— Было бы пол-литра. На подоконнике выпить можно. Традиция.
Рудаев подумал, что отцу просто хочется посмотреть его квартиру, и уступил.
Приехали, поднялись на пятый этаж. Рудаев открыл дверь. В прихожей половичок, вешалка с овальным зеркальцем, телефон на тумбочке. Решив, что попал в чужую квартиру, тотчас захлопнул дверь.
— Иди, иди, — усмехнулся Серафим Гаврилович и подтолкнул сына.
Одна комната была обставлена. Все, что принадлежало ему там, в отцовском доме, было перевезено сюда. Кровать, допотопный шкаф для одежды с колончатыми выступами по бокам, письменный стол.
— Вторую будешь по своему вкусу обставлять, — сказал Серафим Гаврилович. — Теперь все на модернах помешаны. А по мне лучше старой вещи нет.
Серафим Гаврилович повел сына на кухню. В новеньком шкафчике — посуда, ножи, вилки, ложки, всего понемногу, но все, что необходимо в доме. Даже штопор и консервный нож. Банки с солеными огурцами, с помидорами. На плите кастрюля с борщом и жаркое — традиционная еда рудаевского дома, источающая мучительно аппетитный аромат.
Серафим Гаврилович достал бутылку коньяка, да не простого, а марочного, нарезал колбасы, сыра, сала и принялся разогревать жаркое.
Сын растроганно следил за тем, как суетится отец, — не привык к такой его заботе.
— Кто всем этим занимался? — спросил.
— Женя со Степаном Онуфриевичем помогли перевезти и расставить вещи, пол я вымыл, остальное — мать. Прости, если что не так.
— Спасибо, батя.
Выпили по рюмочке, закусили, еще выпили, еще закусили, и Серафима Гавриловича потянуло на доверительный разговор.
— Женился бы ты, Боря.
— Это ты со своего голоса или с материнского поешь?
— Дуэтом.
— Дуэт в сольном исполнении, — рассмеялся Рудаев. — Невесты подходящей нет.
— Хо-хо, так я тебе и поверю. А Дина Платоновна? Чего хитрить-то с отцом?
Рудаев даже поперхнулся от неожиданности.
— С чего это ты взял?
— А я что, не вижу, как ты на нее смотришь?
— Мало ли как я смотрю. Важно, как она смотрит.
— Скажите пожалуйста! — возмутился Серафим Гаврилович. — А чем ты не вышел? Да такие парни наперечет!
— Говорит, характер у меня неважнецкий, в отца пошел.
— Характер, правда… подкачал. Только неужели из-за этого? — Серафим Гаврилович долго смотрел в пол, что-то бубнил про себя, крутил головой: — Что ж, тогда из Парижа выпишем.
— При чем тут Париж? — не понял Рудаев.
— Жаклина скоро приедет.
— Одна, что ли?
— Всем семейством возвращаются. Чем не невеста? Молода, скажешь? А я считаю самое как раз. Несерьезная? Так за два года могла и поумнеть. Два года на чужбине — все равно что десять на родине. — Серафим Гаврилович придвинул стул поближе к сыну, положил руку ему на колено. — Знаешь, Боря, мать мне про Жаклину все уши прожужжала. Такая, да сякая, да ласковая, как котенок, да подхватная — все у нее в руках горит. А я… А у меня сердце, признаться, на Лагутину настроилось. Как увижу вас рядом — ну такая подходящая пара, ей-богу.
— Так кому же мне угождать? Тебе или матери?
— Да-к… мы рады будем, ежели себе угодишь.
Не привык Рудаев к таким разговорам с отцом. О цехе, обо всем, что связано с работой, они говорили вдосталь, а вот личное, сокровенное — этот порожек они не переступали.
Чтобы развязать сыну язык, Серафим Гаврилович налил еще по рюмке. Не помогло. Налил снова — сын отказался. Праздник — праздником, но начальник должен быть всегда как стеклышко — в любую минуту может понадобиться в цехе.
Когда отец ушел, Рудаева обуял смех. Ну и ну! Чего только не придумают старики! Нет, право, к старости люди глупеют.
Второго января, с трудом дождавшись, когда подали состав с изложницами для шестой печи, Рудаев выпустил плавку, дал команду накрыть подину известняком, не производить больше завалку и поставить печь на «дежурный газ» — поддерживать в пустой печи невысокую температуру, чтобы не очень остывала. Позвонил директору завода.
— Приезжайте немедленно ко мне, — неожиданно спокойно потребовал Троилин.
Разговор с директором был короткий.
— Я ошибся в тебе, когда назначал начальником цеха, — со вздохом сказал Троилин. — Нет у тебя последовательности, прыгаешь, как блоха. Это же политическая акция — остановка такого агрегата, никто на это не пойдет. И давай так: сказал «а» — говори «б». Пустил — работай. Звони в цех, пусть начинают завалку.
— Не буду. Не могу, — воспротивился Рудаев.
— А о чем думал, когда пускал?
— Думал, что изложницы подвезут.
— Плохо думал.
— Но вы понимаете, что так работать нельзя?
— Понимаю.
— И все-таки настаивали на пуске печи. Даже Даниленко вызвали.
— Вызвал. Если хочешь начистоту — застраховаться. Такое откровенное признание тронуло Рудаева. «Хороший человек, — подумал он. — По крайней мере, честный, не финтит».
— Ладно, давайте и на этот раз застрахуемся, — миролюбиво сказал Рудаев. — Разрешите воспользоваться прямым телефоном?
— Звони. — Троилин показал на один из телефонов и нажал кнопку на своем коммутаторе, чтобы слышать разговор по динамику.
Рудаев набрал номер телефона Даниленко. Занят. Снова занят. Наконец дозвонился и стал подробно рассказывать о положении в цехе.