Сталевары приспособились в конце концов к новым условиям и стали затягивать операции. Постоят после выпуска на заправке дольше положенного, завалку делают не торопясь, пороги подсыпают слишком долго и тщательно, чугун заливают не ковш за, ковшом, а с перерывами, кислород придержат, а то и совсем не дадут. В общем, спешили медленно. Рудаев как-то рассказал сталеварам о своеобразном соревновании велосипедистов, которое однажды было проведено на Западе, — на самую медленную езду. Соревнование оказалось очень трудным — надо было проехать небольшую дистанцию за наиболее длительное время. Победителем считался тот, кто придет к финишу последним. Всякому понятно, что легче всего соблюдать равновесие при быстрой езде. При медленной машина норовит свалиться на сторону. Нечто подобное происходило сейчас в цехе. Каждый сталевар старался подгадать плавку к тому времени, когда будет готов состав.
Замедленный темп выматывал душу из людей, привыкших к скоростным операциям. В декабре можно было бы еще нарастить темп, еще увеличить выплавку стали — в копровом цехе пустили пакетир-пресс, который превращал громоздкую легковесную мелочь, «солому», в компактные тяжелые пакеты. Если для «соломы» требовалось, допустим, десять мульд, то, спрессованная, она помещалась в одной. Завалки теперь можно было делать молниеносно, и сталевары с вожделением думали о том дне, когда кончится кризис с изложницами и они смогут опять вести печи, не заглядывая в разливочный пролет.
Яростно вступилась за цеховиков Лагутина, напечатав статью «Так дальше нельзя». Все было в этой статье. И правдивый анализ положения в цехе, и напоминание о неизбежности аварий при такой ситуации, и упреки в адрес директора. Попало и совнархозам по первое число. И своему и Днепровскому тоже. Это была первая статья в городской газете, обличавшая отсутствие должных связей между совнархозами, громившая местничество.
Лагутину пригласил в партком Подобед. Он готовился к этому разговору, но, когда она пришла, начал совсем не с той ноты, которую наметил, сразу напустился:
— Сломите вы себе голову, голубушка! И Филипасу тоже. Подобралась ретивая пара!..
— Это что, за Троилина вы так?..
— И за Троилина, если хотите. Его поддерживать надо, а не трясти.
— Я не совсем улавливаю характер беседы. Газета — орган горкома, а не ваш. Таким образом, это что, дружеское предупреждение?
— По линии завода — не совсем дружеское. Что вы делаете? Даже церковь прощала прошлые грехи, а вы отпускаете и грехи будущие. При таком положении надо мобилизовывать коллектив на преодоление трудностей, а не разлагать его! Случится авария — и каждый скажет, что она была предопределена.
Лагутина долго молчала, катала по столу карандаш, который подвернулся под руку, и Подобеду показалось, что он заронил в ее душу червь сомнения. Но она сказала:
— В первую очередь на устранение трудностей надо мобилизировать тех, кто их создал по своему недосмотру или недомыслию.
«Молодец девка, — отдал должное Лагутиной Подобед. — Все время за что-то воюет, руководствуясь только соображениями справедливости. Ее мало беспокоит, угодит она начальству или прогневит. А что получает за это, кроме внутреннего удовлетворения? Одни нарекания».
— Можно мобилизовать и тех и других, — добавив голосу солидности, сказал он.
— И как бы вы это сделали на моем месте?
— Я бы организовал рабкоровский рейд. Подобрал бы группу рабочих позубастее и поехал с ними сначала в наш совнархоз, потом в Днепровский, потом на их завод, где строят цех изложниц. И надо не только применить моральный прессинг, но и разведать, когда будут изложницы, чтобы знать, на что рассчитывать.
— Но кто нам даст точные сведения? И в тресте и в управлении будут называть установленные сроки, которые они так талантливо срывают.
— Строители, рабочие, бригадиры. Им врать незачем. — Чтобы как-то смягчить впечатление от этой шероховатой беседы, Подобед сказал уважительно: — А вот предыдущие ваши статьи мне понравились.
Но Лагутина не приняла протянутой руки.
— Вероятно потому, что они не задевали вас, — она испытующе посмотрела на Подобеда. — : А эта — задела. Как ни важна идеологическая работа, а когда сталевару некуда пускать плавку, да его еще бьют за это, никакие лекции о правдивости и честности его не ублаготворят. Наоборот, только обозлить могут.
С утра шел снег. Но снежинки жили до тех пор, пока носились в воздухе. Коснувшись земли, они мигом исчезали в слякоти, разбавляли ее и расширяли лужи. Потом появилось солнце. Оно так ярко светило сквозь прочищенный снегом, обездымленный воздух, что, казалось, никакие астрономические расстояния его от земли вовсе не отделяют.
Лагутина шла в редакцию в хорошем настроении — только что закончила статью, и она наконец получилась. Сколько времени затрачено на нее, сколько сделано вариантов, и только последний ее устроил. К тому же и солнце выглянуло сегодня первый раз за целую неделю. Оно по-весеннему слепило глаза, и воздух обманчиво расточал весенние запахи. Перед тем как перейти улицу, остановилась, пропуская мчавшуюся голубую «Волгу». Как на грех, машина вильнула к тротуару, и сноп брызг обдал Лагутину с ног до головы. Она обомлела, взглянув на свою одежду. Что делать? Возвращаться домой — далеко, предстать в таком виде в редакции неудобно.
Тем временем «Волга» задним ходом подкатила обратно. Открылась дверца, на тротуар выскочила женщина и рассыпалась в извинениях.
Рассерженная Лагутина почти не слышала ее. Она думала только о том, удастся или не удастся ей удалить пятна от этого сложного раствора из уличной грязи, угольной копоти и рудной пыли.
— Я отвезу вас домой, — сказала женщина. — Садитесь в машину.
Такой вариант больше всего устраивал Лагутину, и она приняла предложение.
— Мне на Вишневую.
— Знаете что, поедем ко мне. — Не дождавшись согласия, хозяйка машины свернула на боковую улицу. — Лучше, чем я, уверяю вас, никакая химчистка не сделает.
Через несколько минут машина въехала во двор, затормозила у самого гаража.
В передней Лагутина остановилась у зеркала. Увидела свое отражение и расхохоталась.
— Может, оставим в неприкосновенности? Чем не ткань модернистского рисунка?
Виновницу происшествия даже смутила такая веселость.
— Мне было бы легче, если бы вы бранились, — с горечью протянула она. — Давайте познакомимся. Алла Дмитриевна.
— Дина Платоновна.
— Почему-то мне кажется, что вы не местная. Знаете, что меня подвело? Куртка у вас оригинальная, захотелось поближе рассмотреть ее — и проглядела лужу. Раздевайтесь, без церемонии, я займусь вашим нарядом.
— Мне придется помыть ноги.
— Да, да-, конечно. Вот сюда, — Алла Дмитриевна провела Лагутину в ванную. — Наденьте вот этот халат. Таз, губка, полотенце к вашим услугам.
Ванная была огромная, целая комната, ванна тоже необычная — синей эмали и вместительная, как двуспальная кровать.
Алла Дмитриевна открыла настенный шкафчик, извлекла из него какие-то флаконы и принялась колдовать.
— В гостиной на столе журналы, — сказала она, когда Лагутина, выстирав чулки, повесила их сушить. — Чуть позже будет кофе.
Лагутину сжигало любопытство. В чью квартиру она попала? Чувствовалось, что обитатели ее — люди с претензиями, с особым, несколько старомодным вкусом. Старинная добротная мебель удивительно соответствовала большой высокой комнате и казалась неотделимой от нее. Когда-то подобные меблированные квартиры предоставляли заводскому начальству. Хозяевам такой квартиры оставалось только по своему усмотрению обзавестись мелочами, облегчающими и украшающими быт. Атрибутами этого дома было множество оригинальных безделушек. Фигурки из разноцветного чешского стекла, бронзовый Вильгельм Телль с сыном, потешный деревянный барометр в виде нарядного домика с застрявшим у входа джентльменом с зонтиком, шпиатровая пепельница-гондола.
Лагутина не удержалась, заглянула в соседнюю комнату. Стильный кабинет, отделанный ореховым деревом. Большой стол с ненужным письменным прибором из лазурита, несколько тщательно сделанных моделей — сталеразливочный ковш, изложница, мартеновская печь и кипа утомительно однообразных красных папок.
Пользуясь тем, что на ней легкие домашние туфли и звуки шагов не могли донестись в ванную, Лагутина подошла к столу и на одной из папок увидела металлическую пластинку — «А. Л. Гребенщикову в день пятидесятилетия».
Стало не по себе. Так вот куда она попала! Как же быть, если вернется Гребенщиков и застанет ее в своей квартире? И хозяйка дома не подозревает, что принимает у себя злейшего врага мужа.
Как только Алла Дмитриевна появилась в комнате, Лагутина первым делом спросила, скоро ли вернется муж.
— Он на совещании в Донецке, — ответила Алла Дмитриевна, — так что за свой вид можете не беспокоиться. Кстати, этот халат вам не только впору, но и к лицу. Хотя, мне кажется, вам всё к лицу.
Женщины редко восхищаются женщинами. Некрасивых гложет зависть, красивых — чувство соперничества, а эта красивая женщина откровенно любовалась гостьей.
Куртку повесили в кухне у самой плиты, на которой натужно шипели четыре горелки. Вскипятили кофе.
— Вы, должно быть, очень счастливы в жизни, — простодушно сказала Алла Дмитриевна. — Вы такая… обаятельная.
Лагутина горестно усмехнулась.