Махуш не появлялся.
Осознание, что с ним случилась самая настоящая беда, что возможно, они никогда больше не увидятся, доводило Рима до отчаяния. Повинуясь порыву, он собрал все вещи княжича в бумажную коробку и спрятал в шкафу. Потом достал и перебирал несколько часов, давясь слезами и ощущением собственного бессилия.
В школу приходил ещё один королевский следователь. Это был гораздо въедливее, задавал нужные вопросы и забрал конспекты Махуша. С ним пришла королевская ведьма. Рим, увидев, как она идёт ему навстречу, испугался до остолбенения. Но ведьма прошла мимо, просто поздоровавшись. Рим даже не сразу понял, что холодный голос прозвучал у него в разуме.
Махуш не находился. О пропаже сына князя объявили по радио. О награде в тридцать тысяч тоже. Поползли слухи. Меркара предположил, что раз пропали и брат, и сестра, то возможно, они просто решили порвать с тираном-отцом, и искать их следует в Элени или Альдари, с другими именами и начинающих новую жизнь.
Рим вспоминал блокноты Махуша и понимал, что это не так. Тогда бы искали и княжеских внуков.
Секель сделал обещанную работу за три дня. В назначенный день сразу после экзаменов Рим, не дожидаясь Дагура, вскочил на первый же попутный трамвай и поехал на улицу королевы Мейлар. Внутри библиотеки, как всегда, было сухо, тепло и пахло книгами. В прихожей несколько человек пили чай и играли в санну. За конторкой около картотеки стояла Меда, на этот раз без подружки. Девочка с интересом читала какую-то книгу и грызла карандаш.
— Папа занят наверху, — сказала она, когда Рим представился. — Вы стенографию знаете?
— Да, — Рим не ожидал такого вопроса.
— Хорошо! Это для вас, — она достала из-под толстого журнала сбоку от себя книжки Махуша и две ученические тетради. — Папа сказал, что вам должно быть всё понятно. Он пронумеровал все фрагменты, связанные с вашей проблемой, и переписал их на мейндском. Он сказал, что вам следует обратить на седьмую и одиннадцатые записи, там может быть интересная информация по теме ваших изысканий. Всё.
Рим посмотрел в прозрачные круглые глаза девочки и задался вопросом, рассказал ли ей отец о культе Хериша. Потом одёрнул себя, что сходит с ума, если в голосе девочки ему послышалась насмешка. Ни один отец в здравом уме не станет рассказывать своему ребёнку такие ужасы. Меда просто повторила слова отца, которые тот специально подобрал, чтобы она не поняла ничего лишнего.
Рим забрал тетради и расположился для чтения в углу одной из комнат книгохранилища. Посетителей библиотеки было больше, чем в прошлый раз, и Рим нервничал, как бы кто не решился завести с ним разговор. Но рассредоточенные по комнатам посетители были заняты своими делами, и он слышал только редкий гул трамваев на повороте и смех играющих.
Римуш открыл первую тетрадь и увидел стенографические закорючки. Почерк у господина Секеля был красивый, ровный, как будто писал автомат, а не человек. Рим украдкой посмотрел лист на просвет убедиться, что ровные значки не были напечатаны.
Из растрепавшихся страниц выскользнул обрывок бумаги, на которых той же твёрдой рукой в немного старомодной манере было выведено послание лично Риму.
“Записи номер семь и одиннадцать. Получите вознаграждение, придётся поделиться”.
Секель проделал отличную работу. Все зашифрованные записи Махуша были пронумерованы и переведены. Библиотекарь избегал называть Хериша или Махуша прямо, и заменял их имена лаконичными Х. и М. Рим хотел было прочитать все записи по порядку, но не удержался и открыл седьмую, как и советовал Секель.
“Кормилица пришла пятого числа. Я привык к ней. Л/неразборчиво/ жалко. Кормилица забрала нас, но часть ушли. Мера сказала, что это слишком. Мне жалко /неразборчиво, предп. Ривия/ но Кормилица права. Она сильнее, мне страшно, но я пойду дальше. /неразборчиво, предп. “останки Ривия”/ пока не нашли, и она сказала, что если найдут, не будет ничего страшного. Рим был бы в ужасе, не стоит ему ничего говорить”.
Римуш перечитал расшифровку ещё раз, но не смог понять, что именно в ней привлекло внимание Секеля. Слово, принятое им за “останки” могло значить и что-то другое. Сам библиотекарь был неуверен в значении. Возможно, Рим зря перепрыгнул через остальные записи, и контекст сделал бы вопрос более ясным. Он открыл одиннадцатаю запись.
“Мера злится. Соврал, что ушел. Она поверила. Бедняга, не могу с ней так. Рим тоже что-то подозревает. Думаю, она права. Они нашли останки Б. и Р. Возможно, нас вот-вот возьмут. Надо поговорить с Кормилицей, она что-нибудь придумает. Реза требует убрать Л. и Китана, потому что они могут нас выдать. Я поручился за Кита, не могу так с соучеником. Надо будет его предупредить. Своя шкура дороже, пусть уедет в Норнал. Лучше быть неученым, но живым. Сам я уже пропал, думаю”.
Рим открыл перевод с самого начала. Секель на полях красным карандашем отметил смены тем и те фрагменты, что касались Хериша. Первые записи начались около года назад. Рим читал задорные описания прелестей членов секты, возмущался необходимостью ублажать какого-то “старого пердуна” с плохой эрекцией.
На описании огромного влагалища четырежды рожавшей женщины и попытках Махуша её хоть как-то удовлетворить Рима чуть не стошнило. Наверняка мерзавец именно для этого и расписывал оргию во всех подробностях.
Полгода назад редкие записи об омерзительных оргиях внезапно прервала паническая запись под номером шесть о неком ужасе и смерти, потом об “учительнице” и в итоге записи прервались на два месяца. Рим посчитал дни и понял, что это случилось в апреле, за месяц до летней сессии. В те дни Махуш куда-то пропал, вернулся разбитый и больной, отказывался объяснять, где был и отмахивался тем, что Мера в курсе и с ним всё в порядке.
Судя по датам, сразу после экзаменов кризис прошел. Махуш отметил, что почувствовал “изменение” в лучшую сторону, что “учительница” права и о неком голоде, который жрёт. Это были седьмая и восьмая запись.
Рядом стояла приписка Секеля: “Надеюсь, вы сами догадаетесь, о чём он”.
Рим приложил все силы, чтобы не догадаться и ещё раз перечитал записи за последний год. Оргии, отвратительные описание, кризис, восстановление. Каким же он был придурком, если верил, что Махуш взялся за ум! Учительница? И Кормилица? Они появились в записках почти одновременно. Похоже это какие-то новые члены культа — или одна? Рим поразился, что мало того, что поклонники Хериша существуют, их, похоже, куда больше, чем он мог предполагать. Рим-то в наивной вере обывателя счёл, что они просто кучка скучающих идиотов, начитавшихся страшных сказок. Он в жизни не встречал пророков забытых богов и даже новых учителей Аши. Лишь один раз такой лже-пророк объявился на кафедре вольных искусств. Сначала он был просто надоедливой занозой, пытавшейся прикрыть собственную никчёмность и неудачливость рассуждениями о том, что научный мир совершил огромную ошибку, отбросив классические семь вольных наук.
В политехнической школе, разумеется, это было очень к месту.
Над философом подшучивали, кто-то откровенно обижался и предлагал ему не пользоваться достижениями “бездушных монотонных ремёсел” и жить без канализации и освещения, холодильных шкафов и удобных плит. И тем более не пользоваться поездами и путешествовать по земле ногами или в деревянной телеге.
А потом он сошел с ума, с ним начал говорить Амазда и диктовать единственно верное толкование Аши. Безумца отстранили от преподавания, судили, признали сумасшедшим, и он куда-то сгинул, к облегчению всех бывших коллег.
Рим пролистал ещё несколько страниц.
После весенних событий тон записей резко поменялся. Прежние насмешки и отвратительные подробности пропали. Махуш чего-то боялся и чем-то восхищался, и постоянно ссорился с Мерой. Записи утратили чёткость. Прошлые записи Махуш делал явно для того, чтобы их прочитали и шокировались. Свежие были обрывками фраз, сокращений, а мысли автора скакали.
“К. сказала привести Меру. Не согласился. Мера ругается и грозится. Мне страшно. Предложил Селара, оказалось, что Кит его уже привёл. Не знаю, что делать”.
Рим почесал подбородок. Перед новым годом тон заметок успокоился, в списках покупок снова появился алкоголь и заметки о театральных премьерах.
“Успокоилось. Убедил, что В. везде с Мерой и охранение хватится. Привёл К. Кормилица сказала, что я молодец. Не знаю. Хочу уйти. И не хочу. Если уйду, мне конец. Если расскажу, конец. Нас утопят в б.к.”
“Селар привел /неразборчиво/. Сказал ему, что он придурок. Нельзя приводить из коллоквиума. К. рассказал о Риме. Предложили привести его. Уговорил не трогать. Надо что-то делать, К. уже третий раз. Надоел”.
Это была последняя запись. Рим успел перечитать тетрадь ещё раз, когда появился Дагур.
— Мог бы и подождать, — электрик радостно плюхнулся в кресло напротив. — Есть что-то интересное?
— Да так, — Рим замялся. Дагур хмыкнул.
— Брось. Я не буду доносить на твоего приятеля, да и Секель тоже. Это не наши проблемы. Считай, что я повёлся на объявление о награде. Конфиденциально сообщу обо всём князю в лучшем случае.
Рим вспомнил про мыслеплётов, открыл рот, чтобы предупредить коллегу, и закашлялся. Он не сумел выдавить из себя ни звука, только кашлял и хватал ртом воздух, а в висках колотила кровь.
— Ты в порядке? — Дагур похлопал его по спине.
— Да, в полном, — Рим прекратил попытки сформулировать предупреждение, и кашель с удушьем прошли. Мысли лихорадочно дёрнулись от осознания: ведьма что-то изменила в его мозгу, что он теперь не сможет о ней рассказать. Чёртовы мыслеплёты, проклятые Аманом! — Подавился, наверное…
— Я возьму? — Дагур немедленно притянул к себе одну из тетрадей. — Есть что-то интересное?
— Да нет… — начал было Рим, но на краю зрения мелькнула белая тень. Господин Секель молча сел в кресло рядом с ними. Звуки библиотеки как-то внезапно стихли, и Рим сжался, поняв, что волшебник решил поговорить с ними без чужих ушей.
— Вы поняли, о чём писал ваш приятель? — холодно спросил он у Рима.
— Если честно, только то, что весной что-то случилось, что сильно напугало Махуша.
Тонкие губы Секеля сложились в снисходительную ухмылку.
— И у вас нет идей, что именно случилось?
Рим внезапно почувствовал себя придурком-студентом за экзаменационным столом, когда он уже облажался с билетом и напряжённо ждёт, будет ли экзаменатор его добивать или смилостивится.
— Честно говоря, нет. А у вас?
— Ну… я предполагаю, что в группе вашего приятеля-княжича появились настоящие последователи Хериша, — Секель внимательно смотрел прямо в глаза Рима. — Знаете, такие, про которых мы говорили, перешедшие грань. Мне кажется, на это очевидно намекает сумбурность записей и некоторые записи, где ваш друг обеспокоен, что внимание его… хм… учителя падает на его близких. Иначе я не представляю, что могло напугать адепта запрещённого культа больше, чем вероятность доноса.
— Такого не может быть! — поспешно возразил Рим. Секель снисходительно улыбнулся.
— Тогда чем вы, такой порядочный, благонамеренный и знающий, сможете объяснить эти изменения?
— Это невозможно. Махуш избалованный сумасшедший говнюк, но он не мог опуститься до такого… до такой чудовищной низости и мерзости!
— Вам виднее, — не стал спорить Секель. — Что ж, я свою работу выполнил. Не скажу, что это было сложно, но это определённо было забавно. Давно не сталкивался с подобными вещами. Я уже начал было забывать, в каком городе живу.
— Вы ещё скажите, что наконец-то поверили в Обратный Мейнд, — фыркнул Дагур. — Вы так доказывали, что это миф!
Секель и его одарил презрительным взглядом.
— Те доказательства его существования, что мне доступны, неубедительны. Самое меньшее потому, что в наш век науки со стороны Норнала изучили каждую кочку на обратной стороне Мейнда и не нашли ничего, что можно было бы хотя бы спьяну принять за поселение. Утверждение вашей матери, Дагур, что Обратный Мейнд просто боится показываться мне, я принимаю как абсолютно безумное.
Дагур развёл руками.
— И всё же я всё-таки буду верить маме. Она, к сожалению, всегда оказывается права.
— Твоё право.
— И что мне делать, если ваше мнение верно? — пробормотал Рим. Он обдумал чудовищное предположение библиотекаря, и понял, что если отбросить чувства и мнение Рима о Махуше, как о хорошем человеке, то библиотекарь не так уж и неправ.
Утром пятого дня нового календарного года Рим позвонил от Лармы на кафедру и сказался больным. Он попросил подменить себя на двух экзаменах и обещал на следующий день выйти. После он оделся и отправился искать Китана. Китана Ферта, если точнее. Студент, мейндец, двадцати трёх лет, член коллоквиума Махуша. На взгляд Рима Китан был туповат, да и особой дружбы между ним и Махушем не было. Но Рим решил рискнуть.
Китан жил на старой улице Свечей, заполненной общежитиями Серого Холма. Рим немного удивило, что вечно прогуливающий пары под предлогом работы молодой человек не съехал из общежития. Многие студенты предпочитали жить за стенами Серого холма. Рим их в какой-то степени понимал. Общежитие школы только на бумагах выглядело комфортабельным жильём со всеми удобствами и канализацией. На деле же даже после всех ремонтов в нём постоянно то не было воды, то заводились клопы, а год назад появились крысы. Эти твари, больше ста лет считавшиеся в Мейнде легендой, вернулись и заполонили город. Говорили, что во всём виноваты железные дороги, и возвращения крыс следовала ожидать. Говорили, что вернулось проклятие Крысолова. Особенно в этом усердствовали газетки вроде “Королевских тайн”.
Рим, будучи помоложе, сам писал статьи в одну подобную. За несколько грошей он сочинял про зубастых ящериц в канализации, про водоплавающего дракона в Большом Озере, про водных людей в Туманах и приключение женщины с зубастой вагиной. Последнее он считал своим шедевром. Рим был не очень хорошим писателем — научные статьи давались ему куда лучше — но тогда он превзошел сам себя. Семиполосная статья в трёх частях про похождение обладательницы опасных чресел породила моду на эту тему, а тираж номера с окончанием разошелся меньше, чем за час.
А через неделю после такого успеха их газетку купили “Королевские тайны” и закрыли. Одновременно Эффи сказала, что уходит. Сказала, что она устала от неопределённости, от безденежья и необходимости постоянно чего-то ждать. Римуш не нашел, что ей возразить. Просто помог собрать вещи, пообещал, что не пропадёт без неё и проводил до извозчика. Он сдержал слово и не пропал. Но диссертацию так и не написал.
Найти нужную комнату оказалось не сложно. Вахтёр на проходной посмотрел на удостоверение преподавателя, почесал затылок и сказал, что наверное, Китан живёт на третьем этаже в тридцать седьмой общей комнате. На третьем этаже маленькая большеглазая девочка с эленийскими глазами-вишенками пояснила, что в тридцать седьмой мужчин отродясь не было, что Китан живёт в сорок седьмой, а Рим может зайти и поесть жареного ботата в знак благодарности за зачёт. Рим не смог вспомнить, есть ли у него вообще такая студентка и когда он поставил ей зачёт, и отказался от такой благодарности.
В сорок седьмой комнате дверь оказалась открытой. Зайдя внутрь, Рим обнаружил тело на топчтане в обнимку с заправленным какой-то дрянью кальяном. Кое-как сфокусировав взгляд, тело сообщило, что Китан отправился на зачёт, но не точно, потому что с Нового Года сосед его не видел.
— Так чего гадаешь, где он? — раздражённо спросил Рим. Паренёк развёл руками и затянулся кальяном.
Поиски осложнились. Китан был единственным из списка Махуша, кого Рим мог найти. Но если пропал и он, то никаких зацепок не осталось. Разве что…
— Кто такой Селар знаешь?
— Так это… Он на зачёте!
— На каком зачёте?
— Не знаю. У вас наверное, — студент наконец-то сумел сесть. — Вы же Римуш, да?
— Угу. Где Селар живёт?
— Так это, он к Махушу вроде съехал… Наверное.
— Чего? К какому Махушу?
— Так это, княжичу, — тело сумело даже сфокусировать взгляд и повысить чёткость речи. — Перед новым годом. А потом вернулся. Хер его знает, где он.
Рим открыл рот, потом закрыл.
— У него фамилия не Серал, а Стакеш.
— Серал это кличка. Это что-то с пертежского, типа котика. Ну он типа как котик ласковый и язык мяг…
— Не продолжай, — оборвал его Римуш. Ингу Стакеш, он же Серал. Надо было потрясти этого придурка посильнее. Не видел он Маха!
— Чёт он всем так нужен, — тело не выдержало напряжения и вернулась в горизонтальную позицию.
— Кому ещё?
— А не знаю. Баба какая-то, после неё ещё голова болела. И рыжая такая, стрёмная, глаза как у жопы Тиары.
Значит, королевская ведьма тут уже была.
— Что ещё за рыжая?
— А Аман её знает. Они и Китана искала. Сказала, они трахаются, а я думаю она пиздит, потому что Китан беспросветный членос…
— Так, заткнись, — велел Рим. Тело заткнулось. — Рыжая, говоришь?
— Ага. Во щас недавно заходила. Вроде ничего так девчонка, я бы подумал, что школьница и малолетка, а вблизи баба страшная, я чуть не обделался, её нахуй похоронили и откопали, а потом ещё и выеб…
— Довольно. Где его комната?
— А это… надо мной. Точно такая же, по лестнице только подняться и налево, там коридорчик и третий блок.
— Это не над тобой.
— Правда? А я думал над…
Рим молча вышел из комнаты, оставив тело пытаться сопоставить своё положение в пространстве и местонахождение комнаты Ингу Стакеша.
В этот час в общежитии было почти тихо. Прилежные ученики были на зачётах, а не очень — отсыпались. Рим миновал общую кухню с одинокой загаженной плитой и не менее одиноким студентом, жарящем себе рыбу, и вышел на лестницу. Наверх, потом налево, в аппендикс коридора…
На краю зрения мелькнуло что-то ярко-рыжее, совершенно немыслимое и в обшарпанном общежитии, и в зимнем Мейнде.
Рим наклонился. Внизу, на уровень ниже него, по чугунной спиральной лестнице вниз спускалась маленькая рыжеволосая девушка в старомодном зимнем пальто с пышной юбкой и большим капюшоном. Ореол рыжих волос покачивался на её плечах. На повороте стало видно её лицо и руки. Почти девочка. Рим развернулся и, перепрыгивая через ступеньки, спустился за ней.
Когда он промчался мимо вахтёра и выскочил на невысокое крыльцо общежития, рыжая девочка уже преодолела маленький скверик с неглубоким каналом, отделявшим общежитие от улицы, и садилась в экипаж извозчика.
Рим со всех ног кинулся за ней, но не успел. Он в волнении выскочил прямо на мостовую и преградил путь другому извозчику. Сидящий на водительском месте мужик в глупой железной шапке чуть повернулся, когда Рим влез в его машину, и недовольно пробурчал:
— Не уверен, что вам сюда, баха.
— Если успеешь догнать тот экипаж, заплачу по тройному счётчику, — пообещал Рим, падая на диван и кое-как захлопывая дверцу.
Водитель молча отвернулся и направил свою машину в указанном направлении. Рим пожалел, что сел на задний диван. Надо было выбрать пассажирское место справа от водителя, тогда ему не надо было бы сидеть в дурацкой позе, вытянув вперёд шею и давая указания извозчику, куда поворачивать и за кем следить.
Экипаж, в котором уехала рыженькая девочка, ничем не отличался от сотен других, колесивших по Мейнду. Риму несколько раз казалось, что они отстали, но его водитель оказался смышлёным и три раза выходил на след цели. Но удача не может быть вечной, и около норнальского вокзала они попали в затор из десятков машин и двух трамваев. Рим вытянул шею, и увидел, что их цель проскочила между двумя трамваями и уехала, а в свободном проезде тотчас же нос в нос упёрлись две машины, и оба извозчика отказались уступать другому дорогу. Поднялся невообразимый шум из потрескивающих мино-моторов и вопящих клаксонов.
— Мы потеряли их, баха, — сообщил водитель. В его голосе Римушу послышалась досада. Он посмотрел на счётчик, удивился, что накрутило так мало и достал бумажник.
— Держи, как обещал.
Извозчик молча забрал деньги, взяв купюру тремя пальцами.
— Довези меня до Нового Двора, а там… посмотрим. Я скажу, куда.
— Вы уверены в маршруте, баха?
— Да, разумеется, уверен. Езжай, — Рим в раздражении откинулся на диван и достал блокнот. Всё случившееся было необходимо записать.
Сначала он аккуратно вписал прозвище Ингу и то, что тот, как оказывается, тоже был в культе. В душе Рима поднялась волна гнева. Какой-то глупый студент удостоился чести быть посвященным в тайну. Своей сестре Махуш тоже всё рассказал, а ему нет.
Рим закрыл глаза и медленно досчитал до тридцати. Экипаж несколько раз повернул. Решив, что разум немного очистился от гнева, Рим снова взялся за карандаш. Ингу следует допросить и пригрозить ему разоблачением, если не развяжет язык. И выяснить, что случилось с Китаном, который не появлялся в общежитии с нового года. Точнее, сначала проверить информацию от той орясины из комнаты, а потом уже приступать к конкретным поискам.
Рим по привычке послюнявил грифель. Он подумал, уж не стали ли Махуш и его сестра пищей для приспешников Хериша. От этой мысли внутри всё похолодело. Даже ногам стало очень холодно, как будто зимний мороз враз выморозил его тёплые ботинки с шерстяными стельками. Да, если Секель не ошибся, культисты приводили… жертв на свои сборища. Могли ли провинившиеся или те, кто не смог привести достойную… жертву, расплатиться своей жизнь? Или могли ли культисты похитить Меру, а Махуш от горя уйти следом?
Всё возможно. Рим сунул карандаш в корешок записной книжки и убрал её в карман.
— Так, мы приехали? — он поднял голову и оглянулся.
— Почти, баха. Ещё один мост, и будем на месте.
— Хорошо… Стой, что ещё за мост? Мы уже проехали мост, — Рим открыл окошко и выглянул наружу. Они катились по Менду, вот только этот Мейнд был сер, обветшал и безлюден. Экипж двигался по совершенно пустой улице, без машин, трамваев и даже людей. Только горели голубоватым цветом фонари. Над мостовой стелился сизый безвкусный туман. Рим открыл рот. Когда он садился в экипаж, был полдень, и тумана не было. Извечный огонь разогнал мейндские облака, и давал много света.
Мимо проплыл старомодный дом с кирпичными колоннами и совершенно пустыми окнами. Риму стало не по себе.
— Куда ты меня завёз? — он пожалел, что не взял с собой кинжал. У него был один, лежал в шкафу. Он даже умел им обращаться, пусть и его наставник, прошлый преподаватель этики, до Макдары, советовал Риму без нужды оружие не трогать. Как бы кинжал пригодился сейчас! Его завезли в какой-то убогий старый район, где наверняка живут разбойники и грабители, а это их сообщник, привозящий им жертв.
— Я же говорил, вам не сюда, баха, — прогудел водитель. Рим посмотрел на него и обомлел от ужаса, заметив мелкнувший в смотровом зеркальце жёлтый глаз в окружении чёрной чешуи.
— Остановись немедленно, я никуда не еду! — завопил Рим.
— Уверены, баха? — Водитель оглянулся, и под старомодной железной шапкой показался длинный чёрный клюв и два круглых птичьих глаза.
Римуш завопил от ужаса. Извозчик раскрыл клюв, показав узкий розовый язык внутри. Рим дёрнул за ручку дверцы, вывалился из экипажа на ходу и шлепнулся на мостовую. Тело отозвалось дикой болью. Но страх оказался сильнее. Римуш вскочил на ноги и отбежал от машины. Дверца медленно закрылась. Водитель высунул в окно длинный клюв и щёлкнул им. Под капотом вспыхнуло белым мино-ядро, и Рим отметил про себя, что так не должно быть. Ядро всегда вспыхивает синим, как молнии Океана на краю земли. Экипаж неторопливо покатился вперёд и растворился в тумане.
Рим заплакал. Он слёзно поблагодарил Тиару и Ахито, что легко отделался. Потом, уняв рвущиеся из груди рыдания, оглянулся, чтобы понять, где очутился, но лишь понял, что его радость была преждевременной.
Он по-прежнему был в каком-то ужасно старом и неухоженном квартале Мейнда. Широкий тротуар и новенькую каменную мостовую окружали старые и угрюмые дома. Римуш не был любителем истории, но узнавал некоторые стили. Ямира до того, как нашла более удобного и состоятельного жениха, а он встретил Эффи, рассказывала ему многое об архитектуре города. Кое-что застряло в его голове. Вот кирпичный фасад с витыми полуколоннами. Дому двести лет, такие строили ещё до Чумы. Вот прогнивший деревянный фасад с разбитыми окнами. Его построили семьдесят лет назад в разгар моды на всё эленийское, но деревянные дома оказались слишком требовательны к влажным мейндским зимам, и их быстро посносили. Вот дом с высоким крыльцом и чахлым полисадом. Такие строили при бабке королевы Эллин. В детстве он с семьёй жили в таком. Их ещё можно найти за северным вокзалом, вдоль старых каналов.
Вот слепой темный дом, чьим саманным стенам требовалась побелка. Такие Рим в городе вообще никогда не видел.
На всех домах лежала печать запустения. Даже у тех, в чьих окнах уцелели ставни и стёкла, не светился огонь, фасады облезли и требовали ремонта. Часть лишилась даже дверей. Из признаков жизни на этой странной улице был лишь Рим и горящие унылым белёсым цветом фонари. Эти фонари тоже был истранными, старыми, ржавыми, поломанными и самых разных форм. Не было даже ветра. Туман неподвижно висел над мостовой. Рим поднял воротник и снова вспомнил свой кинжал. Он оглянулся назад, в сторону, куда уехал чудовищный экипаж и его чудовищный водитель. Ни звука. Рим слышал только своё дыхание и шелест шагов.
— Тиара хранит меня. Дочь огня разгонит тьму. Круг танца — круг жизни. Огонь Амазды хранит мою душу, и изгонит тьму Амана. Тьма не имеет власти надо мной, — дрожащим голосом прокричал он и осенил себя солнечным кругом. Римуш никогда не был поклонником Тиары. Солнечная танцовщица — это что-то про Элени, про их уточённость и чувственность, или про Альдари, их неистовость и летние засухи. Или вовсе что-то страстное и таинственное, как нагие полногрудые статуи из Пертежа. В Мейнде любили Анахиту, тихую и дающую жизнь. А Тиара… Теперь Рим в неё верил искренне и от всего сердца, ибо кто, как не она разгонит среди бела дня колдовской мрак.
И Солнечная Танцовщица услышала его молитву.
Туман, словно испугавшись, истял. Впереди показалась дорога и зарево ночного Мейнда. Он оглянулся. Позади него туман тоже стремительно пропадал. Рим увидел, что мостовая всего в трёх десятках шагов от него упирается в набережную и переходит в крутой горбатый мост. Наверху моста стоял экипаж. Рим не мог его разглядеть, но почему-то был уверен, что это именно тот, откуда он только что едва спасся.
— Амазда хранит меня. Амазда защитит меня. Амазда ведёт меня, — громко прокричал Рим и пошел вперёд к зареву.
Улица тянулась бесконечно долго. Рим шел по ровной мостовой и взывал к Амазде. Когда слова закончились, он принялся петь все гимны, какие помнил. Помнил он немного, и поэтому начал придумывать воззвания сам. Тиара, Элени, Тукас, Ашураш, всеблагая Анахито, Амазда, Великий Мудрый, всесоздатель, всемудрый, всеблагой, всепрекрасный, безгрешный, всемогущий, Законы Мира, в конце концов, бездушные, но неумолимые. А он песчинка, которой не должно быть здесь, а значит, Законы должны вернуть его туда, где ему быть положено.
Между домами стали появляться пустые клочки земли. Иногда можно было разглядеть в темноте руины стен и обломки досок. А улица всё не заканчивалась.
У него начали болеть ноги. Сколько ещё идти? Рим был готов поклясться, что он уже мог бы дойти до Серого Холма, если бы по-прежнему был в Мейнде. Как бы он хотел очутиться дома!
Рим сделал шаг и увидел свой подъезд.
Дом был точь-в-точь, как тот, где жил он. Вот короткий навес над дверью. Вот старые безыскусные изразцы на наличнике. Вот затёрная дверная ручка. Дверь старая, красивая, двустворчатая, с вырезанным на верхней секции лицом человека-змея. А ручка новая, некрасивая, дешевая. Вот стёртая ступень-порожек из белого камня, вот вбитая в неё приступка для срезки грязи с подошв. Вот крючок, чтобы было удобнее повесить зонт. Вот просевший тротуар, где после каждого дождя или тумана собирается лужа.
Он был перед своим домом. Только дом этот был так же безжизненен и заброшен, как и вся улица.
Входная дверь вздрогнула. Дом задрожал и загудел, как большой колокол. Рим отступил на шаг и попытался убежать, но смог только сделать два шага на онемевших от ужаса ногах. Дверь разлетелась щепками и изнутри, согнувшись в три погибели, вылез длинный, неестественно вытянутый тощий рыцарь в белом плаще с ржавым мечом. Его лицо было гневной маской с распахнутым в безмолвном крике ртом. Несмотря на гримасу и чёрные провалы глаз, Римуш узнал его. Кадм Арзум, его сосед.
“Я вас ненавижу!” пронеслось над безмолвной улицей. Рыцарь закричал и замахнулся мечом. Рим в ужасе бросился прочь. Он бежал так быстро, как никогда в жизни. Он мчался по пустой улице, неловко подбрасывая колени, а его сердце бешено колотилось. Воздух в лёгких быстро закончился, и он задыхался, беззвучно вопя. Позади бушевала тварь, прикидывающаяся орденцем. Она вопила и ревела, размахивая своим мечом. Ржавое железо проносилось над головой Рима. Он чудом уворачивался и бежал. А улица всё не кончалась, и он пришел в отчаяние. Его нога подвернулась и он покатился по мостовой. Рядом звякнула сталь о камень. Он перевернулся на спину как раз для того, чтобы увидеть, как искаженное чудовище встало над ним и замахнулось мечом. Вдали раздалось карканье, и Рим заплакал от ужаса. Слёзы брызнули из глаз таким потоком, словно копились там годами. Они жгли щёки, мгновенно заполнили нос и рот. Он едва успел выдавить из себя имя Великого Мудрого. На молитву его уже не хватило. Только на страстное, на горящее желание вырываться из этого кошмара.
Что-то схватило его за шиворот и протащило по мостовой. Тишина закончилась, и на уши Рима навалился оглушительный шум ночного Мейнда. Звенели колокольчики извозчиков, где-то цокали копыта. В глаза ударил яркий свет фонарей и витрин. Он с шумом вздохнул и схватился за впившийся в шею воротник.
— Римуш, это вы? — Кто-то схватил его за плечо и потянул наверх. — Вы в порядке?
Он с трудом, чуть не завалившись обратно, поднялся на ноги. Всё тело болело, а глаза резало светом. Он кое-как проморгался и сумел увидеть, что хозяйкой голоса была высокая молодая женщина в немного старомодном зимнем приталенном пальто и мяленькой шляпке-котелке. Аккуратно свёрнутые в кольца косы обрамляли простоватое, но симпатичное лицо.
— Я… — Он где-то видел это лицо.
— Шерал. Я сестра Дагура. Мы с вами виделись в школе.
— Точно, вы сестра Дага. Простите, я забыл, я…
— Вы в порядке? Вы не расшибли голову?
— Нет, вроде нет… А что случилось?
Шерал удивлённо уставилась на него в ответ.
— Не знаю, я увидела, что вы валяетесь на мостовой и не можете встать. Я подумала, что вас избили. После всех этих событий с восстанием… я подумала, что каким-то молодчикам, которые слишком боятся настоящих кетеков, не понравилось ваше лицо.
— А, нет. Просто… я последние дни слишком много работаю, наверное, устал и упал, — Римуш осознавал, какую чушь несёт, но не мог остановиться.
— Вам бы к врачу, — покачала головой Шерал.
Рим оглянулся. Он был в Мейнде, никаких сомнений. В самом настоящем Мейнде, где-то в районе Ратуши. Шерал подтвердила его догадки.
— Я только с работы. Иду, и вижу, что вы лежите. Так рядом с Новым Двором! Тут рядом храм, может быть, зайдём туда?
— Нет-нет, — Рим замотал головой. — Я вернусь домой и отосплюсь. Завтра у меня свободный день, не надо никуда спешить. А вы идите. Вы, наверное, тоже с работы…
— Нет. Так дело не пойдёт. Я вас провожу домой, а вы пообещаете, что сходите к врачу и отдохнёте, — твёрдо сказала Шерал, и Рим смог отделаться от неё только когда трамвай подъехала к его дому.
— Я скажу Дагуру, чтобы он за вами проследил, — пообещала напоследок Шерал. Риму пришлось ещё раз пообещать ей и отдых, и врача, и заботу о себе, и только после этого она отпустила его руку, и он спрыгнул на тротуар.
В парадной было светло, сухо и тихо. Рим кое-как поднялся к себе. На последнем пролёте его обогнал Кадм Арзум. Рыцарь, прямой, как палка, в белом мундире, держал в руках бумажный пакет с покупками, а свободной рукой искал в кармане ключи. Рим невольно задумался, который час. Он открыл рот, чтобы спросить об этом соседа, но вместо этого зачем-то сказал.
— Кадм, я не кетек. Мой дед им был, а я просто похож. Правда. Я всю жизнь прожил в Мейнде и никому не делал зла. Не надо меня ненавидеть. Пожалуйста!
Орденец оглянулся на него. Он выглядел очень усталым, а под глазами появились тени.
— К чему это вы?
— Я знаю, что вы меня ненавидите. Вы… вы наверное потеряли во время войны и осады близкого человека? Или… Я… извините, несу чушь. Я не делал никому ничего плохого. А вы меня ненавидите. Мне тяжело с этим жить. Пожалуйста, поймите, я не делал вам ничего плохого, чтобы ваше братство меня ненавидело.
— Моё братство? — Кадм словно с трудом осознал эту мысль. Потом подавил зевок и кивнул. — Дело не в братстве, Римуш. Откровенность за откровенность, хорошо? — Кадм достал ключи. — Братство тут ни причём. Они просто убили всю мою семью. Отца, мать, маленького брата. Так вот, мне плевать, кто твои предки и сколько они жили в Мейнде. Пока я не начал убивать тебе подобных на улицах — это моё дело и более никого не касается.
Орденец с шумом выдохнул. Потом его лицо расслабилось и стало очень грустным.
— Я не собираюсь доставлять тебе неприятностей, даю слово, Рим. Мой разум осознаёт, что я не прав, но сердце разуму не подчиняется. Но… мои мысли это мои мысли. Спокойной ночи.
Кадм вошел в квартиру и закрыл дверь. Лязгнул внутренний замок. Рим медленно открыл свою дверь и зашел внутрь. Потом так же медленно дверь закрыл. Он прислушался к происходящему вокруг, но не услышал ничего, кроме звенящей тишины и далёкого звонка трамваев.