В мелком кустарнике, измятом войной и обтрепанном осенью, слабо плескался над костром огонь. Дым прижимало к земле. День стоял пасмурный, мглистый. Вокруг костра сидели люди в куртках и кожаных рубчатых шлемах. Рядом в кустах стояла их боевая машина, тускло мерцая броней.
Поглядывая на котелки, командир машины — гвардии младший лейтенант Семен Миц, человек еще молодой, с сухощавым умным лицом, спросил:
— А Мариев где же?
Пробуя из ложки суп, гвардии старшина Родионов, смугловатый, черноглазый механик-водитель, ответил не спеша:
— Тут где-то. Сейчас подойдет.
День назад в экипаж был зачислен заряжающим гвардии рядовой, молодой, крепкий в плечах москвич Мариев. Он сразу всем понравился. Необычайно быстро он начал обживаться в экипаже. Но Семен Миц все же озабоченно спросил боевых друзей:
— Ну как он? Привыкает?
— Э-э, как свой уже! — ответил Родионов.
— Добрый парень попал, — сообщил наводчик Каменюк.
Из-за машины вдруг показался Мариев. Весело улыбаясь, он потирал озябшие руки.
— Садись к огню, — пригласил его Миц. — Грейся. — И, подложив дровец в костер, спросил: — Значит, из Москвы?
— Так точно, — ответил Мариев.
— Русский будешь? Ну чудесно, — заключил Семен Миц. — А мы вот с Каменюком — украинцы, а Родионов — мордвин. Видишь, какой союз получается? Хорошо это. Как лучше об этом подумаешь — очень хорошо! — И он с удовольствием тряхнул головой. — Ну, Мариев, а русскую пословицу насчет костра знаешь?
— Знаю. А что?
— А ну, скажи.
Мариев взглянул на командира удивленно, ответил:
— «Одна головешка и в печи тухнет, а несколько — и в степи горят». Так? А к чему это?
— Да вот на ум пришла, — ответил Семен Миц. — Посмотрел сейчас на всех — и вспомнил ее. Хорошая пословица! Мудрая! Ее нужно всегда помнить. Когда мы вместе да действуем дружно — тогда мы большая сила. Наш экипаж это знает хорошо. У нас было однажды такое дело. Подбил немец нашу машину, мы и остались на ничейной полосе. Двое суток отбивались от немцев и жили на одном сухаре. Не будь промеж нас дружбы, пропадать бы нам, а то мы все перенесли, все выдержали — и вышли из беды. Вот как бывает в жизни!
Мариев еще раз внимательно взглянул на командира. Под полами распахнутой куртки у него поблескивали награды: на правой стороне груди ордена Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, на левой — орден Красного Знамени и медаль «За оборону Сталинграда». «Вся грудь блестит!» — восхищенно подумал Мариев а сказал:
— У вас, должно быть, таких случаев много было?
— Таких только один, — улыбаясь, ответил Семен Миц, — а вот случаев, когда мы гитлеровцев били — много.
Щурясь от дыма, наводчик Каменюк сказал:
— Дай бог каждому так фашистов бить, как он их бьет. Шестнадцать танков лично разбил, двадцать два орудия да десять пулеметов.
— Девять, — поправил Миц и указал глазами на наводчика. — Обо мне говорит, а у самого счет не меньше. Только в последнем бою разбил две пушки и тягач. А Родионов вон у нас тысячу семьсот километров провел машину без ремонта. Это, брат, на редкость! Наш экипаж дружный. Как пойдем в бой — ну, держись, фашист! Не хвастаюсь, а радуюсь, что такой экипаж.
— А на войне давно? — спросил Мариев.
— Все с самого начала.
— Вы же раньше, — вставил Родионов.
— Да, я в армии с тридцать шестого, — сказал Миц. — И на Хасане воевал, и на Халхин-Голе, а потом на этой. Сначала был рядовым, а нынче вот в офицеры произвели…
— Везде, значит, воевали, — понял Мариев. — Только вот под Москвой, видать, не были?
Миц улыбнулся, показал белые зубы.
— Это ты потому так думаешь, что медали за Москву не имею? — спросил он. — Нет, дорогой, должен получить ее скоро. Под Москвой мне пришлось воевать, да еще в какой бригаде! В первой гвардейской танковой! — Вспомнив столицу, Миц прикрыл глаза и тихо добавил: — Эх, Москва! Далеко она теперь!
Друзья подхватили:
— Далеко!
— Ой, далеко!
— Ну это хорошо, что она теперь так далеко, — сказал Семен Миц. — Сердце в покое. А вот когда мы были под самой Москвой — вот тогда муторно было на сердце, тошно даже. Как, бывало, оглянешься, а Москва — вот, блестит в тумане! Эх, думаешь, лучше помереть, чем пустить туда фашистскую сволочь! Помню, с нами беседовал тогда маршал Жуков. Так мы ему в один голос: «Не дадим Москвы!» Кричим, а у самих слезы на глазах, честное слово! Да, много с тех пор времени прошло…
— Четвертая осень, — уточнил Мариев.
— Четвертый раз на войне Октябрьский праздник будем праздновать, — сказал Родионов, снимая с тагана один котелок, — и все в разных местах.
— Это верно, — согласился Семен Миц, и серые глаза его еще более ожили. — В сорок первом, значит, я его праздновал под Москвой. В сорок втором — под Сталинградом. А нынче видите где мы? Рукой подать до Германии! А другие уже там… Каждый праздник у нас, друзья, получается все веселее да веселее!
…Тихо играл над дровами огонь. Дым стлался по земле. За лесом стучали пулеметы. Семен Миц и его боевые товарищи ели горячий суп, готовясь к новому бою, и между ними все текла и текла солдатская беседа — о войне, о наших победах, о том, что еще несколько усилий — и враг будет разбит и всюду в мире восторжествует великая правда жизни.
5 ноября 1944 г.