Тем временем в Лондоне другой научный ассистент, куда менее полезный своему начальнику, которого он, однако, каким-то извращенным образом уважал, встречался с членами союза против Буснера. На экстренном заседании конспиративного комитета присутствовали все — Прыгун, Уотли, осунувшийся и усталый, и Филипс, по которому невооруженным глазом было видно, что он тяжело болен. Теперь Уотли понимал, что с фармакологом; от профессионального глаза не укрылись характерные черные пятна — симптом саркомы Калоши[151] — на затылке несчастного шимпанзе, заметные, даже несмотря на повязанный галстук. Консультант не отказался бы узнать, как это Филипса угораздило подцепить СПИД, но привык следовать правилам хорошего жеста и поэтому спрашивать не стал.
— Ничего не покажешь «ггрррннн», Прыгун, удачное место ты выбрал для встречи «хуууу». Впрочем, неважно, мы ведь недавно плотно общались на интересующую нас тему.
Филипс махнул лапой в сторону украшенных фресками стен ресторана. На одной росли яркие джунгли в стиле Таможенника,[152] меж двух широких зеленых листьев торчала морда взрослого самца человека, а ниже, в подлеске, виднелись и другие, еще более звериные морды самок с детенышами на спинах. Обнаженные груди смотрели из двухмерного леса как дула пушек.
Тема «человек в лесу» повторялась в разнообразных вариантах на всех плоских поверхностях, наличествовавших в ресторане. На страницах меню скакали человеческие детеныши, на потолке красовалась репродукция очень редкой фотографии, где люди спаривались в своей уникальной манере, морда к морде, задние лапы самки плотно обнимают живот самца, атрофированные пальцы сжаты. Даже официанты в «Человеческом зоопарке» — именно так обозначалось заведение — носили человеческие костюмы из синтетической ткани, текстура которой была призвана походить на резиновую, безволосую кожу людей.
Уотли показал пальцем на одного из официантов:
— Почему вон у того черная кожа, Прыгун «хуууу»? Я не знал, что бывают чернокожие люди.
Прыгун оторвал глаза от листка бумаги, который внимательно изучал:
— Прошу прощения, вы что-то показали «хуууу»?
— Я вон про того чернокожего «уч-уч». — Уотли раздраженно повторил свой жест.
— Да-да, в природе встречаются и люди с черной кожей. Этот официант изображает западного человека, по-латыни Homo sa pi ens troglogytes verus, то бишь настоящий пещерный человек разумный. Есть и другие подвиды центральноафриканского и восточноафриканского человека…
— Вроде наших рас «хуууу»? — перебил Уотли. — Как если бы этот человек был бонобо «хуууу»?
— Типа того.
— А черные люди отличаются от других людей, как, например, бонобо отличаются от белых шимпанзе «хуууу»? — спросил Филипс. Его тоже весьма позабавил черный официант.
— Представления не имею, — отзначил Прыгун. — Я психиатр, а не антрополог «уч-уч».
Филипс конечно, заметил, как зло и резко взмахнул лапами Прыгун, но продолжил:
— Я хотел показать, с ними интересно танцевать и развлекаться, как с бонобо «хуууу»? Развлекаться в разных смыслах, вот что я хотел показать «хуууу».
— «Рррряв!» — пролаял в отзнак Прыгун — Филипс был так тяжело болен, что пятый самец потерял всякий страх перед ним. — Почему бы вам не засунуть свои лапы в задницу, Филипс, официант уже идет к нам принимать заказ, и, к вашему сведению, он в самом деле бонобо. Надеюсь, вы помните, под шерстью мы все одинаковые.
Разумеется, здоровье Филипса пребывало в столь плачевном состоянии именно оттого, что фармаколог ни секунды не верил в истинность показанной Прыгуном последовательности жестов. Мало того, сотрудник «Крайборга» был бисексуал и любитель порезвиться с бонобо, а еще и принадлежал к тем западноевропейским самцам, которые забавлялись поездками в страны Центральной Африки и спариванием с местными. Для Филипса результатом такого вояжа стала болезнь, от которой он умирал прямо на глазах своих союзников. Все трое хорошо понимали, сколько иронии заключено в том весьма вероятном обстоятельстве, что бонобо, заразивший Филипса СПИДом, скорее всего сам заразился от дикого человека — через укус.
— «ХууГраа», — провокализировал бонобо в черном костюме и показал: — Готовы ли вы сделать заказы, джентльсамцы «хуууу»?
— «Хуууу» что это за блюдо «Просто бананы»? — ткнул когтем в меню Прыгун. Бонобо почесал свою фальшпромежность и замахал в ответ:
— Обозначено по образцу блюда в другом ресторане нашей сети, на Уордор-стрит. Гренки из беличьих мозгов на подушке из бананового пюре. Очень популярная штука «гррунннням-ням».
— «ХуууГраа» отлично, тогда мне для начала «Просто бананы» и суп.
Другие самцы тоже заказали еду, а официант, несмотря на свой дурацкий неуклюжий костюм, записал все в блокнот и ускакал на кухню, оставив конспираторов наедине обсуждать ситуацию с Буснером.
— «Уч-уч», — прокашлялся Уотли и показал: — Полагаю, настал момент открыть вожакам из ГСМ[153] глаза на ненадлежащее поведение мистера Буснера. Мало того что он водит тяжелого психического больного по улицам, где тот «уч-уч» угрожает нормальным обезьянам, — на нем же лежит вина за Дайксов психоз или что это там такое. Можно практически не сомневаться, что все заварил именно Буснер, приняв, по недомыслию, участие в тех нелегальных испытаниях «ррряв»!
— Я созначен, — щелкнул пальцами Филипс. — Какое бы уважение Буснер ни заслужил своими прошлыми достижениями — а у меня и на сей счет есть сомнения, — нынешнее его поведение представляет собой форменное «уч-уч» надругательство над пациентами. Мы должны что-то сделать!
Уотли с силой забарабанил по плечу Прыгуна, подчеркивая свою решимость:
— Прыгун «хуууу», как ты думаешь, Буснер знает, что Дайкс — вероятная жертва инклюзии и что его человекомания, скорее всего, спровоцирована лекарственно?
— Джентльсамцы, думаю, Буснер наверняка об этом догадывается. Он знает, что лечащим врачом Саймона Дайкса был именно Энтони Бом и что нелегальные испытания проводились именно на пациентах Бома. Другое дело, показал ли Буснер про это самому Дайксу…
— Ну, — снова вступил Филипс, — мне-то кажется, вывод в любом случае прост — то, что мы собрались сделать, нам придется сделать…
— Совершенно верно, потому-то я и приготовил заранее письмо в ГСМ, где подробно излагаю суть совершенных Буснером проступков. У меня тут два экземпляра, я предлагаю вам, джентльсамцы, почитать и немного подумать; если мы достигнем созначия, то в нужный момент просто отправим эту бумагу по почте «хуууу»?
Разумеется, как и подозревал Прыгун, сторонник психофизического подхода к душевным болезням и органическим нарушениям в обезьяньем мозгу давным-давно догадался, что, вероятно, именно его действия в значительной мере и привели художника сначала в «Чаринг-Кросс», а потом и к нему домой. Но, рассуждал Буснер, едва ли его можно признать виновным на основании причинно-следственной связи подобного рода. Он и Дайкс оказались на одной ветке — что ж, так тому и быть. У Дайкса, весьма вероятно, имеются органические нарушения нервной системы — врожденные либо благоприобретенные; не менее вероятно, что у него просто очень тяжелый и глубокий психоз. Ну и что? Какая бы из двух гипотез ни являлась истинной, важность и успешность их, Саймона и Буснера, совместной деятельности несомненна. Состояние художника улучшалось буквально день ото дня. Именитый психиатр делал вывод, что пациент все глубже постигает особенности феноменологического интерфейса меж своим сознанием и реальным миром, который достался ему в результате болезни, — подобно тому как любой шимпанзе, страдающий от нарушений работы органов чувств, научается нормально жить без глаз, утратив способность к визуальной коммуникации, или приспосабливается к глухоте, навеки погрузившись в тишину.
Далее, Буснер отлично понимал, что рано или поздно ему начнут задавать неудобные вопросы о характере его отношений с Дайксом. Тот факт, что Прыгуна почти не видели ни дома у Буснера, ни на работе в больнице, ясно означал — научный ассистент семимильными шагами четверенькает к заключению союза против учителя. Ну и пускай, думал Буснер, следуя за задницей экс-художника, виляющей меж прилавков оксфордского крытого рынка с его запруженными проходами и гулкой какофонией, если моя работа с сознанием этого несчастного закончится тем, что Совет лишит меня права заниматься врачебной практикой, — пускай. Вся моя философия, вся моя карьера стояли на одном краеугольном камне — последовательном отрицании, сухих функционалистских категорий; это будет достойный конец моего правления в группе.
Означенные размышления, осуществлявшиеся в уме согласно давно заведенной Буснером процедуре — мысли воображались термитами, которых именитый психиатр извлекал из муравейника своего мозга, — неожиданно прервались: мозг известил именитого психиатра, что его костяная оболочка соприкоснулась с задницей Саймона Дайкса.
— «Чапп-чапп», — фыркнул психоаналитик-радикал, вдыхая высокохудожественные, но оттого не менее анальные запахи своего пациента.
— «Хух-хух-хух», — пропыхтел Саймон и закашлялся. Он остановился прикурить очередную бактрианину — такое впечатление, будто у него в кармане не пачка, а рог изобилия. Буснер не возражал против курения, хотя неуклюжий пока Саймон регулярно засыпал себе все брюхо пеплом и ставил ожоги, — именитый психиатр беспокоился, как бы в результате Саймон не вернулся к своим наркоманским привычкам.
Саймона же это ничуть не беспокоило. Он сидел на земле, затягивался бактрианиной и, подняв брови, разглядывал пачку.
— Мои сигареты, — показал он, — с ними что-то не так.
— Слишком крепкие «хуууу»?
— Нет, совсем нет. Просто у верблюда на картинке два горба…
— Конечно, это же бактриан, а бактрианы — двугорбые верблюды. Сигареты так и обозначаются, «Бактриан». — Буснер потрепал подопечного по загривку.
— Я знаю, точнее, понимаю. Но насколько я помню… — Последовал ряд бессмысленных жестов. — Я помню себя человеком, и человеком я курил другие сигареты, «Кэмел», там был изображен одногорбый верблюд…
— «Кэмел» «хуууу», то есть просто верблюд. Вы хотите показать, что на вашей «планете людей» эти сигареты обозначаются просто «Верблюд», а не «Бактриан»?
— Так оно и есть «хи-хи-хи», как смешно, как глупо, какой тривиальный переворот… правда смешно «хуууу»?
— Кстати, я не вижу ничего смешного в том, что сигареты делают с вашей шерстью, — отзначил Буснер, смазывая слюной особенно обожженное место у Саймона под левым соском, — и нам уже пора. Мы опаздываем к Хамблу, а уж я-то знаю, как он относится к опозданиям.
В самом деле, когда надоедливый и жестикуливый бонобо со скрипом тормозов остановил такси с именитым психиатром и его пациентом у нужного дома, Хамбл, второй психозоразвеиваетель в списке Буснера, уже ждал их.
Хозяин дома стоял на четвереньках, разглядывая гостей поверх живой изгороди своего сада; самец был такой пузатый и с виду агрессивный, что показался Саймону чудовищем из чудовищ, тем более что накинул на себя лишь старую армейскую камуфляжную куртку, которую к тому же забыл застегнуть. Гигантские плечи, столб пара, вырывающийся из обезьяньей пасти на холодном осеннем воздухе, — короче, Хамбл выглядел как самая настоящая обезьяна, без неясностей и двусмысленностей. Точь-в-точь горилла, сбежавшая из зоопарка, подумал Саймон, окинув взглядом откровенно деревенский дом, живую изгородь, яблоневый сад и уползающие в бесконечность поля стерли. Морда для взрослого самца чересчур бледная, зато бакенбарды необыкновенно пышные и рыжие, словно руно у барана.
Баки вкупе с оскаленными клыками испугали Саймона, так что экс-художник, оставив Буснера у машины расплачиваться с таксистом, на всякий случай очень уважительно ухнул, а затем лег за землю, задрал задницу и медленно пополз по лужайке к ограде.
Но Хамбл, как и показывал Буснер, оказался весьма эксцентричным типом. Он лишь легко, беззвучно побарабанил по ограде, ухнул столь же вежливо, как Саймон, перемахнул через кусты и принялся нежно чистить гостя, настукивая ему:
— Мистер Дайкс, пожалуйста, можно я буду обозначать вас Саймон «хуууу»? Ник чему вам так передо мной выстилаться. Я с удовольствием признаю вашу покорность, однако же, право, «чапп-чапп» не стоит!
Саймон повернулся кругом и уставился на своего сожестикулятника. Хамбл сидел с широко открытой пастью, но верхняя губа аккуратно прикрывала зубы, так что вид получался вполне миролюбивый.
— «Хууууу?» — вопросительно ухнул Саймон.
— Конечно, конечно, — ответил Хамбл. — Вы же, несомненно, помните, что показано в «Эпиграмме» у Кольриджа:[154] «Скромный домик с сараем на две кареты, / местного лорда имение, / у него[155] вызвал смех, ибо ему милей всех/ грех гордыни под маской смирения', «хууу» не так ли?
Саймон внимательно посмотрел на ухмыляющуюся морду гигантской обезьяны, заглянул в лучащиеся добротой глаза и, не думая о возможных последствиях, встал на дыбы и обнял Хамбла. Хозяин в ответ обхватил художника своими длинными, как два удава, лапами; никогда еще Саймон не чувствовал себя так хорошо и спокойно, а дружеские тычки Хамбла придали ему уверенности в себе. Постояв так несколько секунд, шимпанзе разъяли объятия, и Саймон показал:
— «Хуууу» доктор Хамбл, «чапп-чапп» я не могу вам передать, до чего приятно мне видеть, как ваши пальцы складываются в эту цитату. Кольридж — один из самых любимых моих поэтов. Всего за день до того, как меня увезли на «скорой», я размышлял об одном образе из Кольриджа, он писал, что сознание — стая чаек, они то собираются в большую белую тучу, то разлетаются в разные стороны…
— Точь-в-точь как группа шимпанзе, — перебил Хамбл Саймона.
— «Хууууу?» Да, наверное, в самом деле похоже на группу шимпанзе. Но я-то размышлял о сознании человека — вам это кажется глупым «хуууу»?
Хамбл, с тем же радостным выражением морды, повернулся к Буснеру, который не спеша четверенькал через лужайку на трех лапах, зажав под мышкой четвертой портфель. Старшие шимпанзе коротко поклонились друг другу, как и полагается старинным, но не очень близким союзникам.
— «ХууууГрааа», — проухал Буснер, а Хамбл, ответив ему тем же, показал:
— Как же, как же, Зак Буснер, отлично выглядите. Не запускал вам пальцы в шерсть уже… сколько времени я не запускал вам пальцы в шерсть «хуууу»?
— Реймонд, полагаю, с последнего раза прочетверенькала пара лет, — отзначил Буснер, — мы тогда встречались в том жутком пабе с Макелвоем, после его лекции в Королевском обществе «хуууу».
— Да уж, вечеринка выдалась жуткая, — щелкнул пальцами Хамбл, — но по одной лишь причине — потому что вы прихватили с собой того самца с Туреттом. Именно его неподобающие вокализации — если вы помните — и спровоцировали потасовку. Чтоб мне провалиться, Зак, до сих пор не могу забыть, как дико он вопил!
— Ну, тут не было ничего удивительного, Реймонд, истошные вопли в самый неподходящий момент — основной симптом синдрома Туретта. Ну да ладно, — продолжил Буснер, нежно шевеля шерсть у Хамбла в паху, — теперь мы снова вместе, и это главное, не так ли «хуууу»?
Хамбл оскалил клыки и громко заклацал зубами:
— «Клак-клак-клак» Зак, здесь вы правы, спору нет. Но теперь, полагаю, придется вам нас покинуть. Мне кажется, нашему союзнику Саймону будет полезно лишиться на некоторое время вашего приятного общества, и, надеюсь, вы того же мнения. Почему бы вам не оставить нас наедине и не сползать прогуляться «хуууу»? По-моему, вечер обещает быть просто чудесным.
Буснер, подумав, решил, что никакого подвоха тут нет. В самом деле, почему бы не оставить их и не отправиться почетверенькать по окрестностям? Хамбл — шимпанзе очень милый и приветливый, а то, что у него эксцентричный характер, только поможет ему найти общие жесты с Саймоном. Буснер извлек пальцы из шерсти союзника и встал на задние лапы.
— Куда, думаете, мне лучше направиться, Реймонд, вон туда «хуууу»?
— Да, можно туда, если хотите, в той стороне река, побродите по берегу, но будьте осторожны, когда дочетверенькаете до загона у самой воды — там пасутся собаки одного шимпанзе, они порой чересчур игривы.
Буснер чмокнул Саймона в морду и передал его, а заодно и свой портфель заботам Хамбла. А затем двое оставшихся шимпанзе некоторое время наблюдали за удаляющейся прочь розово-желтой орхидеей — задницей именитого натурфилософа, как он любил себя обозначать, отлично вписывавшейся в заросли многолетних садовых растений.
Хамбл заурчал, взял Саймона за лапу и повел в дом.
Следующие несколько часов оказались для Саймона самым ободряющим, самым восхитительным и интересным временем с начала болезни. Никогда еще он не чувствовал себя столь сосредоточенным, задействованным, воплощенным — и одновременно сбитым с толку. Предположения Буснера относительно способностей Хамбла влиять на Саймона оказались верными, но лишь в одном аспекте — натуралист столько знал о людях и их повадках, так умело и интересно о них распоказывал, так увлекательно подавал свои мысли, что Саймон незаметно для себя продвинулся на пути признания собственной шимпанзечности значительно дальше, чем за все минувшие недели».
Однако в другом смысле эксцентричность Хамбла, его диковинный дом и решительно шимпанзеческое поведение значительно усилили скорбь Саймона по поводу его человеческой природы, уползающей все дальше в прошлое. Тот факт, что до припадка художник читал книги Хамбла и помнил его как человека, с настоящими бакенбардами, а не просто выделяющимися на фоне прочей шерсти волосами по краю морды, только добавлял горечи. Старался и сам Хамбл, предложив, в частности, Саймону косяк.
Впрочем, это случилось позже. А сначала они вчетверенькали в Нору — так Хамбл обозначал свой дом, все детали которого полностью соответствовали обозначению: барельеф над старинной дубовой входной дверью, изображавший лису, кормящую лисенка; извилистый коридор, начинавшийся от двери и застеленный ковром землистого цвета; другие извилистые коридоры, ответвлявшиеся от главного и заканчивавшиеся дверьми в комнаты, тоже точь-в-точь похожие на норы. По пути в кабинет хозяин и гость наткнулись на трех из многочисленных потомков Хамбла, не отказав себе в удовольствии погладить каждого и поаплодировать их прыжкам и рыкам.
Четверенькать внутри Норы мешали не только мельтешащие под лапами детеныши. Куда бы Саймон ни ставил лапу, под ней всегда оказывался какой-то предмет. В Норе деваться было некуда от вещей — она оказалась буквально забита ими. Тут и там свисали с потолка, стояли у изогнутых стен и лежали на тумбочках скелеты животных, чучела птиц, шимпанзенческие черепа и т. д. Тут и там под грузом бесконечных книг по самым разнообразным предметам стонали полки, а по коридорам маршировала целая армия всевозможных столиков и стульев, на которых красовались коллекции внешних скелетов ракообразных, гербарии, коробки с образцами горных пород и полудрагоценными камнями — и все в удивительном порядке. Оставшееся место на стенах занимали акварели с изображениями флоры и фауны, графика той же тематики, ритуальные маски африканских племен и, конечно, неуклюжие рисунки детенышей Хамбла.
Кроме рисунков в коридорах, разумеется, водились сами детеныши и их игрушки — оловянные и пластиковые солдатики, куклы, наборы игрушечной мебели, детали конструктора «Лего», игрушечные железнодорожные вагончики, плюшевые мишки — и, конечно, плюшевые люди, — которые, однако, тоже располагались в некоем сложном порядке, как и вещи взрослых, составляя вместе с ними загадочную картину материального мира.
Хамбл пробирался по сему домашнему музею с изумительной грацией, и Саймон, усаженный хозяином в мягкое кресло, понял, как только они начали жестикулировать, что мириады вещей, наполнявших дом, расставлялись и раскладывались по порядку, заданному самим натуралистом.
В гостиной — она же кабинет — с ее маленькими окнами под потолком и приветливо пылающим камином на первый взгляд царил невообразимый бардак. Хамбл, махая пальцами, то и дело вскакивал на лапы и извлекал откуда-то предмет или книгу, чтобы проиллюстрировать показанное. Саймон поразился: несмотря на видимый хаос, Хамбл всегда знал, где стоит или лежит то, что ему нужно, — перед мордой или за спиной. Саймон помнил, что такая повышенная экс-трацепция свойственна шимпанзе как виду, однако само расположение материальных объектов в комнате подпоказывало экс-художнику, что оно отражает порядок, в каком пребывают самые мысли хозяина дома. Не прошло и нескольких минут жестикуляции, как Саймону почудилось, что он сидит не в гостиной, а непосредственно в голове Хамбла, размеры которой оказались поистине невероятными.
— «Грруунн», — радостно провокализировал натуралист, как только они уселись, и взмахнул лапами: — отвечая на ваш вопрос, мистер Дайкс…
— Пожалуйста, — прервал его художник, — обозначайте меня Саймон.
— Отлично, Саймон. Итак, начну с того, что я вовсе не обеляю и не поддерживаю действия и взгляды экстремистов из клики обществ по защите прав животных «уч-уч». Однако в то же время я сторонник более гибкого подхода к природе сознания, чем большинство современных ученых. Не желаете выпить «хууууу»?
— Да, спасибо.
— Пиво, вино, что-нибудь покрепче «хууууу»?
— Пиво, если можно «грррннн».
Хамбл подпрыгнул, протянул передние лапы себе за голову, не глядя вытащил из бара нечто отдаленно напоминающее бутылку, наполнил бокал пивом и передал Саймону, не пролив ни капли и не переставая жестикулировать:
— Хотя этот автор писал давно, в самом начале века, и имел более чем выраженное пристрастие к морфину, я полагаю, его определение сознания до сих пор не утратило актуальности. Вы ведь, конечно, читали «Душу человека» Эжена Маре[156] «хууууу»?
— Боюсь, что нет, доктор Хамбл.
— Пожалуйста, обозначайте меня Реймонд. Итак, «грррннн» Маре первым зажестикулировал о различиях между индивидуальной и филогенетической памятью в сознании животных. Он выдвинул гипотезу, что именно относительная доля каждого из этих двух типов памяти у животных любого вида определяет, насколько принадлежащих к нему особей можно обозначать как обладающих сознанием, мышлением и тому подобное. Маре, вероятно, подписался бы, — здесь лапа натуралиста безошибочно выстрелила в одну из полок, извлекла оттуда книгу, раскрыла ее и передала Саймону, продолжив затем показывать, — под жестами самого Линнея, который утверждал: «Совершенно удивительно, сколь мало самые умные из людей отличаются от самых мудрых из нас». Вы держите в лапах оригинальное издание Линнеевой «Системы природы», где человек классифицируется как подвид шимпанзе и получает обозначение Pongis Sylvestris, обезьяна лесная, или же Pongis noctumus, обезьяна ночная. Впрочем, сомневаюсь, что Маре зачетверенькал бы так далеко «хуууу». Как пиво «хууууу»?
За время своей работы с Буснером Саймон уже довольно хорошо изучил как книгу Линнея, так и нравы шимпанзе, и поэтому не стал демонстрировать раздражение по поводу жестов Хамбла. Напротив, он переполз через комнату и низко поклонился, показывая:
— Пожалуйста «ХууууГррррннн», доктор Хамбл, Реймонд, я восхищаюсь вашей библиотекой и, несмотря на краткость нашего знакомства, нахожу вашу задницу необыкновенно притягательной… Дело, однако, в том, что я уже знаком с конгломератом мнений, содержащимся в литературе о приматах самых разных эпох, особенно в части, касающейся человека. И все, что я узнаю, лишь обостряет мою боль «хуууугрррннн», когда я вижу, что в мире, судя по всему, произошел полный переворот: где были люди, теперь шимпанзе, где были шимпанзе — люди.
Не упустив из виду, что Хамбл не отдернул переднюю лапу, Саймон вернулся в кресло и продолжил показывать:
— Что меня в самом деле интересует и, как я думаю, действительно поможет мне понять, почему я «уч-уч» чувствую себя «хуууу» человеком, так это информация о том, как ведут себя дикие люди. Я не узнал себя в людях, которых видел в зоопарке, они совсем на меня не похожи. Я очень скучаю по своим детенышам, особенно по одному из них… боюсь, он попал к диким людям…
И на этом весьма странном жесте пальцы Саймона Дайкса застыли в неподвижности.
С некоторых пор означенная мысль неотступно преследовала его. Хотя неортодоксальные терапевтические методы Буснера в целом работали эффективно — Саймон в значительной мере примирился с проявлениями своей шимпанзеческой сути, научился приспосабливаться к своему новому телу и миру, — экс-художник никак не мог избавиться от необоримой ностальгии. Воспоминания о своих сексуальных способностях в бытность человеком, о теле Сары и более всего о Саймоне-младшем оставались ясными, четкими и никуда не желали уползать, В этом перевернутом с задних лап на голову мире Саймон находил опору только в одном факте — в том, что у него трое детенышей. Если бы только найти невесть куда девшегося детеныша! Возможно, тогда бы он нащупал кольцо, дернув за которое, раскрыл бы парашют и опустился обратно, в гладкий, безволосый мир.
Увидев, о чем жестикулирует Саймон, Хамбл поднял брови. Буснер распоказал ему про состояние Саймона по видеофону, когда сообщал о визите, так что натуралист приготовился к атрофии конечностей, к удивительной последовательности психоза и к исключительной настойчивости, с которой Саймон объявлял себя человеком, но тут было нечто новое. Хамбл сложил пальцы домиком и показал:
— Как вам будет угодно, Саймон. Что же, верно, я видел диких людей «грррннн» в дикой природе. — Он снова безошибочно снял с полки нужный предмет — на сей раз человеческий череп — и передал Саймону; тот не выпускал его из лап на всем протяжении последовавшего обмена жестами. — Вы совершенно правы, предполагая, что их поведение значительно отличается от поведения людей, содержащихся в неволе. Но услуга за услугу: я распокажу вам про свой опыт общения с дикими людьми, а вы в отзнак распокажете мне про то, как вы понимаете природу человека. Мне особенно интересно, как у людей обстоит с сексом «хуууу».
Хамбл коснулся самого больного места в воспоминаниях художника, и Саймон, хотя и старался по возможности следить за жестами натуралиста, оставался жутко напуган перспективой распоказывать про свои плотские дела.
— Итак, — начал Хамбл, — в прошлом году я провел шесть месяцев в Конго и, хотя специально не занимался изучением диких людей, мне случалось их видеть «гррруннн». Я четверенькал по экваториальным лесам в компании местных жителей-бонобо. Мы не забредали слишком глубоко, ограничиваясь «хууу» опушкой, где деревьев не так много. Бонобо в основном прыгали с ветки на ветку, а я находил более удобным четверенькать. Как-то раз мы спустились в широкую, но неглубокую речную долину и увидели на противоположном берегу целую стаю людей «хуууу». Их было очень-очень много.
— Вам, значит, стало страшно «хуууу»? — спросил Саймон.
— «Вррааа!» Еще бы! Сотня с лишним особей стояли меж деревьев как армия каких-нибудь зомби. Поэтому местные так их и боятся — люди всегда передвигаются очень большими группами и, если встречают небольшую компанию бонобо, могут разорвать их на куски за счет элементарного численного превосходства. Как бы то ни было «грррннн», наша группа немедленно остановилась, мы стали плотным кругом и принялись ждать, что будут делать люди. Нас разделяли примерно пятьсот восемьдесят три с половиной метра, но даже с такого расстояния мы отчетливо слышали, как они жестикулируют своими странными, низкими вокализациями, даже прибегают к грубым жестам. Судя по всему, мы вычетверенькали к месту, где они спят, — в лесу виднелись грубые постройки…
— Они строят себе укрытия на ночь «хуууу»?
— Именно так «гррннн». Дикие люди страдают чем-то вроде агорафобии, не выносят, когда у них нет крыши над головой. Ну да ладно. Через некоторое время стая, видимо, приняла какое-то решение. Я увидел, как крупный самец, явно вожак, пугающего вида, с гигантской гривой, показал, что им нужно разделиться на две группы и взять нас в клещи. Вы спросите, а как же река «хууу»? Открою вам страшную тайну: люди совершенно не боятся воды, иные даже плавать умеют! Так что можете себе вообразить, как мы «хуууу» перепугались.
Саймон не слишком внимательно следил за пальцами Хамбла, перед глазами у него роились собственные воспоминания, как тени в плохо освещенном переулке. Вдобавок его отвлекали уханья детенышей Хамбла, которые бегали туда-сюда по дому, — эти звуки болезненно напоминали Саймону о его собственных детенышах. Но сейчас, видя, что Хамбл опустил лапы, Саймон машинально вскинул свои:
— И что же вы сделали «хуууу»?
— Мы направились к реке, лая и ухая что есть мочи. Бонобо прихватили с собой ружья — фантастически старые, можно показать, не ружья, а пищали», — но они неустанно раз за разом прочищали стволы, заряжали и стреляли в воздух. Это произвело «ггрррн» желаемый эффект — стая людей отступила, а мы направились восвояси. В общем, повезло — могли остаться там навсегда.
— «Хууууу?» — Саймон резко выпрямился в кресле, тряхнул головой. — Неужели вы хотите показать, что дикие люди обладают настоящей способностью мыслить сознательно «хуууу»?
— Разумеется, разумеется, означенная способность у них, несомненно, имеется, хотя вовсе не на таком уровне и не в таких масштабах, какие приписывают им радикальные антропологи.
— Что вы хотите показать «хуууу»?
— Я имею в виду, если взять фильмы вроде тех, что делала Севидж-Рамбо,[157] про то, как людей в неволе учат жестикулировать, и прокрутить их на замедленной скорости, то станет ясно: люди просто повторяют жест за жестом жесты инструкторов-шимпанзе. Повторяют с точностью до миллиметра. Иначе показывая, они достаточно умны, чтобы запоминать показанное и показывать такие же знаки самостоятельно, но ничто покамест не убеждает меня, что они умеют знаками манипулировать — самостоятельно составлять их в последовательности и тому подобное «гррннн». Суть в том, что, как показывал Стивен Джей Гульд,[158] нет никакого смысла обучать животных одного вида манерам и поведению животных другого; тем самым масштабы человеческой способности мыслить однозначно должны определяться на диких людях — путем изучения того, что они делают сами, по собственной воле, без обучения и принуждения. Я не прав «хууу»?
Щелкая пальцами, Хамбл задней лапой извлек из внутреннего кармана камуфляжной куртки пакет с какой-то травой, подбросил его в воздух, поймал и помахал им перед носом Саймона:
— Как насчет покурить «хуууу»? Если старина Зак меня не обманул, вам случалось «хуууу», как показывается, четверенькать по траве. — Игривая улыбка растянулась до ушей, полумесяцем пересекая серую морду натуралиста.
— Право, даже не знаю «хуууу»…
— Да ладно, давайте-ка мне бактрианину, я ее вам забью, а вы тем временем покажете мне знак-другой про человеческую сексуальность. Вы ведь знаете, в антропологическом ученом сообществе межвидовой секс — обычное дело, хотя об это» мало показывают «хууу».
— Вы серьезно «хуууу»?
Хамбл проворно перехватил бактрианину и продолжил жестикулировать освобожденной лапой.
Серьезнее некуда. Есть подозрения, хотя никто их так до сих пор и не подтвердил, что у Дианы Фосси,[159] самки, которую Луис Лики отправил в Африку изучать руандских горилл, был «уч-уч» роман — если так можно показать — с молодым самцом гориллы по кличе «клак-клак-клак» Палец. Не правда ли, удачное обозначение «хуууу»? Когда Пальца убили браконьеры, у Фосси поехала крыша, и она начала эту свою кампанию против охотников, которая и закончилась ее гибелью. А может быть, приложили лапу местные бонобо, которых не слишком тешила мысль, что шимпанзе спаривается с гориллой. Есть и другой пример — самец по обозначению Аспинол.[160]
— Аспинол, владелец казино «хуууу»?
— Он самый. Вы, наверное, знаете, у него в Кенте есть зоопарк, там смотрителям позволено вступать «чапп-чапп» в более близкие отношения с животными, чем в других заведениях подобного рода. Аспинол неоднократно заявлял, что у него самого отношения с гориллами очень-очень близкие. Наверное, потому-то недавно одна из них и оторвала лапу смотрителю — ей захотелось с ним «клак-клак» по-обниматься!
В задней лапе Хамбла возникла зажигалка, он изящно прикурил толстый косяк и уселся в кресло довольно попыхивая.
Из расслабленной пасти натуралиста потянулся язычок дыма, синие кольца и завитушки поплыли к потолку сквозь шерсть. Дым был такой плотный, что сквозь это грозовое облако Саймон видел лишь часть жестов:
— Но теперь вы должны удовлетворить и мое любопытство, Саймон «хууу», ведь вы утверждаете, что у вас есть опыт жизни в мире, где доминантным видом среди приматов являются люди. В мире, который на макроуровне выглядит совершенно так же, как наш, а именно там есть и индустрия, и японские игровые приставки, и «уч-уч» — ох и резкая же трава! — гидропонные помидоры; но на микроуровне там все иначе — телесность и сексуальность выглядят совсем по-другому, все по-другому, спариваются там по-другому и так далее «хуууу»?
На некоторое время в комнате воцарились тишина и беззначие; Хамбл передал Саймону косяк, и тот, не задумываясь, задней лапой принял дымящийся предмет и затянулся. Впервые со дня припадка наркотическое вещество немедицинского назначения влилось в его кровеносную систему, впервые он использовал задние, а не передние лапы.[161] Саймон снова поднес лапу к морде, удивляясь, какая она гибкая, как четко движется, как легко поднести ее туда, куда хочется. Экс-художник сделал еще одну глубокую затяжку, вдохнул характерный цветочный аромат. Ему так понравилось, что он сделал еще затяжку, еще и еще, вдыхая и выдыхая одновременно, как делают саксофонисты, когда играют длинные непрерывные последовательности нот.
— Вы хотите знать, как у нас с сексом «хууу»? — Знаки у Саймона складывались не очень хорошо, зато экспрессии в них было хоть отбавляй, галлюциноген[162] начинал действовать. — Ну, вы знаете, Реймонд, мы спариваемся морда к морде, глядя друг на друга. Наша кожа великолепна, она фантастически мягкая и шелковая. В нашем мире мы в повседневной жизни не очень часто прикасаемся друг к другу, так что спаривание — тот самый момент, когда мы можем как следует потрогать друг друга, во всех местах. Я видел, как спариваются шимпанзе, и покажу вам «уч-уч», на мой взгляд, они это делают как бы в состоянии безумия, не получая удовольствия. А вот у нас спаривание может продолжаться часами, мы нежнейшим образом «груннн» мнем кожу друг друга, ласкаем ее «чапп-чапп», гладим «чапп-чапп», целуем «чапп-чапп»…
— По мне, так это у вас самая обыкновенная чистка, — вставил Хамбл.
— Нет, конечно, нет, «уч-уч» совсем нет. Мы глядим друг на друга, глядим друг другу в глаза без страха, зная, что партнер не оттолкнет нас; наши поцелуи — вы знаете, наши зубы куда меньше ваших, — могут длиться десятки минут. И еще, Реймонд, мы занимаемся любовью только с экзогамными партнерами. Заниматься любовью с членами собственной группы для людей немыслимо. Это полное и абсолютное табу. Откуда взяться романтике, если ты можешь спариваться с любой самкой, у которой набухла седалищная мозоль «хуууу»? Откуда взяться нежности «хууууу»? Как провести различия между взрослыми и старшими подростками, если ты совершенно беззастенчиво можешь спариваться с собственным потомством «хуууу»?
Хамбл не то чтобы опешил, но все же немного удивился симметрии показанного парадокса и подумал: откуда взяться романтике и взрослению, если того, что описывает Саймон, не происходит?
А художник уже был под кайфом, образы прошлого, милого, нежного человеческого прошлого вернулись к нему с болезненной остротой. Как он мог полагать, что потерял способность забывать о своем неверии в человеческую сексуальность? Или, может быть, — тут его шерсть стала дыбом — именно эта его неспособность понять, что физическая сторона любви и есть самое святое, самое важное в человеческой жизни, что она и делает человека человеком, как раз и низвергла его в кошмарный мир с курящими траву обезьянами и шимпанзе-психиатрами.
Тут-то на сцене и появился означенный шимпанзе, не преминув заметить Хамблу, что не слишком-то рад видеть у Саймона в лапах косяк — тем более что художник получил его от натуралиста. Буснер вкатился в комнату, потрясая кулаками:
— «ХуууууГрааааа» право же, Реймонд, я думаю, психоз и марихуана — не самое лучшее на свете сочетание, что покажешь «хуууу»?
— Не знаю, не знаю «уч-уч». — Хамбл задней лапой выхватил косяк у Саймона из пасти. — Я, наоборот, полагал, что трава поможет разрушить еще бастион-другой в мании нашего союзника, а заодно добавить перцу в нашу жестикуляцию, которая, призначусь, была исключительно интересной. И в любом случае, — натуралист выскользнул из кресла и пополз к Буснеру, — у нас с вами достаточно длинные клыки, чтобы ссориться по такому незначительному поводу «хуууу», Закушко мой?
Старшие обезьяны принялись чиститься с особым искусством, а Саймон тем временем спокойно посапывал в кресле, слыша во сне восхитительные гордые копулятивные вопли людей.
Спустя некоторое время они выбрались из Норы. Хамбл подарил Саймону свою книгу о путешествии по Амазонии под обозначением «По уши в дерьме» сделав дарственную надпись. Польщенный художник отблагодарил его, показав, что у него уже есть эта книга, правда под другим заглавием и в другом мире.
Такси ожидало их у ограды, и Саймон, уносимый прочь по каменистой дороге, оглянувшись, увидел, что Хамбл стоит в той же позе, как несколько часов назад, опираясь на живую изгородь, улыбаясь, купая свои рыжие бакенбарды в лучах заходящего солнца.
Всю дорогу в Лондон Саймон мужественно переносил пытку воспоминаниями. Перед его глазами вставала миниатюрная головка Сары, откинутая назад ее белая шерсть, которую он гладит, ее острые маленькие клыки, оскаленные в экстазе, ее маленькие руки, ласкающие его возбужденный член, и особенные человеческие вокализации, издаваемые в момент кульминации спаривания: «Вот так, вот так, вот так…»
Вернувшись на Редингтон-Роуд, Саймон поднялся к себе в комнату и поставил фильм «Битва за планету людей». Из четырех фильмов сериала именно этот нравился ему больше всего, парадоксальным образом он позволял попрочнее ухватиться за стержень человечности, цепко зажать его в лапах на несколько секунд. Ему нравилось, на каком фоне происходит битва — здание вроде супермаркета в Милтон-Кейнсе,[163] нравились сами люди — кате зомби, они собирались на подвешенных в воздухе дорожках и стремились победить своих повелителей-шимпанзе; все изображалось так смешно, так непохоже. Создатели фильма даже не подумали вообразить себе, как должны выглядеть люди, которые реально способны мыслить, как такие люди себя ведут. Поэтому они, разумеется, не носили одежды ниже пояса, как шимпанзе, и бегали босыми.
Некоторые последовательности знаков в фильме — последнем из четырех — вызывали у Саймона приступы истерического хохота. Особенно громко он смеялся, наблюдая за сценой, где садисты-шимпанзе загнали в угол сверхумного потомка людей, которому удалось сбежать из будущего в конце третьего фильма, «Побег с планеты людей», и главный плохой самец — как же еще его обозначать, вопрошал Саймон — воздевал лапы: «Видеть его — словно видеть какую-нибудь неизвестную бациллу и знать, что она попалась «врррааа»!»
А потом, в самом конце, когда орды людей захватывают все здание — архитектура семидесятых годов, доведенная до логического конца, — тот же самец формировал бессмертные знаки: «Это конец цивилизации шимпанзе! Мир превратится в планету людей «вррраааа»!»
Ах если бы, думал Саймон, тупо глядя на экран и попыхивая сигаретой. Ах если бы! Хамблова трава — она в самом деле была очень крепкой — давно выветрилась у него из головы, оставив после себя лишь железобетонную уверенность, что Саймон должен, обязан во что бы то ни стало встретиться со своей экс-первой самкой Джин, должен увидеть морда к морде своих детенышей. Если между миром, как он есть сейчас, и миром, который он оставил по ту сторону судьбоносной ночи в «Силинке», существует точное соответствие, значит, единственные шимпанзе на свете, способные ему помочь, — это члены его распавшейся группы.
Буснер оторвал Саймона от размышлений. Он поухал за дверью и, не услышав ответного уханья, вошел.
— «ХууууГрааа» ну, Саймон, что скажете о нашей вылазке, не правда ли, вы узнали много нового «хуууу»?
— Однозначно, доктор Буснер. Избив то чудовище, я почувствовал себя просто великолепно, а Хамбл, что же, он мне понравился «гррнн». Он совершенно спокойно отнесся к тому, что я воображаю себя человеком, что его мир я вижу как дурацкую галлюцинацию, его интересовало другое…
— Очень хорошо, — вставил Буснер, — но будьте добры, помните, Хамбл очень эксцентричная натура.
— А в остальном все проползло как обычно «хууу».
— Как обычно «хуууу»?
— Понимаете, иногда я вроде бы готов признать, что вещи таковы, каковы они есть, — а затем меня вновь с головой накрывает волна воспоминаний, «хуyyy» вы не представляете себе, как это тяжело. Но я кое-что показал Хамблу и уверен, что это истина. Я совершенно четко помню, абсолютно четко, у меня был средний детеныш «хууу», Я очень хорошо его помню. Я должен увидеть свою экс-первую самку, только она поможет мне узнать правду. Пожалуйста, доктор Буснер, минуло уже два месяца, можно я увижусь с моими детенышами «хуууу», ну пожалуйста!
Саймон подполз к Буснеру и поклонился ему с величавой, раболепной покорностью. Психоаналитик-радикал, как он любил себя обозначать, ободряюще похлопал по заднице долговязого шимпанзе и настучал на ней:
— Хорошо, хорошо «чапп-чапп», Саймонушко, не беспокойся, мой бедненький, я просто в восхищении от того, как вы сегодня махали лапами — во всех смыслах знака. Уверен, встреча с членами экс-группы почетверенькает нам на пользу. Ваша экс-первая самка не против, так что я «хух-хух-хух» постараюсь устроить свидание в ближайшее время. Но я хотел вам показать еще кое о чем…
— О чем же «хууу»?
— Мне только что ухнул союзник вашей самки Сары, Тони Фиджис. Он показывает, что сегодня вечером открывается какая-то выставка в Галерее Саачи.[164] Ему кажется, она вас очень заинтересует.
Саймон прервал чистку и повернулся мордой к Буснеру:
— Вы хотите показать, что нам стоит сползать туда «хуууу»?
— Ну, «уч-уч» разумеется, только если вы чувствуете себя достаточно уверенно и думаете, что сможете вести себя как подобает. Там, конечно, будет много знакомых вам шимпанзе… с другой стороны, до галереи отсюда лапой подать, мы просто дочетверенькаем туда пешком. И, как обычно, помните: если вам покажется, что вот-вот начнется приступ, сразу покажите мне, и мы уползем домой. По-моему, идея хорошая. В конце концов, может быть, эта прогулка станет очередной веткой на пути к вершине дерева, где растет заветный банан выздоровления «хуууу»?
Саркома Капоши — вид рака кожи, некогда очень редкий, в настоящее время встречается часто: это самый характерный симптом СПИДа в последних стадиях. Обозначен в честь австро-венгерского дерматолога Мориса Калоши (1837–1902, настоящая фамилия Коэн, родился в городе Капошвар, отсюда псевдоним), который описал его в 1872 г.
Имеется в виду французский художник Анри Жюльен Феликс Руссо (1844–1910), предтеча современного наивного искусства. В один из периодов карьеры работал в таможенном управлении Парижа, отсюда прозвище.
Генеральный совет по медицине — государственная организация в Великобритании, лицензирующая врачей и контролирующая качество медицинских услуг.
Многоуважаемый ученый ошибается, это строки стихотворения «Мысли дьявола».
У дьявола, который в этом стихотворении отправляется изучать нравы шимпанзе на Земле.
Маре Эжен (1871–1936) — южноафриканский писатель, ученый и поэт, считается одним из вожаков-создателей литературной жестикуляции африкаанс. Книга «Душа человека» начата в 1915 г., осталась незаконченной и опубликована посмертно. Ее можно рассматривать как продолжение серии статей под заголовком «Душа термита» (Маре изучал поведение термитов и бабуинов). Ниже д-р Хамбл показывает как раз о выводах Маре, основанных на сравнении поведения этих двух видов живых существ.
Севидж-Рамбо Сью — американский ученый-антрополог, профессор в Университете штата Джорджия. В отличие от Джейн Гудолл изучала не белых, а черных людей, и обучала их не складывать жесты, а пользоваться клавиатурой.
Гульд Стивен Джей (1941–2002) — американский ученый, специалист по теории эволюции, палеонтологии и происползанию шимпанзе.
Фосси Диана (1932–1985) — американский ученый, специалист по этологии горилл, ученица Луиса Лики. Убита в Руанде, судя по всему, браконьерами — охотниками за гориллами, против которых активно боролась с тех пор, как они убили ее любимую обезьяну по обозначению Палец, о которой д-р Хамбл жестикулирует ниже.
Аспинол Джон (1926–2000) — британец, владелец казино и частного зоопарка в Кенте, радикальный сторонник свободного общения животных и шимпанзе.
Селф, кажется, что-то перепутал — Саймон уже листал задни лапами книги в кабинете у д-ра Гребе.
Если в косяке была марихуана, то автор ошибается — по большинству классификаций она не относится к группе галлюциногенов, хотя при крайне тяжелой интоксикации марихуаной могут возникать легкие галлюцинации.
Милтон-Кейнс — город в Великобритании, графство Бекингемшир.
Галерея Саачи — одна из крупнейших лондонских галерей современного искусства, основана рекламным магнатом Чарльзом Саачи. В настоящее время располагается в Каунти-Холле, на южном берегу Темзы у Вестминстерского моста, куда переехала из Хэмпстеда а 2003 г.