Карл Борисович вытер пот со лба, трясущимися руками воткнул вилку в розетку и, задержав дыхание, повернул рукоятку на полную громкость. Из динамиков послышалось журчание ручья и пение птиц.
— Та-ак, вроде работает, — он шумно выдохнул и повернул антенну на «Деревню».
Веселый детский смех заполнил гостиничный номер.
— Реган, дай мне попробовать, — крикнула Вера. — Ого, прям как настоящий. Жаль только, что постоянно приходится заострять и быстро заканчивается.
— Ерунда, — профессор узнал Гюстава. — Этого добра здесь навалом. Мне обиднее всего, что белого листа не достать. Остается только на камнях рисовать.
— И на деревьях, — подала голос Луиза. — Я раскрашу свой дом.
— А-а, — протянул Реган. — До первого дождя. Вода быстро смывает, я пробовал.
— Тем лучше, — ответила Вера. — Смоет, заново нарисуем. Я очень люблю рисовать, особенно акварелью. Спасибо, Реган, за такое счастье. Кто бы мог подумать, что эти плоды рисуют, как мелки.
— Да, молодец Реган, — сказал Гюстав и хрипло рассмеялся. — А мы не знали, что придумать с этими кустами. Растут быстро, а плоды ядовитые.
— Они не ядовитые, — возмутился Оливер. — Кроме диареи от них ничего плохого нет.
— А диарея, по-твоему, от чего? От отравления.
— Ну, может быть, — согласился он. — Посмотрите, как я раскрасил свою панаму.
Они еще долго обсуждали красящие восковые плоды, а Карл Борисович с блаженной улыбкой сидел, прижавшись к радиоприемнику, и представлял, что находится рядом. Вот он расспрашивает Гюстава о жизни во Франции в начале двадцатого века, вот вместе с Оливером ловит рыбу, а вот с Луизой накрывает на стол. Прямо, как большая дружная семья. Жаль, только мамы нет.
Тут Карл Борисович вспомнил, что хотел с Марией сходить на кладбище. Он спрятал радиоприемник в шкаф, вышел из номера и запер дверь.
«Где же Машенька? — подумал он и набрал ее номер второй раз. — Вроде на больничном. Должна дома сидеть с больной спиной».
Он уже хотел положить трубку, но гудки пропали и послышался слабый голос Марии:
— Алло. Кто это?
— Машенька, это я. Что с голосом? Заболела?
Вместо ответа Мария зарыдала.
— Что случилось, Маша? — испугался он, но она не ответила и продолжала горько плакать.
— Я сейчас приеду. Никуда не уходи!
Встревоженный профессор выбежал на улицу, но вспомнил, что машина осталась на парковке завода и вернулся назад.
— Такси! Вызовите мне такси. Срочно! — закричал он администратору.
Весь путь до дома уборщицы Марии обеспокоенный Карл Борисович подгонял таксиста.
— Здесь можно быстрее, патруль никогда сюда не заезжает…Обгоняйте этот утиль, еле тащится! Блин, красный.
На светофоре таксист повернулся к нему и с насмешкой спросил:
— На роды, что ли, торопишься?
— Ага, на роды, — торопливо ответил он и кивнул. — Езжай давай, уже желтый.
Карл Борисович расплатился, зашел в подъезд и побежал вверх по лестнице.
«На третьем или четвертом этаже? Помню, что квартира слева. Дверь вроде бы черного цвета».
Он постучал об черную дверь на четвертом этаже и замер в ожидании. Прошло пять секунд, десять, двадцать, но никто не открывал.
«Перепутал, наверное. Хотя на третьем дверь красная. Может, перекрасили», — он хотел уйти, но замок щелкнул и дверь открылась.
— Машенька, что случилось? — выдохнул он, увидев растрепанную и красную от слез Марию.
Она ничего не ответила, развернулась и исчезла в глубине квартиры. Карл Борисович зашел, закрыл дверь и пошел следом.
— Суп будешь? — тихо спросила она.
— Буду, — он сел за стол и вопросительно уставился на Марию, которая старательно избегала встретиться с ним взглядом.
Она поставила перед ним миску с супом и плетеную корзинку, в которой лежал хлеб. Профессор начал есть, не сводя глаз с Марии.
— Очень вкусно, Машенька. Спасибо. Я помою за собой, — он подошел к раковине, но она опередила его и отобрала грязную посуду.
— Не надо. Я сама.
Карл Борисович взял ее за руку и участливо спросил:
— У тебя где-то болит? Может, с дочкой что-то случилось?
Она прижала кухонное полотенце к лицу и зарыдала. Профессор обнял ее и погладил по спине:
— Расскажи, легче станет. Если что, у меня есть связи и деньги. Я тебе помогу. Только прошу, не молчи. Пожалуйста, Маша!
Она отстранилась и села на табуретку у стола.
— Эх, Карлуша, поздно. Уже слишком поздно.
— Что поздно-то? Не томи, говори!
Она горько усмехнулась и покачала головой.
— Я-то думала, что от работы спина болит, а оказалось от рака.
У Карла Борисовича перехватило дыхание.
— Как от рака? Ты же здоровая была. Вон, какие ведра таскала.
— И я так думала, а, оказывается, уже последняя стадия. Дали таблеток, чтобы не мучилась и домой отправили умирать. Все, прожила я свой век. Завтра куплю платье и туфли на похороны, чтобы дочке потом не бегать.
Он опустился перед ней на корточки и заглянул в опухшие от слез глаза.
— Машенька, даже не думай об этом. Поняла меня? Я что-нибудь придумаю. А ты, держись. Не хорони себя раньше времени. Я, обязательно, придумаю, как тебя спасти, — с жаром сказал он и резко встал, отчего хрустнули колени. — Пойду. Вытри слезы, они не помогут. Позвоню тебе вечером.
Он размашистым шагом вышел из квартиры.
«Ну уж дудки! На этот раз ты меня не проведешь, Смертушка. Не отдам я тебе Машу. Вот увидишь, — подумал он и остановился. — Надо магнитофон купить и кассет побольше».
Карл Борисович зашел в магазин «Музыкальный мир» и подошел к продавцу.
— Мне нужен магнитофон, на который можно записывать.
— С функцией диктофона? — молодая девушка-продавец жевала жвачку и со скучным видом листала журнал. — Или с кассеты на кассету?
— Диктофона, — торопливо ответил профессор. — И побыстрее, пожалуйста. У меня мало времени.
Она окинула его равнодушным взглядом и показала на стеллаж с магнитофонами.
— Все такие, выбирайте.
Карл Борисович еле сдержался, чтобы не выругаться, схватил первый попавшийся магнитофон и поставил перед продавцом.
— И пустых кассет штук двадцать.
— Ого, это что же вы записывать собрались?
— Оперу, — выпалил он и достал кошелек. — Упаковывать не надо, а то зима наступит, пока вы это сделаете.
***
Карл Борисович установил магнитофон рядом с радиоприемником.
«Теперь я ни слова не пропущу и обязательно выясню, как вы туда попали», — думал он, настраивая усики антенны. По пути в гостиницу он зашел в магазин и набрал продуктов на несколько дней, чтобы лишний раз не выходить из номера. А магнитофон он задумал включать, пока будет спать.
— Так-с, ребята, всем привет, — сказал профессор и включил радиоприемник.
Послышался стук ложек и довольное кряхтение.
— Луиза, ты, как всегда, бесподобна, — похвалил Гюстав. — Пудинг выше всех похвал.
— Да, согласен, — отозвался еще один мужской голос. Карл Борисович его не узнал.
— Ты работала поваром в ресторане? — поинтересовался незнакомец.
Луиза кокетливо захихикала.
— Нет, Чан. Не в ресторане, а в богатом доме французского магната. Он занимался кораблями. По всему дому стояли макеты лайнеров и барж.
— Расскажи о себе, — попросил Чан и за столом наступила тишина, прерываемая только стуком ложек и далеким лаем собаки.
Она тяжело вздохнула.
— Не люблю вспоминать, но тебе, как новенькому, расскажу…Молоденькой девушкой я поступила к ним работать служанкой. В мои обязанности входило присматривать за старой больной матерью магната Моруа. Через два года, она умерла, и я начала прислуживать за столом. Там-то он меня и заметил.
Луиза замолчала, но никто даже не думал ее торопить.
— Жильбер несколько лет учился в Англии и приехал навестить родителей. Обычно они к нему ездили, но в то лето, он сам соизволил явиться в отчий дом. Признаюсь честно, я влюбилась. Он был такой красивый, галантный, щедрый…М-да, казался настоящим рыцарем. Мы украдкой встречались в саду или в коридоре на этаже со спальнями господ. Через месяц наши встречи перешли в мою спальню. В конце лета, он уехал обратно в Англию, а я поняла, что забеременела. Мне было всего семнадцать. После того, как прошел испуг, я начала думать, что делать дальше. Уходить мне было некуда, я — сирота. Поэтому, собрав все силы и мужество, я подошла к госпоже Шарлотте и все рассказала.
— Шарлотта? Кто она? — спросил Чан.
— Мать Жильбера. К ее чести, хочу сказать, она меня не прогнала. Только велела держать язык за зубами, что бы ни одна живая душа не узнала, от кого я забеременела. Когда пришел срок рожать, меня поселили в женском монастыре. Там и родила девочку…Мелани. Через два месяца ее увезли к сестре Шарлотты, а я вернулась прислуживать в дом Моруа. Жильбер приехал к родителям только через пять лет и делал вид, что, между нами, ничего не было. Так я и жила, в чужом доме, вдалеке от своего ребенка. Много позже я узнала, что Жильбер признал дочь и часто навещал. Я не знаю, что ей говорили про меня. Может, сказали, что я умерла.
Луиза всхлипнула и глухим голосом продолжила.
— В один день госпожа Шарлотта слегла с горячкой, после письма. Два дня лежала в бреду, а когда пришла в себя, дала мне прочитать то письмо. Оно было от ее сестры. Той самой, к которой увезли мою доченьку…Мелани шла домой, после спектакля. В парке ее схватили какие-то подонки, надругались и перерезали горло.
Тяжелые вздохи и слова сочувствия послышались из динамика радиоприемника.
— Я не смогла дальше жить. Каждый день я вставала с надеждой, что когда-нибудь мы встретимся. Но, видно, не судьба. Двухмесячная крошка Мелани с белыми курчавыми волосами — только ее лик вселял в меня жизнь. Но после того, что с ней случилось, я не смогла жить дальше. Не хотела больше мучиться.
— И? Что ты сделала, Луиза? — в нетерпении прошептал Карл Борисович, прильнув к динамику.
Но тут в разговор вмешался Гюстав:
— Печаль ухудшает пищеварение. На десерт я вам расскажу, как мы с другом ходили лягушек ловить.
Все будто пробудились, вновь застучали ложки и послышались тихие разговоры на заднем фоне. Гюстав со смехом описывал «охоту» на лягушек.
Профессор распахнул окно. Холодный влажный ветер ворвался в комнату и заиграл занавесками.
— Не смогла жить дальше, — задумчиво произнес он. — Луиза убила себя. Но, как? Может, в этом секрет? Они остались в том возрасте, в котором совершили самоубийство. На их телах остались шрамы и отметины, которые они получили на Земле. В разное время. В разных местах.
Он уставился невидящим взглядом на серые тучи.
«Луиза — француженка. Она очень мило картавит. Если работала на магната, то, скорее всего, жила в большом городе. Париж? Ницца? Или Марсель?»
Профессор начал приглаживать вихор на затылке.
«Повесилась? Вряд ли. Повешенного Филиппа я помогал снимать с петли. Он никуда не делся. Отравилась? Могла, но почему пропала?»
Окончательно прозябнув, он закрыл окно и лег на кровать. Гюстав и остальные весело хохотали.
«А, может, это они думают, что пропали, а на самом деле их похоронили? Сколько вопросов и ни одного ответа! Надо переключиться».
Он включил запись на магнитофоне, взял записную книжку и вышел из номера.
— Алло, Вася, привет! — крикнул он, едва услышал голос друга. Тот работал на их заводе юристом.
— А-а, вспомнил обо мне, — послышался довольный голос. — Ты куда пропал? Света сказала, что ты дома не живешь. Мы с Семен Семеновичем обыскались. Хотели уже в милицию идти.
Карл Борисович недовольно поморщился. Ему совсем не хотелось выходить на работу, но и лишиться стабильного дохода, было страшно.
— Выйду в понедельник. Пусть оформят «за свой счет». Мне еще немного времени надо, чтобы прийти в себя.
Тут он вспомнил, что так и не сходил на кладбище, а за окном уже стемнело.
— Сочувствую тебе. Тяжело мать терять, сам через это прошел.
— Спасибо, Вась. Я вот по какому поводу тебе звоню, — Карл Борисович огляделся и понизил голос. — Со Светкой хочу развестись. Поможешь?
Вася молчал. Профессор терпеливо ждал, зная эту особенность друга: сначала обдумать, взвесить и только потом ответить.
— Смогу. Тебе надо будет документы подписывать и все. А что случилось? Гуляет?
Профессор шумно выдохнул и грустно ответил:
— Гуляет и…Крадет. Не буду вдаваться в подробности, ни к чему это. Пусть живет, как хочет и с кем хочет.
— Будешь делиться?
— Нет, — твердо ответил он. — С чем пришла ко мне, пусть с тем и останется. Сама виновата. Нельзя так с людьми поступать.
Василий обещал все устроить, и они попрощались. Однако Карл Борисович не спешил возвращаться в номер. Ему очень хотелось услышать Марию, но он никак не мог решиться позвонить.
«А, ладно. Не возьмет, так не возьмет», — он набрал ее номер и начал стучать подушечкой указательного пальца по столу.
— Алло, — еле слышно ответила она. — Кто это?
— Машенька, это я. Как ты себя чувствуешь?
— По-прежнему, спину ломит, кусок в горло не лезет, халат от слез не высыхает.
— Стабильность — признак мастерства, — усмехнулся он, но понял, что шутка неуместна и извинился.
— Да ладно тебе. Лучше смеяться, чем плакать. Конец все равно один, — сказала она и спохватилась — А на могилку-то матери мы не сходили. Пойдем завтра? Таблеточки, которые дали — помогают, уже не так сильно болит. Завтра еще две выпью и совсем буду, как огурчик.
Карл Борисович замялся. Он вознамерился во что бы то ни стало выяснить, как попасть в параллельный мир и, по возможности, не покидать радиоприемник. Но при упоминании о матери, сердце предательски заныло.
— Ты права, надо сходить. Завтра заеду за тобой, — он вспомнил, что так и не удосужился забрать джип с заводской парковки и тихо выругался. — Приеду на такси. Будь готова в десять.
— Хорошо. Приятной ночи тебе, Карл.
— И тебе, Машенька, — из трубки послышались гудки, но профессор не торопился класть трубку на телефонный аппарат. Ему казалось, что так они ближе друг к другу.
«Я не прощу себе, если и тебя потеряю».
Весь остаток дня он не отходил от радиоприемника. Как только разговоры прекращались, он включал магнитофон и прослушивал записи. Только перед сном он повернул усики на Струнного и в течение пяти минут наслаждался чудесной музыкой, уносящей его на волнах баюкающего моря к берегам неизведанной земли параллельного мира.
***
Карл Борисович включил запись на магнитофоне и вышел из номера. Таксист в нетерпении прохаживался вокруг машины, дымя сигаретой.
— Ну, наконец-то, сколько можно ждать?
— Не могу же я к даме поехать в пиджаке с пятном, — начал оправдываться он. — Пока почистил, погладил. И не надо на меня так смотреть, прошло всего лишь пять минут.
— Семь. Семь минут, — таксист выбросил недокуренную сигарету в урну и запрыгнул в машину.
Карл Борисович сел на заднее сиденье и уставился в окно.
«Тяжелая жизнь была у Луизы. Потерять единственную дочь дважды — это не каждый выдержит. Но что она сделала? Порезала вены или выпила яд? И почему пропала? Что должно случиться с человеком, чтобы он умер, а тела не осталось? Загадка».
Мария сидела на лавочке у подъезда с тростью в руке. Карл Борисович выскочил ей навстречу и помог добраться до машины. До кладбища они ехали молча.
— Надо было цветы купить, — сказал Карл Борисович, когда раздраженный таксист отсчитал сдачу и, взревев двигателем, уехал.
— В следующий раз. Им цветы уже не нужны, — Мария взяла его под руку, и они медленно побрели по кладбищу. — В самом конце похоронили. Разрастается кладбище, даже забора не видно. На обратном пути заглянем к Захару.
Карл Борисович кивнул и всмотрелся вдаль, туда, где светлела свежая земля. Когда они приблизились, Мария кивнула в сторону бугорка с деревянным крестом. Но он и так догадался, и медленно, точно во сне, приближался к последнему пристанищу мамы. Если бы не Мария, он не смог бы сдержаться. Но в ее присутствии, профессор лишь сглотнул ком, застрявший в горле, и нежно погладил крест с табличкой, на которой строгими печатными буквами было написано имя и период жизни мамы.
— Здравствуй, мамочка. Прости, я опоздал.
Он поправил венки с искусственными цветами и сел на наспех сколоченную деревянную скамейку. Мария примостилась рядом. Они молчали.
Карл Борисович вспомнил последнюю встречу с мамой и о том, как она сокрушалась, что заставила жениться на Светлане.
«Как хорошо, что я не успел тебе про Свету рассказать. Если бы ты умерла после того, как узнала о ее поведении, то я бы корил себя всю жизнь. Эх, мамочка, не уберег я тебя. Мало времени уделял, все о себе думал. Теперь вот Маша заболела. Мамочка, если можешь — подскажи. Машеньку надо спасти, рано ей еще умирать. Без нее я совсем один останусь».
Карл Борисович опустил голову и закрыл глаза, из-под густых ресниц начали просачиваться слезы и стекать в седую бороду. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким опустошенным и несчастным.
— Поплачь, Карлуша, поплачь. Легче станет. Слезы, как святая вода, чистят душу.
Он повернулся, крепко обнял ее и зарыдал. Мария гладила его по спине и тихо утешала:
— Все будет хорошо. Время лечит. Мама успела пожить и вырастить тебя. Ты — хороший сын, всегда ей помогал. Она очень тобой гордилась.
Они так просидели минут пятнадцать. За это время профессор успокоился, вытер слезы и сказал:
— Машенька, мне надо тебе кое-что сказать. Только ты не смейся и не думай, что я с ума сошел…Я открыл параллельный мир.