— В каком смысле? — спросил Рудаев, огорошенный тем, что весь его заряд прошел мимо цели.
— Надо больше работать.
Рудаев растерялся. Это что-то новое. Почему у директора создалось такое впечатление о нем? II с каких пор? Троилин заставал его в цехе в любое время суток. Значит, кто-то оговорил его. Но кто? И почему поверил директор вздорным наветам?
— А вы не уточните, насколько больше работать? — взяв себя в руки, спокойно спросил Рудаев. — Я прихожу в семь утра и ухожу в двенадцать ночи. Два часа у меня перерыв. Выходит, меньше пятнадцати часов я не работаю. Иногда больше. Вот если бы вы сказали «лучше работать», мне нечего было бы возразить. Нет пределов для лучшего.
— Я информирован иначе.
— Кем?
— Я не обязан вам докладывать.
— Возможно. Но вы не обязаны и верить каждому. Самую справедливую оценку заместителю может дать только его непосредственный начальник.
Троилин несколько мгновений изучающе смотрел на Рудаева. В глазах мелькнула усмешка, которую можно было истолковать и так: «Э-э, да ты еще и глуп».
— Так что перепроверьте ваши агентурные данные у Андрея Леонидовича, — с вызовом произнес Рудаев.
— Эту оценку и дал Андрей Леонидович.
— Он не мог так сказать! — В голосе Рудаева проскользнули металлические нотки.
— Значит, я…
— Не мог он так сказать! — повторил Рудаев. — Он понимает, что такое пятнадцать часов подряд в цехе, даже в мои тридцать лет…
— Значит, я… придумал?
— Не мог…
У Троилина полное добродушное лицо, мягкие очертания губ, подбородка, спокойные, усталые глаза. Но сейчас гнев словно бы отточил черты, сделал их резкими, а взгляд острым. Заметив эту перемену, Рудаев счел дальнейший разговор бесцельным и поднялся.
— Как ни мало я работаю, — сказал, остро блеснув глазами, — но и сегодня раньше двенадцати…
— Нет уж, погодите! — грубо перебил его Троилин. — До сих пор я в лжецах не ходил. II репутация моя мне дороже ваших отношений с начальником.
Он нажал кнопку на коммутаторе, попросил диспетчера вызвать Гребенщикова с совещания у главного инженера.
— Повторите, пожалуйста, что вы говорили мне о Рудаеве, — потребовал Троилин, едва Гребенщиков переступил порог.
Никогда еще не приходилось Рудаеву видеть своего начальника, человека с очень быстрой реакцией, в замешательстве. Он долго молчал, потом резко вскинул глаза. Они были холодные и уверенные.
— А, собственно, для чего это нужно? — спросил наконец, выдавив подобие усмешки.
— Для воспитания у этого юноши уважения к людям старшего возраста. Он мне не поверил.
— Уважение не воспитывается таким образом, — как бы вскользь заметил Гребенщиков.
— Виляете?
— Нет, почему же. Я действительно говорил, что Рудаев — заместитель молодой, что его еще надо натаскивать, следовательно, тратить время и силы.
— И все?
— Примерно все.
— А что он мало бывает в цехе? Что приходится работать за него?
— Н-не совсем так…
Резко поднявшись, Троилин зашагал по кабинету. Четыре шага к окну, поворот, четыре шага обратно. На его языке это называлось превращением энергии нервной в механическую.
— И не утверждали, что Рудаев восстает против третьей печи, потому что она требует постоянного внимания, а он ленится?
— Чего не было — того не было.
Троилин пытливо рассматривал Гребенщикова. Не возмущение — любопытство сквозило в его взгляде. Неведомой до сих пор гранью повернулся человек, и упустить такой великолепный случай поглубже прощупать его не хотелось.
— Больше вы ничего не можете вспомнить?
— У меня еще не последняя степень склероза.
Глаза Троилина потухли, лицо сморщилось как от зубной боли.
— А на какой стадии склероза забывают то, что произошло два часа назад? Вы свободны. — Троилин взмахнул большой лобастой головой, выразительно посмотрел на дверь.
— Но у меня…
— Вы мне сейчас не нужны.
— Игнатий Фомич…
Гребенщиков не хотел оставлять Троилина наедине о Рудаевым. Он знал по опыту, что большей частью правым оказывался тот, кто последним выходил из этого кабинета.
— И попрошу вас на огонек ко мне для дружеских излияний не заходить. Понадобитесь по делу — вызову. Если что-нибудь- потребуется от меня, есть телефон. Все, — сказал Троилин на одном дыхании и плотно свел губы, словно их сжали невидимые щипцы.
— Рудаеву пора в цех, — ненастойчиво пробубнил Гребенщиков. — Надо принимать рапорт.
Ответа не последовало, и, пожав плечами, Гребенщиков вышел.
Троилин долго глядел в окно, хотя за ним ничего, кроме огней города, видно не было. Молчал и Рудаев, испытывая неловкость от ненужности своего присутствия здесь.
— Вы знаете, с кем труднее всего работать руководителю? — неожиданно спросил Троилин. — Не с лодырями, даже не с пьяницами. С лгунами. Каждый раз приходится решать задачи, которые они тебе задают, и каждый раз определять поправочный коэффициент — насколько человек ловчит. Далеко не всегда это удается.
Рудаев молчал. Начальника своего он знал много лет и привык ему верить. Гребенщиков мог соврать для пользы дела, но оболгать человека, руководствуясь мелкими мотивами… Что же толкнуло его на такой шаг? Хотел предварить разговор с директором о третьей печи, нанести контрудар, дискредитировать противника? Значит, нет у Гребенщикова убедительных доводов в защиту тепличного режима, и он решил таким способом обесценить доводы заместителя. Почему? Чувствует шаткость своих позиций?