Тетушка вышла пить чай, когда в квартиру уже завалился Сид: хромающий, перевязанный, весь в пластырях. Спросил разрешения сесть за общий стол, тётка хмыкнула:
— Я тебе когда-нибудь запрещала? — а затем, бросив взгляд на его лицо, спросила. — Это где вас так вчера? Неужели англичашки? По радио говорили, что на улицах драка была.
— Они самые, — кивнул Сид. — Кто-то остервенение учинил, лезли, как зомби из фильмов. Эльдар Матвеич даже шмальнул в одного — без толку. Сирены только помогли.
— Шмальнул? — насторожилась тётушка.
— В ногу. Жандарм рядом стоял, ничего не сказал.
Я добавил:
— А перед сообщил, что дали распоряжение «не стрелять». Видимо — какие-то игры подковерные.
— Демидовы, наверное, — кивнула Мариэтта Генриховна. — Они ж в последние годы все оружейные заводы на севере под себя подмяли. А с Англией у нас переговоры о границах в Зеленогорье и в Африке, вот и хотят подогреть ситуацию, чтобы государство побольше у них заказало.
Я решил узнать подробнее.
— Тётя, ты, напомни, за границей где была?
— Да я ж невыездная долго была, только в колониях и союзных. Ну... на Аляске, она тогда наша была, на Филиппинах. Которых в Петрины переименовали. Ещё до того, как они о независимости объявили. А, ну, в Греции десять лет назад, в Сербии. А сейчас обросла народом — всё-таки, пятнадцать душ уже, куда я уеду. Своих детей нет, так эти охламоны вместо... У Ленки вон двоюродная на сносях — опять подарок барский готовить.
А дальше началось то, по чему я в какой-то мере даже соскучился: легендарные «разговоры на кухне», которые встречались мне во всех возможных мирах, при любом возможном политическом и социальном строе. Тётушка немного рассказала про своих крепостных: почти все проживали в Верх-Исетске, только одна семья на окраинах. Про то, что всем старалась дать образование и помочь с жилплощадью.
— Сейчас вашему брату, Исидор, хорошо — тебе и семья помогает, и баре, и Дворянский дом, и государство, и у картелей программы социальные. Пенсия на пять лет раньше нашей. Отработка всего два часа в сутки.
«Исидор» — с небольшим удивлением я отметил, что совсем не предполагал такое полное имя у своего камердинера. Он же немного неуверенно вступил в дискуссию:
— Десятина... Смена жилья при переезде барина.
— Повозмущайся мне! — тётка впервые, похоже, подняла голос. — Ты знаешь, сколько я налогов плачу? У меня у некоторых мещан знакомых дом богаче уставлен, чем у меня. Льготные продукты малоимущим.
— Наказания суровей... Ну, и как некоторые баре зверствуют, тоже знаете.
— Знаю, — поморщилась тётушка. — Ну, мы же не Демидовы какие-нибудь. Не Козицкие. И твоя хозяйка, Валентина Альбертовна — тоже.
— И я это очень ценю, — Сид в характерном жесте приложил руку к груди, но тут же поморщился от боли в ребре. — Болит, зараза!
Тётушка посмотрела на эту картину с сожалением, потом полезла в телефон.
— Вася? Свободный? У тебя же на этой неделе вообще часов отработки не было? Свободен? Задачка есть. Тут у меня племяш, а у него комардин раненый, да ещё машина в ремонте. В аэропорт доставишь?
Кивнула и продолжила:
— Ну, собирайтесь. Васька поможет.
Вещи мои уже были собраны, поэтому затягивать не стали. Васька, живущий на первом этаже, оказался коренастым и слегка лысым мужичком лет сорока, улыбчивым, но приветствовал сухо. В дороге разговорились: выяснилось, что он управляющий магазинчика электронных девайсов, записанного на тётушку.
— В этом году слабые продажи, цены на конвейерную электронику поднялись, кризис поставок редкоземельных. А камнерезы нарасхват, все на военку выходят. Да и стоят аппараты вроде «Циммера» — впятеро дороже обычных. Вот вы отучитесь... Как у вас, Эльдар Матвеич, с учёбой-то?
Сказал он и осёкся, видимо, понял, почему мы едем в аэропорт, и что сморозил глупость. Но тут же исправился.
— Ну и ладно. Осенью в московских или питерских вузах попробуете. Там, конечно, и конкурс выше, и учат хуже, зато ближе к дому. Вы по стопам отца не думали идти?
— В каком смысле? — осторожно спросил я.
— Ну... он же у вас, насколько знаю, кризисный менеджер в ПУГК? Или сменил уже работу?
— Поволжско-Уральский Газовый Картель, да, — выручил меня Сид. — Где находится Матвей Генрихович — неизвестно. Где-то в колониях, судя по всему.
— Общается только письмами пару раз в году, — добавил я.
Надо будет почитать биографию отца. Наверняка что-то есть в открытых источниках, подумалось мне. Пока ехал, соображал, что скажу матери по прилёту: следовало одновременно и объяснить, почему многого не знаю и не понимаю, и показать себя адекватным, чтобы не спихнули в какое-нибудь закрытое лечебное заведение. Хотя я знал, что психушка — не конец. Переселение сознания — это всегда немного безумие. За несколько сотен жизней мне случалось побывать и в них, и в тюрьмах, и даже в пыточных у безумных учёных. Но если есть возможность избежать, то я бы предпочёл ею воспользоваться.
Снаружи было прохладно: в районе плюс десяти, и я первый раз увидел работающую печку в салоне авто. Всё же, несмотря на глобальное потепление, это был февраль на Урале. Вокруг возвышались леса: в основном, лиственные и в основном с голыми ветвями, но на многих уже виднелись зелёные почки, а лесная подстилка и кустарники и вовсе, похоже, не расставались с листьями на зиму. Вскоре широкая трасса от города закончилась, и показался «Арамиль» — местный аэропорт. Мы свернули на парковку для «ВИПов», для чего пришлось предъявить паспорт, Василий взял сумки и повёл к вестибюлю.
Огромное здание было стилизовано под кирпичную горнозаводскую архитектуру, а внутри, как это обычно бывает, разделялось на несколько зон. Тут же подбежало четверо — трое парней и весьма симпатичная девушка. Никаких особых процедур досмотра не было. Вежливо спросили про оружие и наклеили пломбу на дуло, выдали распечатанные с переносного принтера билеты, а затем принялись регистрировать багаж. Василий передал наши сумки носильщику, распрощался, и нас отправили в зал для почётных гостей.
— Камердинерам тоже можно, — пояснил Сид. — До одного человека на рейс.
Зал оказался похожим на приличный ресторан: со столиками, к которым тут же поднесли какие-то маленькие закуски и воду в пластиковой бутылке. До вылета оставалось ещё около часа, и я решил продолжить разговор, начатый на кухне.
— Слушай, только сейчас сообразил. А ты у меня единственный крепостной, или есть ещё?
Сид усмехнулся.
— Не единственный, но первый. С четырнадцати. На восемнадцатилетие тебе папаша ещё пятерых отписал. Правда, одного из деревни ты проиграл в стрелялках. И что-то говорил про то, что проиграл ещё одну... эту, Ануку, девочку-эскимоску.
— Кому проиграл? — насторожился я.
— Понятно кому — однокурсникам своим. Бывшим уже теперь. Спасибо, что меня хоть не заложили.
Снова нахлынули флеш-бэки. Экран компьютера, то есть — рихнера. Какая-то примитивная стрелялка от первого лица, с мультяшными мифологическими существами или вроде того. Довольная морда Игоря Антуанеску, спросившего: «Ну, кого отдашь?»
И, как я вспомнил, я не отдал никого. Судя по всему, потому и случилась вся дальнейшая травля и побои — мой предшественник проявил неожиданную твёрдость характера и отказался отдавать — точнее, продавать ниже рыночной цены своих крепостных.
Рука инстинктивно потянулась к мобильнику. Сид подсказал:
— Да, там в кошельке должна быть кнопка «Свой Двор». Пару лет назад глобальную общественную сеть сделали. Правда, нормально работает только в столицах.
Не без труда нашёл запрятанную кнопку. Спустя пару секунд открылось окно следующего содержания:
«Помещик: Циммер Эльдар Матвеевич. Статус: Мельчайший (неимущий). Число душ: пятеро. Общая рыночная стоимость душ — 18640 р. Список:
— Макшеин Исидор Васильев, рейтинг — 4,89, 22 г., г. Москва, русский, среднее обр.
— Сергеева Зинаида Сергеева, рейтинг — 3,27, 72 г., г. Москва, русская, среднее проф. обр. (пенс.)
— Анканатун Анука, рейтинг — 0, 14 л., Зеленогорский край, Тунумиитская обл., Кристаллогорский уезд, эскимос, без обр.
— Анканатун Киргина, рейтинг — 4,2, 46 л., Зеленогорский край, Тунумиитская обл., Кристаллогорский уезд, общ. Нануй, эскимос, без обр.
— Бертранд Эрнест Рамосов, рейтинг — 4,1, 62 г., Петриноостровский край, Лузонская обл., Лусенский уезд, г. Лусена, тагал, высшее обр. (пенс.)»
Ниже — «Биржа вашего Дворянского дома (Московский): недоступно. Нет связи. Запросить выписку?»
Нажал на первую ссылку и провалился в досье Сида. Там была куча характеристик — холост, группа крови, заболевания, непонятный, но показавшийся знакомым параметр «сенситивность» — 0,02%, большая кнопка, а также полученный доход за месяц и за всё время. Стояла и весьма сомнительная графа «Рыночная стоимость — 8056 р.». Ниже был ещё ряд кнопок. «Заполнить табель», «Вознаградить», «Пожаловаться», «Выписать вольную (выкуп)».
— Неимущий, значит, — хмыкнул я. — Звучит не очень.
— Значит, что меньше десяти. Как и у девяти из десяти у твоего сословия. На четыре миллиона дворян — сто двадцать миллионов крепостных, примерно один к тридцати. У кого-то пять, но у кого-то — сотни тысяч.
— Кто они? — спросил я Сида, указав на список в мобильнике.
— Сергеева — учительница по французскому твоего отца, да и тебя в детстве учила. Хорошая женщина, на пенсии, живёт в Бирюлёво. Умная, но слегка... выпивает, прямо скажу. Сына похоронила. Но иногда репетитурствует, в прошлом году какие-то копейки десятины перечисляла. Она на пенсии, так что уже формально вольная, если ты об этом, просто осталась закреплена.
— А эти, из Зеленогорья и Филиппин. Что ж так раскидало?
— Дед твой по отцу Генрих Кристофорович в награду от Императора за военные подвиги получил четыре владения: в Подольске, куда мы и мчим, на Чукотке одну деревню, в Зеленогорском крае, на севере самом, где тундра и на острове Лузон, Петринские острова, они же Филиппины. От чукотского имения он при жизни ещё избавился, чтобы детям на обучение хватило. На Филиппинах ещё твой батюшка хозяйничал, там небольшая рамбутановая плантация была, но потом местный Дворянский Дом всё выкупил. Сейчас в крепостных остались только управляющие — вот тебе одного пенсионера и приписал, бывший бухгалтер, сейчас математику в школе преподаёт.
— То есть работающий? А почему тогда десятины ноль за год?
— Ха, не, барин, ты точно.. не с нашей планеты, — Сид достаточно громко поставил стакан из-под фруктового нектара на стол. — Потому что это Петрины. У них после бунтов в девяностые льготы у крепостных, все налоги идут в губернскую казну на эти... инфраструктурные проекты. Иногда только при сверхприбылях Дома перечисляют дивиденты, ну, как с акциями, копейки. К тому же этому мужику уже за шестьдесят, там и в наших губерниях льготы полагаются.
— Хорошо, допустим. А Зеленогорье. Ты сказал — тундра?
— О, да. Эти двое мамонтоводы.
Сид прищурился, словно проверял и собирался насладиться моей реакцией.
— Мамонто... что?! Мамонтоводы? Они же вымерли?
— Ага. В шестнадцатом веке ещё, считалось, что вымерли окончательно в Зеленогорье. Но в 1940-ых нашли на острове Врубеля последнюю популяцию, двадцать штук. Сейчас расплодили, уже около сотни фермерств, в основном инуитам отданных. Одним из них владеет ваш батюшка, всего человек пятнадцать там. Вот, двух, мать и девушку, приписал к тебе на восемнадцатилетие.
— Понял. Круто, конечно. Но почему именно их?
— А ты загляни в профили. У девочки сенситивность выше средней среди наших дворян чуть ли не втрое. У северных народностей очень распространена такая аномалия. Как и у японцев, как и у антарктических. Эту девочку бы по-хорошему вывезти да обучить на сенситива... О, смотри!
Сид понизил голос и указал куда-то в толпу. Там я увидел роскошную женщину лет сорока в коктейльном платье без бретелек, с пышной, буквально готовой выскочить из декольте грудью. Признаться, грудь была первым, что я заметил. но после взгляд упал на небольшое, меньше кошки существо, сидящее на плече. Сперва я принял его за странного попугая, но секунду спустя холодок пробежал у меня по спине.
Я разглядел четыре когтистые лапки и тонкие перистые крылья затейливой расцветки. Морда напоминала одновременно и птичью и звериную. Когда женщина поровнялась с нашим столиком, животное в упор посмотрело на меня, приподняло крылья и выдало громкую, затейливую трель, похожую на голос мармозеток.
— Грифон, — подтвердил мою догадку Сид. — Новозеландский карликовый, если не путаю. Очень редкий, В Австралии, вроде бы, такие не водятся.
Мамонты... Грифоны. Я надеялся, что мир окажется несколько проще и понятней. Но ждать этого, похоже не приходилось.
Остаток времени я провёл, читая переписку бывшего хозяина моего тела. Обнаружилось письмо от управляющего моего деда по матери, Альберта Эльдаровича. Там говорилось о передаче в подарок некоего Ивана Абрамова — молодого сельского фельдшера где-то из-под Казани. Спросил про него у камердинера, тот ответил:
— Вот, его-то ты, барь, своему однокуру и проиграл. Тебе дед его на восемнадцать лет от сердца оторвал, отписал в подарок. А ты его в «Охоту на динозавров» проиграл. Через пару месяцев после получения. Не видел лично, но крепостной дорогой был, стоил шесть шестьсот с копейками. Этот твой приятель его потом работать в какую-то лабораторию секретную пристроил.
— Да уж. Приятель.
Мысленно пожурил своего реципиента за расточительство и продолжил разгребать переписку. Нашёл старые письма и от той старушки-крепостной, Зинаиды Сергеевой. Писала учтиво и на «вы», каясь в маленьких отчислениях, на что Эльдар Циммер отвечал, что ничего страшного, и вообще, мол, потерпите ещё пару лет и отпущу с вольной и дополнительной пенсией от Дворянского Дома. Пришлось мысленно поставить галочку в задании — накопить денег для старушки. Пусть поживёт перед кончиной мира несколько лет как свободный человек.
Переписка с Бертрандом Эрнестом состояла из одного письма, написанным на жутком русском языке. То ли знания имперского наречия у пожилого филиппинца были не очень, то ли письмо прошло через какой-то очень плохой автопереводчик. Про мать и дочь Анаканатун было только несколько скучных писем из Зеленогорского Дворянского Дома — про порядок начислений и про изменения в профиле — измерении сенситивности со сложной медицинской картой и изменении рыночной стоимости. У Ануки оказалось 6,7 процента.
От «рыночной стоимости» и других крепостных пережитков до сих пор меня немного передёргивало. Во всех прожитых жизнях подобные виды государственного устройства я встречал всего пару раз, и то, в каких-то очень отсталых или постапокалиптических обществах.
Но чтобы торговля крепостными велась через мобильное приложение? Чтобы судьбы людей разыгрывались в дуэлях в компьютерные стрелялки? Здесь всё, с одной стороны, напоминало утопию, а с другой, что-то такое жуткое и неестественное для человеческой природы. Если бы я не знал про существование магии, то подумал, что Верховный Секатор призвал меня для уничтожении мира именно по этой причине.
Ничего, придёт ещё мой час. Для начала надо прожить здесь несколько лет или десятилетий и я найду истинную ахиллесову пяту этой реальности.
После я нашёл ещё в переписке парочку интересных цепочек писем: с девушками из женского факультета, который тоже был в Камнерезном Университете, только в другом здании, но решил оставить их на потом, на сладкое.
Время вылета приближалось, и я, перекинувшись ещё парой фраз с Сидом, решил посетить «кабинет задумчивости», как называл его давно мой приятель.
Наверное, можно догадаться, зачем я упомянул этот эпизод. В туалете со мной произошла первая моя встреча с врагом.
Это был Игорь Антуанеску с крепким мужичком-азиатом лет тридцати. Оба в чёрных сюртуках, словно только что вышли из того актового зала, где я реинкарнировался. Я заметил их пару краем глаза, когда заходил в кабинку и было уже поздно пытаться убежать. Собственно, я и не планировал убегать. Но для начала, всё же, воспользовался удобствами.
— Ну что, вот мы и встретились, бамбино, — тихо сказал Игорь, подойдя вплотную к тонкой деревянной дверке. — Цим-циммер, да? Что, снова спрятался, как и в тот раз? Снова бить тебя, да? Думаешь, убежишь в Москву свою?
Тот раз... Простая фраза оказалась такой хлёсткой и обидной, что отмирающий разум моего предшественника снова выдал череду болезненных кадров. Мраморный пол туалета — только другого, в универе. Зеркала, писсуары. Запахи. Четвёрка парней и стоящий в дверях Игорь. «Не бейте по лицу, иначе скажут, что это я». Чьи-то руки на шивороте, приближающееся очко унитаза...
Игорь не унимался.
— Про Общество что-то новое узнал, а? Расскажешь? Ты хороший рассказчик.
Я прогнал все эти флешбэки. Промолчал, у меня не было привычки говорить через туалетную дверь. В ответ в косяк моей кабинки врезался кулак, едва не сорвавший щеколду.
— Эй? Ты что, охренел молчать, когда с тобой Антуанеску разговаривает? Ты, падаль немецкая. Ты же понимаешь, что рано или поздно тебе придётся выходить!
Звякнула застёжка моих брюк. Дверь кабинки распахнулась, срывая с петли защёлку и врезав кому-то прямо по переносице. Это оказался сопровождающий Игоря. Он схватился за нос, а я развернулся сзади, дёрнул за ворот сюртука, поставил подножку и уложил на пол. На этом мои силы почти иссякли — умения ещё оставались в памяти, но организм не был готов к таким внезапностям. Но Игорь на миг растерялся: видно было по глазам, что не ожидал такого. Испуг изменил его лицо с физиономии богемного бандюгана-тусовщика на лицо обычного смазливого мальчика-мажора. Мордоворот уже поднимался, но я, не разворачиваясь, врезал ему каблуком ботинком прямо в переносицу и пошёл прямо на Игоря.
— Тебя лишить передних зубов или пальца? — спросил я. — Могу и глаза, но больно уж они у тебя красивые.
— Ах ты!... Да как? — Игорь сделал шаг назад, затем другой, но остановился и истерично полез в карман. — Ладно, если не хочешь, придётся потратить...
В руке у него лежал короткий, меньше ладони шириной каменный кинжал с врезанными в грань лезвия прозрачными кристаллами.
Резкая, отрывистая песня, похожая на скандинавский металл, полилась у него из горла, и я почувствовал, что все мои мышцы деревенеют, слова застревают в горле, становится тяжело дышать, а глазные яблоки тяжелеют, словно под веки залили свинца.