— Сделай нам, Рональд, два по как всегда, — сказал Лёня.
Рональд снова кивнул, поставил перед ними две стопки, наполнил их из нестандартной бутылки. Достал из холодильника упаковку крабовых палочек.
— Будем, — сказал Лёня и двумя пальчиками взял стопку.
— На здоровье, — сказал продавец.
Пока Лёня расплачивался, Плющ стоял на пороге и жмурился.
— Ну как?
— Нормально. Даже вкусно. А что это было?
— Это ворованный коньяк из Приднестровья. «Квинт». И стоит, между прочим, как ваша балованная «Лидочка».
Плющ усмехнулся:
— Так есть, оказывается, жизнь на Марсе. И с фаршем этим холодным, из минтая, ты классно придумал. А давай, Пац, постоим, покурим.
— Да курите, ради Бога.
Плющ презрительно выкатил нижнюю губу, сказал высоким голосом:
— Неужели Плющик будет стоять просто так, и курить, как поц. Ой, извини.
— Ничего, — сказал Лёня и нырнул в магазин.
— Понимаешь, Лёня, — сказал Плющ, принимая стопку, — у меня жизнь високосная.
— Это как?
— А сколько я ни проживу, это будет на один день больше. Такой подарок. Уж не знаю, за что.
«Как бы этот день не оказался сегодняшним, — подумал Лёня и внимательно посмотрел на Плюща. — Да нет, ничего, порозовел даже, повело немного, но это от солнца».
— Зайдёмте в магазин. Я вас представлю.
— Рональд, — торжественно сказал Пац. — Константин Дмитриевич будет захаживать в ближайшее время. Ему — как мне. О’кей?
— Говно вопрос, — кивнул Рональд.
— Это детская, — показывал Леня, — туда можно не заходить. Вот здесь, — он приоткрыл дверь, — вы будете спать, как белый человек. Кровать двуспальная. Тёлок водить можно, но только осторожно.
Плющ понимающе кивнул.
— А это гостиная. Диван. Телевизор. Книжек, правда, почти нет. Все дома.
— Я, Лёня, книжек не читаю, — горделиво сказал Плющ. — Там буковки маленькие. Лучше скажи мне, Пац, кто написал: «И беспамятство клюкою мне грозит из-за угла?»
Лёня пожал плечами:
— Наверное, Пушкин. А что?
— А то, что мне этого достаточно. Зачем мне книжки?..
«Надо же, трезвый совсем», — подивился Леня.
— Только, Константин Дмитриевич, пожалуйста, в спальне — не курить. Хорошо? А то ей потом занавески воняют.
— А она у тебя кто?
— Так… Экономист. Пошли дальше. Кухня. Газ умеете включать? Посуду найдёте, если что.
Лёня открыл холодильник. Плющ разглядел курицу в целлофане, палку колбасы, консервные банки, ещё что-то…
— На первое время, — сказал Леня. — Ну да я буду наезжать, если не возражаете, и звонить, конечно. Ну, всё, кажется.
— Всё, всё, — нетерпеливо сказал Плющ, — поезжай, давай. Большое спасибо.
Неужели один, в кои-то веки! Плющ сел на диван и запрыгал на тугих пружинах. Вышел во двор. Главное — никуда не спешить.
Внизу, под обрывом, сквозь шелест листвы погромыхивало море. К морю — завтра, вечереет уже, а всего — часа четыре пополудни.
— Какое, в жопу, море, — сказал бы Лелеев. Кто такой Лелеев? Надо бы Снежане позвонить, беспокоится, наверное. Так звонили уже, от Коренюка. Вот уж поистине — и беспамятство клюкою…
Так. Сейчас — ничего не предпринимать. Плющ походил по участку, попытался качнуть старую черешню, увидел смолу на вишне, обрадовался. С трудом сковырнул и сунул в рот, но тут же выплюнул — жевать нечем. Вот, Снежана, зараза, говорил же — зубы важнее. Опомнился и рассмеялся.
Позеленело небо над черепичными крышами, туча ворон поднялась с проклятиями, перелетела через небо и исчезла. Море стало слышнее, поднялся ветер, посвистывал в тонких злаках.
Плющ разделся, лёг, натянул на себя одеяло, но тут же встал. Перерыл кухонные полки, порылся в душевой и, разочарованный, улёгся обратно. Грелки в доме не оказалось.
Среди ночи он проснулся от грохота. Кто-то ходил по железной крыше. Ходил беззастенчиво, топал ногами, падал, замирал ненадолго и снова ходил.
«Ну, Лёня…» — процедил Плющ, прокрался босиком в кухню, нащупал на гвоздике секачку. Подтянул трусы и как можно тише приотворил входную дверь.
Холодный ветер мотал кроны деревьев по звёздному небу, звёзды были крупные, слезящиеся, навыкат.
Горстями, пригоршнями, вёдрами срывались с высокого дерева грецкие орехи, лупили по железу крыши, подпрыгивали, некоторые даже раскалывались.
«Ну, Лёня…» — рассмеялся Плющ, набросил курточку и закурил. Он ползал на коленях при слабом свете приоткрытой двери, собирал почти на ощупь законченные прохладные изделия тёплой природы и складывал их в кучку, по-хозяйски.
На рассвете закричал, как ни в чём не бывало, доисторический петух на дальнем хуторе. Солнечный луч тыкался в хрустальный дамский флакончик на полочке, флакончик ёжился, уворачивался, трепетал и повизгивал.
Плющ спустился к морю и задохнулся. Ветер утих, но воздуха было так много, что он не помещался в пространстве, в самом себе, горчил и становился почти непригодным в своём совершенстве.
Море было белое от жёлтой пены, только на горизонте чернела неуместная полоса.