никогда.
Больше никогда!
Короткое заклинание, и в ее ладонях зажглось фиолетовое высокотемпературное пламя. Бесценное, единственное в своем роде устройство Дозакатных, единственный созданный прототип денейрализатора плавился, превращаясь в аморфный ком серебристого металла.
Этого ей было мало. Никогда. Никогда она больше не будет слабой! Никогда не будет униженной!
Никогда!
Закончив плавить Стиратель, Ильмадика сотворила заклятье ядерного распада, — или Повышения, как стали называть это после Заката. Каждый атом металла разделялся и пересобирался заново, образуя атомы более легких элементов и отдавая ей энергию. А затем снова. И снова. И снова.
В получившейся технециевой пыли уже никто не опознал бы техническое средство. Ссыпав «продукт» в коробочку, Владычица наконец-то обратилась к своему адепту:
— Твоя отвага и смекалка заслуживают высшей награды. Никто до тебя не оправдывал мои ожидания так, как ты. Я думала, что я одна против всех, но теперь, благодаря тебе, я действительно понимаю, что это не так. Благодаря тебе надежда во мне воскресла. Ты оказался настолько хорошим союзником, что я даже рассчитывать на такое не могла. Я очень рада, что ты со мной.
От этих слов адепт прямо-таки воспрял духом. Как же это смешно и нелепо… На них на всех действуют абсолютно одинаковые слова. И при этом каждый мнит себя уникальным. Единственным. Неповторимым.
Самцы, что тут еще сказать. Хотя положа руку на сердце, Эрвин отличалась не так уж сильно. Возможно, что «самец» — это не столько характеристика хромосомного набора, сколько состояние души.
— Но все-таки скажи… Мой Первый Адепт, — продолжила Ильмадика, пропустив в голос подобающее предыхание, выдававшее восхищение, — Ты уничтожил все носители информации в лаборатории, как я просила?
Иллириец закивал в ответ:
— После того, как устройство оказалось в наших руках, я установил взрывное устройство на хранилище «Иерихона». В числе прочего его создатели занимались изготовлением вакуумных бомб, поэтому взрыва оказалось достаточно, чтобы не оставить от базы даже пыли.
Владычица кивнула. Вакуумные бомбы она не любила. Ее однажды, еще во времена Заката, пытались убить с их помощью. Девять штук сбросили. Разнесли её любимый дворец вместе с ближайшим городом. А у нее самой после них остался совершенно гадостный вкус во рту.
— Прекрасно, — серьезно сказала она, — Ты не представляешь себе, как я рада этому. Ты… действительно обезопасил меня от врагов. Ты спас меня. Спасибо тебе.
Главным же в ее действиях был язык тела. Мягкие движения, выдающие уязвимость. Уязвимость, податливость. Потребность в защите и обещание награды.
Все то, что заставляет мужской разум отключиться под влиянием гормонов. Все то, что превращает мужчину в раба.
— Но я хотела бы еще кое-о чем спросить. Ты говорил с кем-нибудь о том, что нашел в «Иерихоне»?..
Адепт покачал головой, не отрываясь глядя на свою прекрасную и совершенную Владычицу.
На свою мечту.
И не понимая, к чему она об этом спрашивает.
— Нет, Госпожа. Весть о падении столицы и смерти Его Величества настигла меня в пути. Узнав об этом, я немедленно изменил курс, двинувшись в сторону Гмундна. Прибыв, я сразу же отправился к тебе.
— Я рада, — горячо заверила Ильмадика, — Действительно рада… Мой Первый Адепт.
Придвинувшись к юноше, богиня осторожно, несмело поцеловала его в губы. Ничто в ее действиях не оставляло сомнений, что он первый мужчина за много веков (если не за всю жизнь), кого она так целует. От каждого ее движения веяло трогательной беззащитностью; она призывала его взять инициативу в свои руки.
И он откликнулся. Подавшись вперед, адепт поцеловал ее — неумело, неопытно, но при этом мягко, бережно, как только и целует мужчина любовь всей своей жизни. Его руки легли, может неосознанно, ей на плечи, поглаживая ее, лаская, обнимая. Она не препятствовала ему; его прикосновения были ей вполне приятны, да и он заслужил это удовольствие.
Последнее удовольствие в его жизни.
Адепт что-то невнятно булькнул, когда почувствовал магию, которую Владычица направила в его тело. Его лицо исказилось ужасом и болью, но сделать он ничего уже не мог.
Его тело начало распадаться.
Ильмадика отстранилась от него, и больше никакой любви и нежности не отражалось в ее глазах. В прозрении смерти ее адепт видел, чем он был для нее на самом деле.
Ресурсом. Батарейкой.
— Никто и никогда не узнает, нашли ли мы Стиратель, — отчеканила Ильмадика, безразлично глядя на умирающего прислужника, — Никто и никогда не узнает, как его создать. Никто и никогда не узнает, как победить меня.
Она блаженно зажмурилась, впитывая огромное количество энергии, выработавшейся при распаде белка. Затем, снова открыв глаза, поморщилась: полуорганический суп, оставшийся от адепта, изрядно испортил ей ковер.
Впрочем, раздражение ее длилось недолго. Оставшиеся адепты с удовольствием все вычистят.
А им она скажет, что он хотел ее изнасиловать. Они поверят.
В конце концов, все равно каждого из них наверняка хоть раз, хотя бы в самые темные часы, посещали такие желания. Мужчины — они все одинаковы.
Подчас разница между тем, что они любят, и тем, что они разрушают, лишь в том, способно ли это дать им отпор.
Отдав своим слугам необходимые распоряжения и накинув на плечи широкий белоснежный плащ, расшитый золотом, Ильмадика вышла из покоев. Она направилась к дверям тюрьмы, — все-таки тюрьмы.
Как бы она ни пыталась превратить это место в свой дворец, оно все равно оставалось её тюрьмой.
Во дворе тюрьмы уже строилась ее армия. Пока небольшая: в Гмундн она взяла с собой мало солдат и еще меньше адептов. Большая часть сил осталась у Амброуса или отправилась в экспедиции, две из которых еще не вернулись. Наверное, даже у многих графов и баронов Идаволла армии были многочисленнее, чем у неё сейчас. Но оснащение, техническое превосходство компенсировало все.
В последние дни адепты под руководством Владычицы приводили в чувство производственные мощности города. Разумеется, большая часть оборудования не пережила прошедших тысялетий. Но все-таки, хватало среди Дозакатной техники и того, что строилось на века, а кое-что из деталей удалось заменить современными аналогами, слегка усовершенствованными с помощью магии.
И вот, со скрипом, тяжело, но древние автоматизированные заводы заработали вновь. Танки, боевые роботы, дальнобойные орудия, высокотехнологичное снаряжение, превосходящее даже то, что дал своему Халифату Лефевр. Авиации разве что не было: все-таки определенный предел был даже тому, что можно воссоздать с помощью магии Владык. По крайней мере, в имеющиеся сроки.
Впрочем, решение проблемы с отсутствием авиации у Ильмадики уже было наготове. Килиан, по сути, подсказал ей его — еще тогда, когда помогал ей вернуться в мир. А Иоланта дополнила, наведя ее на самый совершенный, самый бесценный козырь.
На козырь, который с легкостью решит все ее проблемы, превратив горстку беглецов в величайшую силу нового мира.
Жаль, очень жаль, что у нее нет возможности полноценно отстроиться. Падение столицы и смерть Амброуса стали сильным ударом по ее авторитету. Сейчас боевой дух адептов на высоте. Они жаждут мести, жаждут реванша. Но если не утолить их жажду, то со временем они начнут роптать. Войско начнет распадаться, когда ненависть перегорит.
Даже ее возможности все-таки не всесильны. Пока.
— Отправьте лучших следопытов, — приказала Владычица, — Я дам им защиту от Порчи. После чего они должны найти самый удобный путь к тому месту, где погиб этот дурак Маврон Карно. Необходимо быстро и незаметно перебросить туда войска. Для начала — артиллерию. Выстройте плацдарм и наладьте пути сообщения, по которым туда будут поступать свежие силы из Гмундна.
Именно оттуда начнется ее новый победоносный поход.
Именно оттуда начнется возрождения Ордена Ильмадики.
Единственного Истинного Бога.
А те глупцы с Полуострова, кто отверг ее… горько об этом пожалеют. Возмездие грядет, и оно неизбежно. Боги жаждут.
Впрочем, сперва она собиралась отомстить лишь одному человеку. Бывшему ее верному прислужнику, столь подло предавшему ее. Тому, кто обратил ее дары против нее же. Кто вернулся после предательства, вместо того, чтобы залезть в самую глубокую дыру и там тихо сдохнуть, и кто доставил ей столько хлопот своими действиями.
Кому она была обязана этим поражением и потерей Идаволла. Чье имя вызывало в ней неудержимую ярость.
Ильмадика вернулась в свои покои; она совсем не желала, чтобы кто-то, пусть даже из самых преданных адептов, был рядом, когда она выпадет из реальности. Слишком рискованно показывать, что когда-то даже она бывает уязвима. Развалившись в кресле, она потянулась разумом к разуму своего бывшего адепта. Слегка усмехнулась, ощутив, как он испуганно сжался: он не ждал ее. Он думал, что свободен от нее. Но ее связь со своими адептами была нерушима. Наивные попытки выставить защиту, закрыться, вытурить постороннего из собственной головы не задержали её дольше, чем на пару секунд.
Воле Владык противостоять невозможно. Глуп тот, кто пытается. Ну, если это не другой Владыка, разумеется.
— Здравствуй, Килиан. Давно не виделись. Соскучился по мне?
Она огляделась, разглядывая многочисленные трещины в кристалльном гроте, что был субреальностью его сознания. Их было даже больше, чем она ожидала. Да уж, жалок тот, кто предал Бога своего. Жалок тот, кто предал ее.
И этот человек победил Амброуса? Эта ментальная развалина? Идаволльский король сильно упал в её глазах.
— Я же говорила тебе. Я ведь предупреждала. Приняв мой дар, ты связал свою судьбу с моей. Ты мой. И этого не изменишь. Никогда. А сейчас…
Ильмадика улыбнулась. Широкой, многообещающей акульей улыбкой. Улыбкой, предвещающей неотвратимые муки Ада.
— Ты заплатишь за свою глупость. За свое предательство ты будешь страдать — многие вечности. И лишь когда мне надоест, я позволю тебе умереть.
И первый удар обрушился на кристаллы.
Больше книг на сайте - Knigoed.net