— Я и Чичибабина приглашал, — сказал Слава Макаров, — но тот отказался: незнаком, говорит, да и не тусовщик.
Макаров, несмотря на небольшой рост, сутулился, как высокий. У него было, как часто бывает у горбунов, лицо полководца. Но другие заботы и забавы прельщали его: он вертел словами, как вертели на пальце ключи от «Жигулей» счастливые их обладатели.
— Мы выпьем, — сказала Алла Евтихиевна, — а ты, Карлик, не пей. У тебя температура.
— О темпора, о дура! — сказал Макаров.
— Как наши? — спросил Тихомиров. — Как Алёша Королёв?
— Болеет. Но, по слухам, опять стихи пишет.
— Бухает?
— А как же!
Зазвонил телефон.
— Снимите, кто-нибудь, трубку, — попросил Карл, сидящий далеко, у двери.
— Ты уж сам дотянись как-нибудь.
Карл дотянулся.
— Алё, алё, — заведомо недовольным голосом сказал Королёв. — Ну, и что у тебя?
— У меня… — Карл замялся, прикрыл трубку ладонью. — Это Алёша. Вы долго пробудете? Он успеет приехать?
— Нет, нет, — замотала головой Алла Евтихиевна. — Мы к нему сами придём. Отдельно.
— Алло! — откликнулся Карл. — У меня тут… температура.
— Понятно. Я вот чего звоню. Мне тут предложили авторский вечер. На конец марта. А я не могу: в больницу ложусь. Ты бы не согласился?
— Опять… Запасной игрок.
— Нет, что ты. Я когда тебя предложил, они обрадовались. Я даже заревновал. Да ты их прекрасно знаешь. Подружки твои, музей Маяковского.
— Отчего тогда сразу не позвали?
Алёша хмыкнул:
— Сам виноват. Недозвон. Ну ладно, выздоравливай. Не пей вина, Гертруда. А в музей всё-таки позвони.
Оживился Юрочка Виноградов: кто, как не он, будучи сотрудником музея, придумал и воплотил эти вечера поэзии.
— Как сейчас, — спросил Юрочка. — Ходят?
— Ходят, Юрочка, но всё больше барды и эти, как их… маньеристы.
— Это я их привёл, — гордо сказал Виноградов.
— Сань, — позвал Тихомирова Ян Гольцман. — Петь будем? Если будем, связки надо смочить. Наливай, Юрочка.
Ян Яныч стихи читал охотно и степенно, но целью и содержанием кухонных сборищ он считал пение. Пел он медленно, воздев глаза горе, гораздо медленнее, чем можно было представить, но не сердился, когда все подряд выпадали из его темпа — допевал один. Песен знал множество — от уличного романса пятидесятых годов, до народных — олонецких, волжских, поморских. Пел и украинские песни, только слова перевирал…
— Сперва почитаем, — решил Тихомиров. — А придёт Слуцкий — начнём сначала. Нам ведь не трудно.
Улыбчивый Саня внешне был похож на Блока, а внутренне был светел и раним.
— С тебя, Саня, и начнём, — сказал Ян Гольцман, самый старший по возрасту жизни.
Тихомиров улыбнулся:
— Саня, — попросил Карл, — а прочти про деву… Что-то про капрон.
— А, — сказал Тихомиров. — Про капрон, так про капрон… — И весело поглядел на Карла.
— Макаров! — вызвал Ян Яныч.
— Я не готов, уважаемый тов.
— Как знаешь. Ну, давай, Юрочка.
Виноградов оглядел каждого со значением, побарабанил пальцами по колену. Любитель пошутить, он не выносил и тени усмешки в свой адрес. Читал он громко, авторитетно:
Юрочка опустил голову и нашарил стакан.
Алла Евтихиевна мечтательно повела глазами и возразила:
Виноградов с негодованием выпрямился:
— Достала ты меня Аллочка! Ещё там. Ты зачем пришла! Если что не нравится, разберёмся тет-а-тет — А Карл тут причём…
А Карл подумал:
«Вот придут они к Алёше Королёву, и что, тоже будут себя так вести? Вряд ли. И Макаров читать не откажется».
— Может, Аллочка, прочтёшь что-нибудь, — попросил Тихомиров.
— Вот вам, — пожала плечами Алла Евтихиевна, — движение гортани:
— Алла, это надо чем-то заесть, — сказал Ян Яныч.
— Пожалуйста, — Алла Евтихиевна отхлебнула полстакана. — Я лучше спою:
Карл помнил, когда Алла это впервые пропела, и слёзы помнил, которые наворачивались. Знать бы, каково ей там, с этими стихами. Но знать не хотелось, а хотелось, чтобы они ушли, и сесть за стол, и охватить голову руками, и написать о них хорошо и серьёзно, отдать им долг. Но он понимал, что отдать долг не получится — то ли кишка тонка, то ли рылом не вышел, и получится просто подачка. Пусть это сделает Алёша Королёв, а он, Карл, подпишется не глядя.