Если вы думаете, что Саквояжный район Тремпл-Толл — это отвратительное и крайне неуютное место, то вы попросту не бывали по ту сторону канала, в Фли.
Вот это действительно дыра так дыра. О Фли не сплетничают даже болтливые матроны, туда не захаживают почтальоны, и там чужака запросто могут сожрать. Правды ради, стоит уточнить, что сожрать там могут даже местных.
Район-задворки, район-трущоба… Перейдя единственный ведущий в Фли мост, глупец, решивший проверить собственное везение на зуб, сразу же оказывался в лабиринте тесных улочек, среди домов, о каждом из которых можно было сказать: «Видимо, здесь произошло что-то зловещее».
Что ж, зловещего в Фли хватало: именно сюда, скрываясь от полиции или разоблачения, устремлялись преступники различных мастей, сумасшедшие, сбежавшие из психиатрической лечебницы «Эрринхаус», и личности намного-намного хуже них. По слухам, именно в Фли обретался жуткий Некромеханик, возвращающий покойникам некое подобие жизни при помощи механизмов, а где-то, в глубине под трущобами, располагалось логово безумного доктора по прозвищу «Лоскутник», и уж об экспериментах этого типа лучше даже не впоминать, во избежание приступов заикания, потеющих ладоней и нервных срывов.
Ну а если вы считаете, что хуже уже некуда, то это не так: с наступлением потемок Фли превращается в настоящие охотничьи угодья для многочисленных гигантских блох, которые выбираются из нор в поисках как раз тех, кто решил проверить свою удачу на зуб.
Синемундирная Тремпл-Толльская полиция в Блошиный район заглядывала очень редко, да и то лишь как следует вооружившись, заправившись до ушей «Синим Зайцем» и проглотив пилюли «Формер», заглушающие страх. И уж точно никто из бравых служителей Дома-с-синей-крышей не рисковал соваться туда в одиночку.
Младший констебль Джон Дилби был сейчас во всем Фли, вероятно, единственным представителем закона и чувствовал себя мышонком, оказавшимся в комнате, заполненной мышеловками. Дилби не любил полицейский эль, он не проглотил ни одной пилюли «Формер» на дорогу и вообще считал, что совершил глупость, сунувшись в Фли. Но ему так хотелось впечатлить мисс Трикк, что он, не раздумывая, пересек мост Ржавых Скрепок и двинулся вглубь Блошиного района.
Мисс Трикк… Полли… она такая… такая! Она назвала его Джоном, и он не может позволить себе вновь превратиться в «Мистера Дилби»… Она и так считает, что в Доме-с-синей-крышей служат одни мерзавцы — он должен убедить ее в обратном.
Хотя ему и страшно, хотя его и преследует, словно стук поварешки по голове, наставление матушки: «Джонни, в Фли ни ногой! Если я узнаю, что ты отправился за канал, я буду очень огорчена. Ты же не хочешь, чтобы мое бедное сердечко разорвалось, если с тобой что-то случится?»
Джон Дилби не хотел огорчать матушку. Поэтому он не рассказывал ей о тех жутких делах, в которые его постоянно втравливают доктор Доу и Джаспер. Матушка полагала, что ее младший сын, как и всегда, носа не показывает изполицейского архива, где самое страшное, что с ним может случиться, это приступ чихоты от бумажной пыли.
Честно говоря Джон и сам был не в восторге от тех ужасов, что свалились на него в последнее время, и сейчас, колеся на своем служебном самокате вдоль единственной работающей в Фли трамвайной линии, он как мог пытался отгонять от себя тяжелые мысли. Но от образа домашнего завтрака с блинчиками и коронным матушкиным кленовым сиропом, которые ест все семейство, кроме него (потому что его загрызли и выпотрошили в Фли), так просто было не отделаться…
И все же, несмотря на свои опасения, до места констебль добрался без происшествий. И если бы не начало накрапывать, можно было бы сказать, что пока все обстояло не так уж и плохо.
Оставив за спиной пустующую трамвайную станцию, Джон подъехал к заросшей сухим плющом кирпичной ограде. Над ржавыми воротами висела кованая вывеска:
«Добро пожаловать в…»
Остальная часть надписи скрывалась под бурыми листьями и лозами, впрочем, младший констебль знал, что там написано. Отправляясь по следу подков, он и предположить не мог, что именно сюда заведет его расследование. Столько лет он здесь не был, подумать только!..
Попрощавшись с мисс Трикк, Джон, как и обещал, первым делом отправился к кузнецу. Каково же было удивление мистера Бонтера, когда констебль продемонстрировал ему подкову. Но оно не шло ни в какое сравнение с удивлением самого констебля, когда кузнец, хмурясь и почесывая щетинистый подбородок, сказал:
— Это блошиная подкова, мистер Дилби.
Джон выпучил глаза и распахнул рот.
— Но кому могло понадобиться подковывать блоху?!
— Думаю, вам лучше узнать об этом у Дядюшки Фобба.
Джон закивал: и как он сам не подумал?!
Дядюшку Фобба в Тремпл-Толл знали все — личность была по-своему одиозная. Дело, которым он заведовал, считалось сомнительным и, как говорили, привлекало оно лишь людей с низменными вкусами, и тем не менее купить на него билет было практически невозможно. По двум причинам: во-первых, он стоил полторы сотни фунтов, а во-вторых, все билеты разлетались едва ли не в тот же миг, как окошко Дядюшкиной будочки на Поваренной площади открывалось.
Раз в неделю на рассвете небольшой дирижабль «Ферди-Флох» с двумя дюжинами тех, кто купил билет, отчаливал с Поваренной площади, полз к каналу Брилли-Моу и там, в небе у границы трущобного района Фли, зависал в ожидании открытия бегов. После чего давался старт-сигнал, помощники Дядюшки Фобба на земле открывали все шлюзы на крыше здания, которое все звали «блошинником», и гонка начиналась. Шесть дрессированных блох, самых резвых, прыгучих и злобных, одновременно стартовав, пускались в путь через весь Фли к финишной яме на восточной границе Габена. А джентльмены на борту летящего над городом дирижабля, наблюдая за прыгунами через обзорные иллюминаторы, начинали делать ставки…
Джон Дилби никогда не принимал участия в бегах — в отличие от своего старшего брата, Джеймса. Тот без умолку болтал о том, как там все устроено, вел специальную книжечку, в которой отмечал подробности, как он это называл, запрыгов, и даже мечтал как-нибудь завести себе прыговую блоху. И хоть матушка запрещала Джеймсу разговоры о «подобных отвратительных вещах», он был просто помешан на «Блошиных бегах Дядюшки Фобба»: знал всех прыгунов поименно, разбирался в их слабых и сильных сторонах, помнил все их травмы и втайне от матушки делал ставки. Впрочем, выигрывал он редко. Когда Джеймс узнает о том, что полицейское расследование привело Джона к Дядюшке Фоббу, он еще месяц будетвыпытывать у него подробности…
Джон прикатил на Поваренную площадь, и поначалу Дядюшка Фобб отказывался разговаривать с констеблем (мол, он платит старшему сержанту Гоббину не для того, чтобы его утомляли флики), но, когда Джон сказал о брате, тот несколько смягчился. Очевидно, те, кто раз за разом проигрывались на его запрыгах, были у него на хорошем счету.
— Это не моя подкова, — сказал Дядюшка, продемонстрировав Джону одну из тех подков, которыми подковывал своих прыгунов. Дядюшкинаотличалась более тонкой отделкой, специальными подвижными зацепами, отверстий для гвоздей в ней было больше.
— Тогда кто мог сделать эту? — спросил Джон.
Дядюшка Фобб пожал плечами.
— Она очень старая, — сказал он. — Так больше блох не подковывают. Постойте-ка…
Дядюшка Фобб взял нож и принялся счищать ржавчину с подковы, которую принес констебль.
— Быть не может! — воскликнул хозяин блошиных бегов. — Кто бы мог подумать?!
— Что там? — спросил Джон, и старик продемонстрировал ему отметину-клеймо в центре кованой дуги. Прочитав то, что там было выгравировано, констебль хлопнул себя по шлему — и правда: «Кто бы мог подумать!»
Так он и оказался у старой ограды, поросшей плющом, на вывеске которой ржавело: «Добро пожаловать в цирк мадам Д.Оже».
Когда-то это место было сердцем Фли. Теперь же сердце не билось.
Ворота за долгие годы без движения вросли в грязь, но в одном месте прутья были отогнуты. Прислонив к решетке самокат, Джон втянул живот и пролез в проем.
Пустырь перед зданием цирка порос бурьяном и дикими плотоядными мухоловками. Почувствовав того, кем можно было бы пообедать, они зашевелились и повернули к констеблю бутоны-пасти.
Джон поежился и, положив ладонь на рукоятку дубинки, двинулся по мощеной дорожке.
Младшему констеблю было не по себе. В тумане проглядывали очертания ржавых будочек — в одной когда-то накручивалисладкую вату, в другой надували шарики, в остальных продавали кукол-марионеток, леденцы и коробочки с хихикающим Джеком на пружине. Все будочки были заперты, вывески над ними потускнели, и разобрать на них что-либо не представлялось возможным.
Остановившись у широкой лестницы, ведущей к главному входу цирка, Джон задрал голову.
Перед ним возвышалось некогда величественное здание. За годы оно сильно обветшало. Полосатая «леденцовая» краска на трубах облупилась, витраж в окнах-глазах скрылся за толстым слоем пыли, а часы над дверью стояли. Располагавшиеся по обе стороны от них статуи клоунов, тычущих в констебля пальцами, поросли мхом. Медные раструбы, из которых когда-то вырывалась задорная карнавальная музыка, были печально опущены долу: в голове Джона вдруг заиграли полузабытые завлекательно-веселенькие мелодии, и ему стало еще тоскливее.
Слева от парадного входа виднелось запертое окошко кассы.
Джону вспомнилось, как он, будучи ребенком, приходил сюда с родителями и братьями. Он не мог найти себе места, притопывая от нетерпения, пока они стояли в очереди за билетами. Маленький Джон вертел головой, пытаясь разглядеть все и сразу: и пестрые афиши, представляющие умопомрачительных и невероятных циркачей, и расхаживающих в толпе ходулистов в причудливых костюмах, и с гиканьем проносящихся на тонких тросах, растянутых над цирковым двором, гимнастов в трико.
От былого великолепия не осталось и следа: афиши обтрепались, ходулисты сгинули, а тросы валялись в грязи, оборванные.
Поднявшись по ступеням, констебль подошел к высоким темным дверям. На них висели громадный ржавый замок и — Джон Дилби поморщился — кованая печать: ворон с золотой монетой в клюве. На печати значилось: «Собственность "Ригсберг-банка"! Не входить!»
Ему было десять лет, когда цирк закрылся, а банк забрал его за долги. С того дня ни одного представления здесь не проводилось. И к замку, и к печати явно никто давно не прикасался.
«Может, внутрь можно попасть еще как-то?»
Джон спустился по лестнице и пошагал вдоль стены. Обойдя здание цирка, он оказался там, куда прежде ни одному из зрителей хода не было.
Все задворки цирка занимала собой свалка сломанного реквизита. Моноциклы с гнутыми колесами соседствовали с треснувшими ходулями, обрывки бархатного занавеса — с горами плесневелых костюмов. Повсюду были покореженные часовые и паровые механизмы, которые прежде использовались в представлениях, в завалах угадывались детали заводных автоматонов, тут и там были разбросаны пустые коробки из-под леденцов. Трухлявые сундуки, покореженные кольца и облезлые мячики для жонглирования. Дырявые барабаны, погнутые медные трубы и контрабасы без струн. И «почетное» место среди всего этого циркового мусора занимал громадный скелет слона.
Все это было очень грустным зрелищем. Задворки цирка походили на сломанное детство.
Взгляд констебля наткнулся на пару могил с облезлыми клоунскими масками на надгробных камнях. Еще несколько могил выглядывали из-под завалов хлама, и Джон Дилби предположил, что здесь, на заднем дворе «Цирка мадам Д.Оже», разбито целое кладбище.
Он подошел к одной из могил. На надгробном камне было выведено: «Мариетта Лакур, укротительница блох».
Дилби помнил мадам Лакур, несмотря на то, как много лет прошло. Высокая, очень красивая, с подвитыми белыми волосами. В идеально сидящих по фигуре багровом фраке и штанах-галифе, заправленных в высокие сапоги, она прыгала по манежу не хуже своих подопечных — гигантских блох. А хлыст в ее руке громыхал так, что казалось, будто начинается гроза. Блохи под руководством своей хозяйки вытворяли нечто поистине невероятное: они скакали через кольца, выстраивались в пирамиду, запрыгивали на зрительские галереи, принося в пастях дамам розы…
К слову, о розах…
Судя по тому, что на могиле дрессировшицы лежало несколько свежих кроваво-красных цветков, помнил о Мариетте Лакур не только один констебль.
Джон огляделся и бросил взгляд на заднюю стену цирка. Двери черного хода, если они и имелись, были погребены под завалами сломанного реквизита. Констебль задрал голову и присвистнул.
— Вот как я попаду внутрь! — воскликнул он, увидев что стекло в окне на втором этаже разбито.
Голос младшего констебля пронесся над свалкой, и он, вздрогнув, велел себе не нарушать покой этого места.
Уже тише Джон сказал:
— Вот только как мне туда забраться?
Посетившая его вдруг идея на первый взгляд казалась безумной, но… почему бы не попробовать?
Джон взялся за дело: скрутил из старого занавеса, валявшегося среди циркового хлама, подобие каната, завязал на нем несколько узлов. «Крюк» обнаружился тут же, неподалеку. Констебль привязал отломанный руль от велоцикла к занавесу и подошел к стене.
Примерившись, он раскрутил свой импровизированный канат и швырнул его в сторону окна. Недолет! Руль скрежетнул о стену и упал вниз.
Вторая попытка оказалась столь же неудачной: «крюк» пролетел выше.
Младший констебль не отчаивался, продолжая раз за разом забрасывать свою снасть.
— Да!
С пятой попытки руль наконец залетел в окно.
Джон осторожно потянул за занавес — руль зацепился за что-то внутри — и подергал. Вроде бы, «крюк» держался крепко.
Схватившись за скрученный занавес, Джон повис на нем для пробы — его «канат» затрещал, но выдержал. Констебль снял форменные перчатки, чтобы руки не скользили, и, упершись ногами в стену, пополз вверх.
Подобные физические упражнения были для него в новинку, и тем не менее фут за футом, скрипя зубами и обильно потея, он взбирался все выше и выше. Руки болели, лицо раскраснелось, и казалось, оно вот-вот лопнет от напряжения.
Вскоре младший констебль добрался до карниза. Вцепившись в край рамы, он подтянулся и, перевалившись через подоконник, рухнул на пол.
Тяжело дыша, Джон стянул с головы шлем и дрожащей рукой достал из кармана платок. Вытерев пот, он вернул шлем на место и оглядел помещение, в котором оказался.
В небольшой комнатушке ничего не было, кроме громоздких баллонов — на их медных шильдиках значилось: «Дерблюкк». От баллонов под потолок ползли трубы. Руль-крюк зацепился за один из вентилей на них.
Поднявшись на ноги, Джон поправил форму и двинулся к двери. Та оказалась незаперта.
Приоткрыв ее, он выглянул и, никого не увидев, со всей возможной осторожностью двинулся по коридору. Констебль прислушался. Судя по стоящей в здании цирка тишине, он был здесь один.
Пройдя коридор насквозь, Джон вышел на балкончик, и у него захватило дух.
Это был он! Зал цирка, его душа…
В горле встал ком.
Джон помнил все так, будто это было вчера…
Третий звонок стрекочет, и зал темнеет… а потом вдруг загорается одинокий огонек — крошечный фонарь висит на шее обезьянки мисс Мармозетт. Обезьянка бежит по перилам галерей и звенит в колокол на ручке. Оббежав весь цирк, она спрыгивает вниз, на барьер манежа. В тот же миг загорается большой прожектор, высвечивая один из проходов. Начинают грохотать барабаны, начинается торжественный выход-марш всей труппы под предводительством шпрехшталмейстера, сидящего верхом на механическом коне. Конь с ног до головы выкрашен красными и белыми полосами, да и сам шпрехшталмейстер ему не уступает в великолепии: он — в алом фраке, цилиндре и при трости, его длинные усы торчат в стороны на целый фут каждый.
За распорядителем, чеканя шаг, маршируют униформисты в мундирах и киверах, похожие на игрушечных солдат, следом из прохода на манеж выходит стройная мисс с хлыстом, за ней с поразительной покорностью появляются шесть гигантских блох.
Потом в воздух начинают вырываться языки пламени — это вышли пироартисты. Ну а за ними уже появляется и остальная труппа. Предпоследним верхом на слоне выезжает карлик. Процессию замыкает парочка клоунов на моноциклах. О, эти клоуны! Смешные и жуткие, с большими животами и красными носами, с нарисованными улыбками и здоровенными пуговицами…
Джон Дилби был так восхищен ими, что даже поклялся себе, что, когда вырастет, непременно станет клоуном. Мог ли он тогда подумать, что станет полицейским констеблем?..
В нынешнем Габене не было места радости и веселью. Старый цирк умер, больше в его зале не раздастся восторженное «Ах!» и не менее восторженное «Глядите! Там! Под куполом!» Из проходов на манеж не выбегут артисты, а слон давно издох. Под куполом живет тьма, а на дверях стоит печать, один вид которой вызывает дрожь у любого, кто на нее взглянет.
Банк сожрал цирк, как и многие места в этом городе. Вместе со зданием, он пережевал и переварил его былые славу и величие.
Джон Дилби вздохнул. Заброшенный цирк — можно ли представить зрелище грустнее?
В зале запустение ощущалось еще сильнее, чем на улице. Рядами вниз уходили деревянные галереи, обитые темно-красной тканью, на которой шевелилась бурая моль. Пахло здесь преотвратно: вместо запахов сладкой ваты, ирисок и опилок, которыми циркачи усыпали манеж, воздух был пропитан сыростью, плесенью и прелостью.
Даже с балкончика, на котором стоял Джон Дилби, нельзя было не заметить засохшее кровавое пятно по центру манежа. След трагедии, после которой цирк и закрыли, никуда не делся. Разве что труп убрали — и на том спасибо.
С трудом оторвав взгляд от пятна, Джон покинул балкончик.
Спустившись вниз, он вошел в так называемые изнаночные помещения — закулисье.
Прежде Джон здесь не бывал: зрители сюда не допускались.
Длинный коридор тянулся кругом по периметру зрительного зала. Все стены были завешаны афишами старых представлений, повсюду в беспорядке стоял циркововой реквизит: громадное колесо-мишень для метания ножей, трюковые кольца прыговых блох, различные гимнастические приспособления.
Напротив выхода на манеж располагалось большое помещение с высоким потолком. В нем так сильно воняло, что Джон даже зажал нос. Вдоль стены в несколько ярусов стояли пустые клетки, повсюду была сухая солома, тут и там виднелись одеревеневшие кучки блошиного помета. В углу примостился шкаф, заставленный пустыми банками, — судя по коричневым следам, когда-то в них была кровь для кормления блох. Слева от входа располагалась стойка со стеками, плетями и прочими инструментами для дрессуры. Рядом стоял жуткого вида аппарат, похожий на смесь кофейного варителя и пневмоуборщика: от бронзового проклепанного цилиндра щупальцами отрастали длинные резиновые шланги с насадками-форсунками; в продолговатую нишу приемника была вправлена очередная банка.
Джон бросил тяжелый взгляд на клетки — их дверцы были открыты. В городе поговаривали, что в суматохе, когда цирк опечатывали, все здешние блохи сбежали. Выбравшись в Фли, они быстро расплодились и заполонили район. Было ли так на самом деле, младший констебль не знал, и сейчас его это не особо заботило — к его делу нашествие блох на Фли отношения не имело.
Он подошел к стене, на которой на крючках рядами висели подковы. Сняв с пояса ту, что была найдена в квартире Хелен Хенсли, Джон сравнил их. Никаких сомнений: подковы, которые оставлял похититель, были отсюда.
Констебль задумался.
След привел его в цирк. По всему выходило, что это место каким-то образом связано с похищениями. Похититель выбрал подкову в виде своей визитной карточки не случайно. Она явно подразумевалась, как некий знак. Знак тем, кто поймет. Но что он значит?
«Почему именно подковы? — подумал Джон. — Дело тут не просто в цирке, а именно в блохах. Кто может иметь отношение к блохам?»
Ответ напрашивался сам собой: Мариетта Лакур. Вот только Джон видел ее могилу.
Нужно продолжать поиски. Может, что-то прояснится…
Джон вышел из помещения, где прежде держали блох, и двинулся по закулисью.
В коридор выходили двери гримуборных: судя по всему, циркачи не только готовились в них к представлениям, но и жили. Все комнатки были довольно бедны и походили на лачужки. В каждой, помимо кровати и зеркала, стоял здоровенный сундук, очевидно, заменявший артисту шкаф. Прямо на полу валялись разбросанные вещи — видимо, собирались циркачи в спешке.
Джон заглядывал в одну гримуборную за другой и продолжал путь — везде его встречали запустение и беспорядок. Он так и видел носящихся и голосящих циркачей, которых изгоняли из их дома черные тени-футляры, вооруженные угрожающей вежливостью и равнодушными конторскими улыбками.
У одной гримерки младший констебль остановился. То, что она принадлежала Мариетте Лакур, сомнения не вызывало: вся противоположная от входа стена была завешана детскими рисунками, изображавшими блох.
Каморка мадам Лакур почти ничем не отличалась от прочих: спичечный коробок, в котором тесно даже чихнуть. Напротив двери стоял туалетный столик с потускневшим от времени зеркалом, к нему был приставлен стул, со спинки которого свисало алоеперьевое боа. По обе стороны от прохода разместились две пружинные кровати: одна обычная, и другая — чуть поменьше.
Ответ на то, кому принадлежала маленькая кровать, отыскался сразу же: над туалетным столиком, среди угольных рисунков, висел большой красно-желтый плакат. На нем было изображено нечто странное, лишь отдаленно похожее на человека; кричащие подписи призывали всех и каждого лицезреть «Уникальнейшее зрелище, равного которому нет во всем мире! Существо, вышедшее прямиком из страны снов и страшных сказок — ужасно-прекрасного и кошмарно-замечательного Поразительного Прыгуна, мальчика-блоху».
Джон нахмурился. Поразительный Прыгун… Он помнил это прозвище: братья рассказывали ему о мальчике-блохе из Фли, когда он только появился в цирке, но увидеть его своими глазами констеблю так и не довелось.
— Что же с тобой стало? — пробормотал Джон, глядя на плакат.
Вроде бы, мальчик-блоха сгинул тогда же, когда закрыли цирк. Он то ли заболел и умер, то ли попал под трамвай…
Джон изо всех сил попытался вспомнить, что произошло с Поразительным Прыгуном, и не смог. Единственное, в чем он был уверен, что мальчик-блоха умер.
— А это еще что такое? — пробормотал младший констебль.
Плакат (как и большая часть зеркала под ним) был покрыт коричневыми брызгами. Одного взгляда Джону хватило, чтобы понять, что перед ним — засохшая кровь. Это место хранит еще одну мрачную тайну? Слишком много крови как для цирка…
Джон ковырнул одно из пятен и нечаянно проткнул пальцем дыру в плакате.
— Ну вот, — досадливо пробормотал констебль и вдруг понял, что за плакатом — пустота.
Констебль заглянул в дырку. Тайник! Подковырнув булавки, которыми плакат крепился к обоям, он отодвинул его в сторону.
В стене была проделана небольшая ниша, и в ней лежала потрепанная пухлая тетрадь в красной обложке с изображением блохи в кольце.
Джон открыл тетрадь и прочитал: «Мариетта Лакур».
— Это же дневник! — понял констебль и сморщил лоб: матушка говорила, что читать чужие дневники — плохо, и так поступают только злыдни. «Ты же не хочешь быть злыднем?» — спросила она его как-то.
Джон не хотел быть злыднем, но беда в том, что он был уже кое-кем намного хуже обыденного злыдня. Он был полицейским констеблем на службе.
Найдя последнюю запись в дневнике, Джон начал читать, ощущая легкое покалывание совести, как от чесучей вязаной кофты.
— Не может быть… — прошептал он. Спина констебля похолодела, руки задрожали. Перед мысленным взором предстало пятно крови на манеже: — Так вот, что тогда произошло… А ведь все думают, что это было самоубийство! Нужно рассказать обо всем мисс Трикк и…
Неподалеку стукнула дверь.
Джон застыл.
Кто-то был в цирке! Был в коридоре! И этот кто-то, судя по звуку шагов, приближался!
Джон испуганно оглядел гримуборную. Захлопнув дневник, он бросился к кровати дрессировщицы блох и забрался под нее. Замер, прислушиваясь.
Меньше, чем через минуту в комнатку кто-то вошел. Скрипнули половицы, зашелестела одежда. Незнакомец прошел мимо кровати. Джон лежал, затаив дыхание, — все его мысли были лишь о том, чтобы дышать как можно тише.
— Я не смог… — раздался тихий приглушенный голос, а за ним и скрип стула — вошедший уселся у туалетного столика. — Не смог, понимаеш-ш-шь? — В голос добавилось шипение.
Младший констебль недоумевал, с кем этот человек говорит, а тот меж тем продолжал:
— Я долш-ш-шен был просто схватить их… не убивать.
Джон вздрогнул. Это он! Похититель! Здесь! Только руку протяни…
Закусив губу, младший констебль осторожно потянулся к краю покрывала и, взяв его двумя пальцами, чуть отодвинул в сторону.
Незнакомец был очень близко — Джон мог бы коснуться полы его угольного пальто, и все же констебль не видел его лица — лишь полосатый красно-черный шарф и высокий джентльменский цилиндр.
Человек на стуле вдруг ответил кому-то:
— Да, я знаю… Знаю! Убить их сразу ш-ш-ше было бы слиш-ш-шком просто. Они все долш-ш-шны были предстать перед цирковым судом и ответить за то, ч-ч-что сделали… Казнь… их всех ш-ш-шдала казнь, но последний ублюдок был готов. Он сопротивлялся. И он выгрыз себе легкую смерть.
«Что?! — пронеслось в голове Джона. — Он убил кого-то?!»
— Прости меня… Я подвел тебя… Я не нароч-ч-чно, ч-ч-честно… Ты бы знала, как тяш-ш-шело мне было себя сдерш-ш-шивать, но я пытался. Сдерш-ш-шивать ненависть к каш-ш-шдому из них. Но это нич-ч-чего не меняет — остальные ответят за то, ч-ч-что сделали с тобой…
Незнакомец чуть повернулся и стащил со спинки стула боа. Джон задрожал, увидев его руку. Хотя «рукой» это назвать язык не поворачивался: у незнакомца была тонкая, покрытая редкими черными щетинками темно-серая конечность, оканчивающаяся двумя изогнутыми когтями.
Младший констебль понял, кто перед ним.
— Скоро… скоро я отомщ-щ-щу за тебя, мама…
«Поразительный Прыгун! Значит, мальчик-блоха не умер! И он… вырос…»
Человек-блоха качнулся и поднялся на ноги. Джон убрал руку от покрывала кровати.
Поразительный Прыгун двинулся к выходу из гримуборной.
Когда звук его шагов стих, младший констебль выбрался из-под кровати. Спрятав под мундир дневник Мариетты Лакур, Джон подкрался к двери. Выглянул. Коридор был пуст.
Сняв с пояса дубинку, констебль осторожно двинулся мимо гримерок. Он понимал, что дубинка не особо поможет ему, если человек-блоха нападет на него, но ничего существеннее при нем не было.
Джон добрался до прохода, ведущего на манеж и застыл.
Убийца и похититель был там — стоял в центре цирковой арены. Склонив голову, он разглядывал пятно крови.
Дубинка в руке младшего констебля задрожала.
Человек-блоха, высоченный, в пальто с четырьмя рукавами, выглядел не просто пугающе — он ужасал. Глядя на него, Джон почувствовал, как пот стекает из-под шлема на глаза, но поднять руку и вытереть лицо он не решался.
Человек-блоха шевельнулся. Чуть покачнувшись, он присел, а потом — Джон распахнул рот от неожиданности — прыгнул.
Констебль бросился по проходу, задрав голову и выискивая монстра в темноте наверху. Он успел заметить шевеление на мостках, рядом с которыми был натянут трос канатоходца. А затем Человек-блоха прыгнул снова и исчез в проломе купола.
Не раздумывая, Джон ринулся обратно в коридор, следуя к каморке с баллонами и трубами. Он должен выбраться отсюда! Должен проследить за Человеком-блохой!
Полли Уиннифред Трикк умела терпеть насмешки.
В редакции «Сплетни» почти все, начиная с господина главного редактора и заканчивая мальчишками-газетчиками, относились к ней с пренебрежением и снисхождением. Быть газетчиком — это, мол, не работа для хрупкой мисс. Это грязное, опасное дело, и нужно достаточно собак съесть, чтобы им заниматься. Ей не поручали важные дела, не подпускали к печатной машинке и не позволяли «сплетничать». Никто в газете попросту не воспринимал ее всерьез.
И хоть Полли это порядочно злило, она то и дело напоминала себе: «Тебя ни в чем не заподозрят, когда от тебя ничего не ждут». Тут стоит отметить, что мисс Трикк, личную помощницу ведущего репортера «Сплетни», было в чем подозревать. Назвать то, что она скрывала от коллег, банальным словом «тайна», было бы слишком просто и не смогло бы передать ту мрачную суть, которую она прятала.
Нет, это была никакая не тайна. Полли Трикк скрывала от них целую жизнь. Особа, которую она привела с собой в редакцию, не любила показываться, но именно Она требовала, чтобы обычная девушка, приехавшая погостить к тетушке в Габен, проникла в логово сплетен, дешевого пойла и зловонного табачного дыма. Из-за Нее Полли Трикк и терпела постоянные насмешки, из-за Нее ей приходилось вертеться в кругу закоренелых циников и ехидных злыдней.
Редакция газеты «Сплетня» являлась тем самым котлом, в который, словно по трубам, стекались новости о происшествиях со всего Тремпл-Толл. Они варились в этом котле, готовились с едкими приправами и жгучими специями, после чего часть из них выплескивавалась на страницы газеты в виде статей. Но больше их оседало на «внутреннем редакторском сите», после чего сливалось в архивные папки и навсегда отправлялось на полки. Неважные, безынтересные, несущественные недоновости. Так их называли проженные газетчики, но именно за ними Полли и пришла в «Сплетню»— чтобы знать о том, чего нельзя прочитать в утреннем выпуске за чашкой кофе. У нее (или, вернее, у Той особы) было свое видение того, что действительно важно. Кто знает: вдруг, кажущееся незначительным наблюдение за соседями от какой-то досужей старухи или подслушанный кэбменом разговор его пассажиров, которые Бенни Трилби и прочие пираньи пера пропустили мимо внимания, таят в себе нечто важное.
Задачей Полли было вынюхивать, выискивать существенное. После чего она должна была передавать сведения Ей. И уже Она пойдет по следу — и, возможно, благодаря этим сведениям, Ей удастся предотвратить преступление или спасти чью-то жизнь.
И Ее ничто не остановит, ведь Она, особа, которую скрывала Полли, — это тот монстр с плакатов о розыске. Она — безжалостная мстительница в маске Зубная Фея.
Дело о пропавших людях было первым, за которое Полли взялась в роли газетчицы. Она хотела провести это расследование сама, не прибегая к помощи Зубной Феи, но обстоятельства сложились таким образом, что больше откладывать было нельзя.
Газетчица мисс Трикк не владела рычагами, которые могли бы разговорить доктора Барроу, но у Зубной Феи такой рычаг был. К тому же, в отличие от Полли, ей не нужно записываться на прием или покупать больничный билет. Ей не нужно даже заходить в больницу через парадные двери…
Пройдя по карнизу третьего этажа Зубная Фея оказалась у окна кабинета доктора Барроу. Оно было открыто. За ним все тонуло в темноте.
«Что-то не так!» — пронеслось в голове.
Зубная Фея достала из кобуры на бедре пистолет-«москит» и забралась на подоконник. После чего бесшумно спустилась на пол.
— Доктор Барроу? — негромко позвала она, уже зная, что никто не отзовется.
Света, проникающего с улицы, хватило, чтобы разобрать разгром, учиненный в кабинете. Кресло, в котором во время неудавшегося интервью сидел доктор, лежало на полу, перевернутое, повсюду валялись бумаги. На столе все было вперемешку: медицинские инструменты, записи, портсигар… из лежащей на боку чернильницы натекла черная лужица.
Хозяин кабинета обнаружился с другой стороны стола. Он лежал на полу на спине. Выражение его лица исказилось от ужаса. Но не это было самым пугающим.
Его кожа облепила мышцы, щеки ввалились. Казалось, он попросту усох, словно в нем не осталось ни капли крови. На правом плече у доктора зияла рваная рана, похожая на след от укуса — на ней также не было крови. Чуть в стороне, рядом с откинутой рукой, лежал скальпель — словно за мгновение до смерти доктор Барроу тянулся за ним.
— Кто же на тебя напал? — прошептала Зубная Фея.
На груди у мертвеца что-то лежало, и, приблизившись, она различила…
— Еще одна подкова!
Тот, по чьему следу шла мстительница, больше не был простым похитителем. Убийца. И никак иначе.
Зубная Фея склонилась над доктором.
В тот момент, как она взяла в руки подкову, дверь кабинета открылась.
— Доктор Барроу, вы просили…
Взгляды Зубной Феи и старухи-медсестры встретились.
Медсестра потрясенно распахнула рот.
— Что?.. Я… доктор…
А потом она закричала.
Зубная Фея отшатнулась и, развернувшись, бросилась к окну. Одним движением вскочила на подоконник и выпрыгнула.
Вслед ей неслось:
— Убила! Зубная Фея убила доктора Барроу!
Два крошечных колесика шатались и скрипели от натуги. Да и сам младший констебль Джон Дилби шатался и скрипел — зубами и, казалось, даже внутренностями.
Его самокат прыгал по кочкам, качался из стороны в сторону, но упорно продолжал двигаться.
Джон отталкивался ногой, которая по ощущениям уже давно перестала быть, собственно, ногой и превратилась в сбитень, стоптень и еще в мозолень. Руки в форменных перчатках крепко сжимали руль, и все равно он то и дело норовил вывернуться. В какой-то момент самокат будто бы ожил и принялся показывать свой норов.
Джон потел, шморгал носом и отчаянно боролся с головокружением. И несмотря ни на что продолжал преследование.
— Не упустить… не упустить… — срывалось с дрожащих губ.
Не упустить Человека-блоху было неимоверно сложно, ведь тот прыгал по крышам, в то время как сам констебль, не разбирая дороги, колесил за ним через Фли.
Джон полагал, что четырехрукий монстр попытается затеряться в глубине трущоб, но тот задумал нечто противоположное. Человек-блоха держал свой путь не куда-нибудь, а в Тремпл-Толл.
В Саквояжный район вел лишь один мост — мост Ржавых Скрепок. Очевидно, бывшему цирковому прыгуну перепрыгнуть канал Брилли-Моу было не по силам. Джон успел увидеть, как тот спустился под мост и пополз, цепляясь за стропила всеми своими шестью конечностями.
Не останавливаясь, младший констебль заехал на мост и поколесил вдоль трамвайной линии. Где-то внизу полз Человек-блоха…
У харчевни «Подметка Труффо» стояло несколько нетрезвого вида типов. Завидев Джона, они завопили, заулюлюкали и все, как один, демонстративно сняли шляпы — вовсе не в знак уважения, но напротив, с вызовом и насмешкой: в Тремпл-Толл появляться на улице без головного убора было запрещено, но младший констебль сейчас и не подумал останавливаться.
Преодолев мост, он выехал на улицу Файни. Человек-блоха оказался в Саквояжном районе быстрее него — он запрыгнул на уличный фонарь, а с него — на крышу ближайшего дома.
Джон свернул в переулок и помчался следом. В голове стоял гул, в животе мутило, но младший констебль все гнал и гнал по мостовой следом за быстро отдаляюшимся Человеком-блохой.
Он не знал, что станет делать, когда нагонит его, но сейчас об этом и не думал.
Улица, переулок, сквозной проход через дом и двор-колодец… Колесо угодило в выбоину! Проклятье! Вытащить… продолжить преследование…
Джон не обращал внимания ни на что кругом, а между тем вокруг появилось много прохожих. Зазвенел трамвай. Из рупоров уличных вещателей раздавалось оповещение о том, что дирижабль «Бреннелинг» готовится к отбытию в Старый центр…
Погоня привела младшего констебля на Чемоданную площадь.
Задрав голову, Джон увидел, как Человек-блоха перепрыгнул с крыши пневмопочтовой станции на купол здания вокзала. После чего пополз по нему, а затем прошмыгнул в большое круглое окно возле часов и скрылся из виду.
— Будь я проклят! — воскликнул младший констебль. — И что тебе там нужно?
Впрочем, раздумывать об этом времени не было.
Джон направил самокат в переулок у здания вокзала. Соваться внутрь через парадные двери ему совсем не хотелось, и у того было две причины: первая — это вокзальный констебль мистер Бэнкс, и вторая — это его напарник вокзальный констебль мистер Хоппер. Обе эти личности могли помешать его делу, так как славились не только злобой, но и крайней недалекостью: чего только стоят их бесконечные неудачные попытки дослужиться до повышения и получить новенькие паровые самокаты.
Проехав под аркой, младший констебль увидел зеленую дверь, над которой висела вывеска: «Камеры хранения багажа». Рядом примостилась еще одна дверка: «Бюро пропавших вещей», — именно туда Джон, оставив свой самокат у входа, и вошел.
Его тут же окатило из рога граммофона слезливым, сиропным романсом о потерянной любви — старый добрый репертуар миссис Громбилль, от которого у всех прочих, кроме самой смотрительницы, сводит скулы.
В «Бюро пропавших вещей» горела одинокая лампа, по сторонам от узкого прохода громоздились деревянные стеллажи, забитые всем тем, что теряли люди в Саквояжном районе. Рядом со шляпами, перчатками и зонтиками соседствовали совсем уж необычные предметы, наличие которых здесь вызывало больше вопросов, чем содержало ответов: чучело рыбы-меч, автоматон, мумия из Хартума, плотоядное растение в горшке и связка сушеных и сморщенных собачьих голов. На стуле в глубине помещения храпел потерянный человек.
У стойки происходил спор.
Там топтался, потирая руки, небезызвестный в узких кругах — Джон не сдержался и поморщился — Шнырр Шнорринг. Бродяга пыжился, потел и пускал слюни в попытках доказать, что некий женский клатч с бахромой принадлежит именно ему.
Миссис Громбилль, тучная престарелая дама, разумеется, не верила ни одному слову бродяги и тыкала в него тростью.
— Убирайся, Шнорринг! — утомленно восклицала миссис Громбилль. — Ты и правда думаешь, что я тебе выдам потерянный предмет?
— Но этот клатч принадлежал моей бабушке!
— Ну и кому ты врешь?! Нет у тебя никакой бабушки!
— А вот и есть! В смысле была! Ее сожрали крысы!
— Ты мне надоел, Шнорринг! Ты итвои нескончаемые попытки стащить что-то отсюда! Если не уберешься, я спущу на тебя крокодила!
— Кто-то потерял крокодила? — удивился Шнырр и тут же, спохватившись, добавил: — То есть это мой крокодил! Я его потерял недавно! Он принадлежал моему дедушке!
— И зачем тебе крокодил, скажи на милость?
— Говорят, они очень вкусные…
— И кто так говорит?
— Люди, обедающие крокодилами, само собой!..
Младший констебль воспользовался тем, что на него не обращают внимания, и прошмыгнул в боковой проход под табличкой: «В зал ожидания».
Вокзал гудел. У перронов толпились пассажиры, среди них виднелись служащие Паровозного ведомства в темно-зеленой форме, автоматоны катили багажные тележки, груженные чемоданами.
Джон выглянул из-за трубы. Бэнкс и Хоппер были на посту у своей тумбы. Если это, конечно, можно было так назвать. Хоппер, труся головой, бродил туда-обратно вдоль скамейки и, судя по всему, показывал напарнику, как ходят голуби, а Бэнкс ухахатывался и швырял в него хлебными крошками.
Младший констебль двинулся к лестнице, ведущей на старую платформу «Драппгейт». Быстро преодолев два пролета, он проскочил мимо рубки вокзальной пневмопочты, пробежал галерею вдоль ряда пыльных витражных окон и, толкнув дверь в тупике, оказался у основания ржавой винтовой лестницы, которая тонула в потемках. Младший констебль начал подъем на ощупь, стараясь ступать по железным ступеням, не создавая шума.
Вскоре он добрался до вершины лестницы и оказался перед очередной дверью. Замер, прислушиваясь.
Из-за двери доносился перезвон часового механизма — там располагались большие вокзальные часы.
Джон сглотнул, вытер перчаткой пот со лба.
Уняв дрожь, он снял с пояса дубинку и сжал руку на дверной ручке. «Не бояться… только не бояться, Джонни…»
Закусив губу, младший констебль аккуратно повернул ручку и приоткрыл дверь.
Это место называли «вокзальным чердаком». И не только потому, что оно находилось под самой крышей. Многие годы сюда стаскивали различный хлам: у стен громоздились медные рупоры вещания, рядом с кучей ржавых ключей для перевода стрелок соседствовали багажные тележки без колес, нагруженные деталями для автоматонов, — и кому понадобилось все это сюда тащить? Сломанный семафор приветствовал констебля разбитыми стеклами. Пыль, паутина и затхлость… пахло здесь, как на обычном чердаке: нафталином, средством против гремлинов и позавчерашним, слегка тронутым плесенью прошлым.
И если бы не мерный звон шестерней, можно было бы решить, что это место впало в кому.
В центре чердака располагался громадный механизм, приводивший в движение стрелки одновременно на двух циферблатах: одни часы выходили на Чемоданную площадь, а другие — внутрь здания вокзала. Рядом с первыми располагалось два круглых окна — разноцветные стекла витража в одном складывались в рисунок, изображающий локомотив, а в другом стекла и вовсе отсутствовали. Именно через него в здание вокзала и проник тот, за кем Джон следил…
«Что ты делаешь?! — одернул себя младший констебль. — Зачем сунулся сюда в одиночку? Что станешь делать, когда найдешь его? Болван…»
На миг констебля посетила мысль побежать в зал ожидания за Бэнксом и Хоппером, но он тут же одернул себя: «Мало того, что они все испортят, так еще и потребуют ответов. А что если они не согласятся помочь и, испугавшись жуткого монстра, сообщат в Дом-с-синей-крышей?»
Джон осторожно двинулся вдоль ряда вешалок с устаревшей формой Паровозного ведомства. Задрав голову, он вглядывался в темноту под куполом. Балки и стропила напоминали прутья клетки.
«Где же ты прячешься?..»
На миг ему показалось, что что-то темное шевельнулось наверху, но как он ни вглядывался, ему не удалось ничего там разобрать. А затем он услышал звук шагов. Кто-то прошел за медленно проворачивающимися шестернями!
По спине побежали мурашки.
«Это не моя… совсем не моя работа — гоняться за монстрами! Я ведь перебираю бумажки в архиве! Что я тут делаю?!»
Младший констебль двинулся на звук. Подняв дубинку, он выглянул из-за стойки с цепными барабанами. Там никого не было…
За спиной скрипнула половица. Джон обернулся и… в следующий миг что-то тяжелое ударило его по голове. Удар был так силен, что шлем треснул, но младший констебль этого уже не понял.
Джон рухнул на пол. Четыре руки схватили его за ноги и куда-то поволокли.