Удивительно нежно он прижал младенца к груди и погладил ее по спине.
Она зашевелилась, затем расслабилась, прижавшись к его шее. Почти мгновенно Шарлотта снова заснула.
— А шум ее не потревожит? — спросила Квинн.
— Она почти все проспит, — ответила Ханна. Она не сводила глаз с айпода Квинн с тех пор, как тот появился.
Квинн подключила айпод к колонке на камине. Она перебирала разных исполнителей, ища что-нибудь хорошее. Она пропустила «Eye of the Tiger», «Dancing Queen» и «I'm a Believer».
Вспомнив, что Майло говорил ей, что это любимая группа его матери, она остановилась на песне «Битлз». Квинн заколебалась, затем нажала кнопку «воспроизведение».
Мягкие переливы песни «Blackbird» наполнили комнату. Призрачный голос Пола Маккартни и акустическая гитара слились в идеальной гармонии.
Ханна резко выдохнула и закрыла глаза. Черты ее лица смягчились.
Квинн не могла оторвать от нее глаз. Ханна выглядела такой красивой, такой безмятежной.
Все внимательно слушали, пока не стихли последние ноты. Никто не двигался.
Странное выражение появилось на лице Майло. Он взглянул на Ханну, его глаза расширились и стали яркими.
— Ты пела эту песню. Ты пела ее мне перед сном. Правда, ты немного изменила мелодию.
— Да. Это была наша любимая песня. — Ханна переместилась вперед с дивана и опустилась на колени, выражение ее лица выражало такую надежду, что у Квинн защемило сердце. Она сцепила руки на коленях. — Ты помнишь?
Майло кивнул.
— Помню.
Подбородок Ханны задрожал. Дрогнувшим голосом она начала петь а капелла.
— Черный дрозд, лети, черный дрозд, лети... На свет темной черной ночи... — Ее голос становился сильнее, увереннее. — Черный дрозд поет в темноте ночи... Возьми эти сломанные крылья и научись летать...
Квинн перестала дышать. Майло и Ноа не преувеличивали. У Ханны Шеридан был самый красивый голос, который она когда-либо слышала — чистый, богатый и сильный.
Песня поразила ее прямо в сердце, в самую душу.
Майло присоединился к матери. Они пели вместе, их голоса звучали чисто и гармонично, отдаваясь прекрасным эхом в маленькой комнате.
— Черный дрозд, лети... на свет темной черной ночи. — Слезы текли по лицу Ханны. Она пропела последнюю строчку. — Всю свою жизнь ты только и ждал этого момента.
Майло подошел к ней. Без колебаний, без неловкости, неудобства или нервозности, а решительно. Широко раскинув руки, он бросился к матери.
Ханна обхватила его руками и притянула к себе, зарывшись лицом в его темные кудри. Они крепко держали друг друга, словно не хотели отпускать.
Грудь Квинн наполнилась теплом. Ее глаза повлажнели. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно.
Она знала, как много это значит для Майло. Она понимала, как сильно Ханна нуждается в этом.
Квинн не могла представить, через что Ханна прошла, чтобы попасть сюда, какие битвы она вела и выиграла, чтобы вернуться к своей семье.
Какой это дар: потерять что-то ценное, и после того, как все надежды угасли, обрести снова.
Квинн знала, что такое боль. Она знала о потере. У нее за плечами свои горести и кошмары, своя потерянная мать, которая никогда не вернется.
Она никогда бы не отказала им в счастье. Их счастье стало ее собственным.
Она любила Майло. Ей нравилась Ханна, всегда нравилась. И хорошо, что она теперь здесь. Даже больше, чем хорошо — это правильно.
Квинн посмотрела на Лиама. Его взгляд не отрывался от Ханны, глаза потемнели, на лице застыла тень эмоций. Кем бы ни был этот человек, любому в комнате сразу бросалось в глаза, что Ханна для него много значит.
В дверном проеме между кухней и гостиной бабушка, опираясь на трость, наблюдала за ними. Квинн не могла быть уверена, но казалось, что в глазах бабули тоже блестят слезы.
— Проходите, друзья, — сказала она, ее голос переполняли эмоции. — Ужин готов.
Глава 40
Ноа
День тридцать первый
Ноа замешкался на пороге дома Молли и Квинн. Он открыл входную дверь, но обнаружил странное нежелание входить внутрь.
— Ты выпускаешь все тепло! — Молли крикнула из кухни. — Или заходи, или проваливай!
Смех эхом доносился из кухни. Голос Майло, высокий и яркий. И голос Ханны, чистый и сладкий, как звон церковных колоколов.
Ноа улыбнулся. Он стряхнул снег со своей куртки. Закрыл за собой дверь, снял ботинки, сунул перчатки в карманы и прошел через маленькую гостиную на кухню.
В дровяной печи весело мерцал огонь. Его встретила волна тепла. Восхитительный аромат корицы и печеного теста наполнил его ноздри.
Кухня излучала мир и радость. Все были вместе, счастливы.
Старый дом Молли намного меньше, чем его новый коттедж в «Винтер Хейвене». Тесный, немного потрепанный и простой. Но почему-то это никак не ощущалось.
У Ноа сжалась грудь, его кольнуло чувство зависти. Здесь было тепло и уютно. Легко забыть о хаосе и анархии, бушевавших за этими стенами.
Последние несколько дней выдались тяжелыми. В его голове накопилось столько забот: жадность ополченцев, разрушающееся состояние города, растущая напряженность между Джулианом и Бишопом. Смерть Гэвина Пайка и то, как Розамонд Синклер могла или не могла разобраться в ситуации. До сих пор Ноа избегал ее, боясь, что она увидит правду, написанную на его лице.
Затем появились обескураживающие сообщения о жестоких нападениях на города региона. Лишь вопрос времени, когда Фолл-Крик тоже станет мишенью.
Как они смогут противостоять нападению чужаков, если сами слишком заняты тем, что враждуют друг с другом?
Фолл-Крик превратился в пороховую бочку, которая вот-вот взорвется. Еще одна вспышка, подобная нападению на «Винтер Хейвен», и ополченцы могут убить еще больше граждан. Ополченцы вели себя нервно и напряженно. Горожане стали непокорными, обиженными и злыми.
Жители могли ненавидеть его за это, но Ноа делал все возможное, чтобы успокоить всех и сохранить стабильность. Он решился на трудный выбор, чтобы люди, о которых он заботился, могли иметь это. Еду и тепло. Приют. Помощь и поддержку.