Глядя на четырехэтажное нескладное здание с побитой дождями темно-синей черепицей, которое стояло посреди затянутой туманом площади, сержант Крупперт Кручинс поморщился.
Он не особо любил этот дом и в обычное время, а сейчас — сержант предчувствовал — его там ожидало нечто намного хуже простой выволочки. Если уж черствяк Гоббин еще утром послал за ним Дилби, то все было действительно паршиво, ведь чаще всего Гоббин плевать хотел на то, где Кручинс пропадает, чем тот беззастенчиво пользовался. Но сегодня… сегодня, само собой, должен был состояться этот дурацкий, в смысле, судейский бридж.
В полночь главные судьи четырех районов Габена должны были собраться в клубе «Лаймгроу» и за карточным столом сразиться за звание лучшего. В Тремпл-Толл, разумеется, ставили на своего судью, господина Сомма. Кручинс даже боялся представить, что случится, если Сомм проиграет: их жирное сиятельство в таком случае непременно устроит всем по эту сторону канала, веселенькую жизнь — и первыми под раздачу попадут те, кто окажется под рукой, а именно констебли из сопровождения. В прошлые «ночи судейского бриджа» сержант Кручинс неизменно находил отговорки, чтобы в сопровождении достопочтенного господина главного судьи участия не принимать. Таким умным, впрочем, был не он один: многие констебли помнили, что случилось в тот, единственный, раз, когда Сомм проиграл, и повторения для себя подобного не желал…
Уже давно стемнело, время подбиралось к десяти часам вечера, и Кручинс очень надеялся, что страсти улеглись или хотя бы старший сержант успел принять свои пилюли.
Между тем рисковать и попадаться на глаза Гоббину совершенно не хотелось, поэтому, подойдя к Дому-с-синей-крышей, он обошел его и, надеясь проскользнуть незамеченным, направился к черному ходу, где располагался экипажный двор.
Подойдя к воротам, сержант с удивлением обнаружил, что в стоящей возле них выкрашенной в синий и белый полосатой будочке никого нет.
Обычно на посту стоял дежурный констебль, и его отсутствие поселило в душе у Кручинса недоброе предчувствие.
Толкнув пробитую в воротах дверь, сержант вошел на экипажный двор. По обе стороны выстроились темно-синие фургоны, среди них особое место занимали два громоздких и очень ржавых аэрофургона (ими давно не пользовались — Гоббин все собирался привести их в порядок, но у полиции Саквояжного района руки никак не доходили). Во дворе также не было ни души, если не считать Фонаря — пес не обратил на появление Кручинса никакого внимания, самозабвенно вылизывая пустую миску.
— Где же все? — задумчиво пробормотал сержант и, пригладив усы, пошагал по вымощенной синеватым камнем дорожке между экипажами, которая вела к зданию.
Стоило Кручинсу открыть низенькую дверь черного хода и нырнуть в общий зал, как он получил ответ на свой вопрос.
Дом-с-синей-крышей стоял на ушах. По лестницам и коридорам бегали взмыленные констебли, то и дело завывал датчик на приемнике пневмопочты, а из рога стоявшего на стойке граммофона вырывался «Синемундирный вальс». Отделение полиции Тремпл-Толл тонуло в суете и неразберихе, и только старый констебль Лоусон как ни в чем не бывало храпел на скамье, на которой обычно сидели задержанные.
Со стороны могло показаться, будто готовится очередной рейд в Фли или на Тремпл-Толл совершено нападение, но на деле полицейские готовились к выходу «на паркет», что тут же выдал сам старший сержант Гоббин:
— И с этим отребьем я должен идти «на паркет»?! — негодующе оглядывая подчиненных, прорычал старший сержант.
Горрат Г. Гоббин походил на ворона. Это был среднего роста господин с крючковатым носом, извечно поджатыми тонкими губами и незрячим левым глазом, затянутым серой поволокой.
Впрочем, сейчас старшему сержанту Гоббину прекрасно хватало и одного глаза, чтобы понять: эти бестолочи ни на что не годны.
— Вы же ни на что не годны! Бестолочи! — рокотал старший сержант на весь этаж, а выстроившиеся перед ним семеро констеблей стояли, не смея поднять взгляд.
— Поглядите на себя! И это — лучшие представители Полицейского ведомства Тремпл-Толл? Коппни, ты слишком вислощекий и еще выглядишь, как шушерник — я бы рядом с тобой придерживал покрепче свой бумажник. Да, если приглядеться, вы все похожи на ряженых жуликов! Дуббин, что это за подбородок, скажи на милость? Брайднич, ужасные брови! Домби, такие усы уже никто не носит! Тромпер, сделай что-то со своей пучеглазостью! Буппиш, вытри слюни! Уискер… — Старший сержант уже было раскрыл рот, пытаясь отыскать какой-либо недостаток в очередном подчиненном, но вдруг не смог. Констебль Уискер выглядел достойно и представительно: усы подкручены и нафабрены, бачки аккуратно подстрижены, никаких мешков под глазами, никаких оспин, царапин и морщин, в которых можно потеряться. Форма сидит превосходно, пуговицы натерты, блестят и, что немаловажно, все на месте, шлем наканифолен, ремешок идеально отрегулирован под хозяина. Одним словом — настоящий джентльмен!
Парадокс заключался в том, что Терренс Уискер был женщиной. Дамам служить в полиции запрещалось, но отец констебля Уискера, служитель закона в десятом поколении, не мог представить, что старая семейная традиция прервется только лишь из-за того, что у него родилась дочь. И так Тилли стала Терренсом. В Доме-с-синей-крышей никто не знал, кто такой на самом деле констебль Уискер, только старший сержант Гоббин.
— Вот! Образцовый констебль! Берите пример, бестолочи нескладные!
— Благодарю, сэр, — буркнул Уискер, а прочие заскрипели зубами.
— Мистер Жоббр! — воскликнул Гоббин, озираясь по сторонам. — Где вы?
— Я здесь, сэр, — отозвался немолодой мужчина с припудренным лицом, длинными, торчащими в стороны усами и нежно-кремовыми подвитыми волосами. Рядом с ним стояли трое мальчишек с похожими прическами и модными мушками над верхней губой — каждый сжимал в руках обтянутый розоватым вельветом футляр и влюбленным взглядом глядел на мистера Жоббра.
Кручинс мгновенно узнал этого франта: Дом-с-синей-крышей почтил своим присутствием сам хозяин «Завитка и Локона», известной в Саквояжне цирюльни, — сержант даже побоялся представить, сколько Гоббин ему отвалил за подобное посещение. Судя по сморщенному лицу цирюльника, он неимоверно страдал от стоящих в вотчине полиции Габена ароматов.
— Что скажете? — спросил Гоббин. — Вам удастся сделать из этих огородных пугал нечто хотя бы отдаленно похожее на людей?
— Мне понадобится много мыльной смеси, парфюма и незатупляемые ножницы. А еще чудо. Но, думаю, это возможно.
— Приступайте. Через час они должны быть готовы.
Цирюльник возмутился:
— Через час?! Да вы шутите!
— Дом-с-синей-крышей в долгу не останется, мистер Жоббр. Вы знаете, что стоит на кону!
— Мне нужно место, чтобы творить, — поджав губы, сказал мистер Жоббр. — Я бы предпочел вернуться в свою мастерскую Шедевра и Красоты…
— Это исключено. Творите ваши шедевры и красоты здесь. Можете разместиться в углу. Коппни, притащи стул для господина цирюльника. Вернее, для себя — ты будешь первым.
— Слушаюсь, сэр, — угрюмо ответил констебль и поплелся за стулом: превращаться в человека ему явно не хотелось.
Когда стул был поставлен в углу общего зала, а Коппни тяжело на него опустился, началось претворение ранее упомянутого чуда в жизнь. Подмастерья Жоббра обступили констебля с коварными улыбочками: один стащил с его головы шлем, другой по самую шею обмотал служителя закона полосатой тканью, а третий, раскрыв свой футляр, принялся замешивать пену. Вскоре весь угол, включая Коппни, скрылся в облаке розовых мыльных пузырей. Жоббр сменил пальто на фартук, отдал одному из мальчишек цилиндр и взялся за дело. Хищно заклацали ножницы. Прочие констебли с ужасом ожидали своей очереди…
— Господин старший сержант! — раздался возглас от стойки, и Гоббин раздраженно повернулся.
— Что такое, Брум?
Сержант Брум по прозвищу «Все-по-полочкам», которое он заслужил за свое утомительное следование всем без исключения служебным предписаниям, держал в руке конверт.
— Сэр, пришло уже третье письмо из Больницы Странных Болезней!
— Не сейчас, Все-по-полочкам!
— Но, сэр! Они сообщают, что Зубная Фея убила одного из докторов! Вы ведь так ждали, когда она совершит что-то такое…
— Это обождет, — отрезал Гоббин. — Завтра! Все завтра! У нас есть дела поважнее! Сегодня я запрещаю преступлениям в Тремпл-Толл происходить! И, Брум, меня не нужно дергать, когда по почте приходит очередное сообщение о каком-то непотребстве. Докладывай только если придет что-то от господина Сомма или из клуба «Лаймгроу».
— Так точно, сэр!
Общий зал внезапно заполонил скрежет, и из-за открытой двери чулана вылезла туча бурого дыма, запахло горелым.
Гоббин устремился к чулану.
— Ньютон! Что там у тебя творится?!
Полицейский механик в кожаном фартуке, перчатках и здоровенных защитных очках вывалился из чулана, сотрясаясь в приступах кашля.
— Сэр, я… кхе-кхе… не уверен, что… — начал было он, но старший сержант его прервал:
— Он мне нужен, Ньютон! Шарки должен быть отремонтирован к отбытию в клуб «Лаймгроу».
— Сэр, я его уже два раза пересобирал, и так и не понял, в чем там поломка.
Сержант глянул на ржавого автоматона-констебля, сидевшего на ящике в глубине чулана. Механоид Шарки давно устарел, его не выпускали в город больше десяти лет. Он вечно заклинивал, его конечности то и дело начинали двигаться невпопад. Время от времени автоматон самостоятельно включался и пытался арестовать всякого, кого видел. Привести его в порядок и вернуть в строй было не легче, чем сделать так, чтобы констебли перестали походить на откровенных злыдней из подворотни.
— Мне плевать! — рявкнул Гоббин. — Судью Китчинсли с Набережных будут сопровождать механические констебли! Мы должны соответствовать! Ты же не хочешь, чтобы господину Сомму заметили, что его полиция отстает в техническом плане?!
— Нет, сэр, но…
— Я на тебя рассчитываю, Ньютон, и не вздумай меня подвести!
Рядом с чуланом стоял констебль Шоммпи, на нем был надет тяжелый механизированный костюм, который выглядел грозно и внушительно, и… бедолага Шоммпи не мог в нем пошевелиться: меха-костюм заклинил, и констебль замер с нелепым видом, подняв ногу для шага, с вытянутыми перед собой руками.
— Сэр, я… — начал было Шоммпи, но старший сержант перебил его:
— Даже не начинай!
— Но я так стою уже час… у меня все тело затекло…
— Приказа затекать не было, так что советую тебе побыстрее растечься. Жди своей очереди, Шоммпи: Ньютон освободится, и расцепит тебя.
Двери открылись, и в общий зал ввалился Пайпс. Вытирая пот и покашливая в кулак, громила-констебль подбежал к старшему сержанту.
— Ты нашел их? — спросил Гоббин.
— В «Колоколе и Шаре» их нет, сэр. Брекенрид сказал, что Кручинс заглядывал ненадолго, Дилби он не видел.
— Проклятье! Они мне нужны! И почему именно сегодня нужно было куда-то провалиться?! Я ведь не это имел в виду, когда вчера желал им провалиться пропадом!
— Сэр… — начал Пайпс. Его взгляд встретился со взглядом Кручинса, который притаился у лестницы. Кручинс округлил глаза и покачал головой: мол, не выдавай…
— Почему все кругом норовят меня подвести? — продолжал возмущаться Гоббин. — Почему сегодня все просто не смогло пойти по плану? Почему меня окружают одни лентяи, бестолочи и доходяги?! Никто не готов к «паркету»! У Мэдберда простуда, Хикли потерял память, Гоббс провалился в люк, Прюитт забрался на фонарный столб, Доггни застрял в дымоходе, Броуди разбила нос какая-то старуха, Тоббинса покусали крысы, Шауни и Морни подрались с пожарными, а те четверо болванов, которые напились в дрызг и свалились в канаву! За что мне все это?!
— Сэр…
— Да что такое?!
— Кручинс, сэр.
— Вот-вот! Еще и Кручинс куда-то пропал!
— Он здесь, сэр, — сказал Пайпс и ткнул рукой куда-то за спину старшего сержанта.
Кручинс вздохнул: ну вот, начинается…
Гоббин развернулся и, увидев его, побагровел.
— Ну надо же! Кто-то протрезвел и вспомнил дорогу в Дом-с-синей-крышей!
Кручинс подошел.
— Сэр, я…
— Ты совсем спятил, Крупперт? — прошипел старший сержант. — В такой день?!
— Сэр, я был очень занят и…
— И чем же ваша светлость была занята? Набивал брюхо в «У Мо»? Или гонялся за «Синим Зайцем»?! Пайпс сказал, что тебя видели у Брекенрида! И это в то время, как я тут пытаюсь собрать из этого отребья хоть что-то, за что мне не будет стыдно перед господином Соммом!
— Сэр, я был занят расследованием. Дело о похищениях…
Гоббин глянул на него, как на сумасшедшего.
— Какое еще, провались ты пропадом, расследование?! Здесь дела поважнее!
Спорить было бессмысленно, и сержант Кручинс кивнул.
— Виноват, сэр. Напрасно я все это затеял. Да и по сути меня втравил в расследование пропавших Дилби. Он пришел и…
— Дилби! — процедил Гоббин. — Где его носит?
— Он… это… не знаю, сэр. Я отправил его… гм… по следу улики еще днем, но с тех пор от него ни слуху, ни духу…
— Ни слуху, ни духу?! — яростно хмуря брови, проговорил Гоббин. — Дилби — бумажный червь из архива, искать похищенных не его ума дело! Ты хочешь, чтобы сюда снова заявилась его мамаша и устроила нам всем выволочку за то, что ее сыночек, видите ли, снова подвергает свою жизнь опасности? Нет уж, мне прошлого раза хватило…
— Да, сэр. Опасная в гневе женщина.
Кручинс про себя усмехнулся, вспомнив, какой кавардак учинила здесь миссис Дилби в прошлый раз. И самое забавное, что Гоббин ничего не смог сделать — миссис Дилби была троюродной кузиной самого господина комиссара.
— В общем, мне сейчас не до Дилби и его жирной мамаши, — сказал Гоббин. — У нас бридж на носу, а тут и десяток констеблей не наберется для «паркета».
— Что от меня требуется, сэр?
— Отправляйся в «Три Чулка» и…
— В кабаре, сэр?!
— …и найди мне там четырех рослых широкоплечих парней, которых можно будет переодеть в форму и включить в сопровождение. Желательно, чтобы у них были нормальные зубы и отсутствовали синяки. Гнилозубые и опухшие не подходят, ты понял?
— Да где ж я таких найду?
— А мне откуда знать? Я приказал — тебе искать, Крупперт. Думаю, среди вышибал в «Трех Чулках» отыщутся требуемые здоровяки. Скажешь мадам Боневрю, что это моя личная просьба и что я спишу старый должок. Все понял?
Кручинс с унылым видом пожал плечами.
— Понял — как не понять.
— Замечательно. И только попробуй еще раз исчезнуть, Крупперт.
Он собирался что-то добавить, но тут его снова позвал сержант Брум.
— Сэр, тут письмо…
— Я же велел меня не беспокоить, Все-по-полочкам!
— Это от господина Сомма, сэр. Меченые карты, которые вы для него добыли не подходят — метки слишком заметны…
— Да что ж такое! Липкие Пальчики заверял, что это его лучшие меченые карты!
— Что мне написать господину Сомму, сэр?
— Напиши, что я уже ищу новую колоду…
Воспользовавшись тем, что старший сержант отвлекся, Кручинс шмыгнул на лестницу и быстро спустился в подвалы. Пройдя мимо двери, ведущей в камеры для шушерников, он дошел до угла, свернул и оказался у трех дверей. На одной висела табличка «Оружейная», на второй — «Хранилище специальных механизмов», на третьей — «Склад реквизированных предметов».
Выбрав дверь посередине, он толкнул ее и вошел в темное помещение, освещенное одной лишь керосиновой лампой. Под лампой за столом сидел констебль Бейнбридж, похожий на толстую мышь из-за своих торчащих в стороны ушей и выступающих передних зубов. Кручинс предполагал, что у Бейнбриджа также имеется хвост, который он ото всех скрывает.
— Добрый вечер, сержант, — сказал констебль, даже не думая вставать со стула. — Что вас привело в мою нору?
— Мне нужен механизм «ЛБ-17», само собой, рабочий экземпляр.
Бейнбридж сверился с книгой учета имевшихся в хранилище механизмов и быстро отыскал указанный код. Прочитав расшифровку, он округлил глаза.
— Вы уверены, что вам нужен именно «ЛБ-17»?
— Приказ Гоббина. Он сказал добавить «И поживее!» Так что давай поживее, Бейнбридж.
Констебль кивнул и, с трудом оторвавшись от стула, снял с пояса ключ.
— Ждите здесь.
Развернувшись, он открыл решетку, перегораживавшую путь в хранилище, и кряхтя двинулся по проходу между стеллажами, заставленными различными механическими штуковинами, в разное время изобретенными специально для констеблей. В глубине хранилища виднелся громадный боевой мех, накрытый полотнищем. Его называли «Громилой» и, как и прочие здешние механизмы, давно не использовали.
Глядя на «Громилу», Кручинс думал о том, что ему предстояло сделать. Нет уж, в кабаре он не пойдет — у него есть занятие поважнее. Гоббин, конечно, придет в ярость, но ему придется волочиться за подставными констеблями самому.
Кручинс усмехнулся. Впереди его ждала очень веселая ночка…
— Ж-жу ж-жу… — раздалось с журнального столика.
Доктор Доу опустил газету.
Пчела, устроившаяся на стопке выпусков «Романа-с-продолжением», глядела на него.
— Нет, Клара, — сказал доктор Доу и снова скрылся за разворотом газеты. Перевернул страницу.
— Ж-жу ж-жу…
Доктор попытался не замечать эту настырную пчелу, но так просто от нее было не избавиться.
— Ж-жу ж-ж-жу…
Нет, это решительно невозможно!
Доктор Доу опустил газету.
— Ну почему ты все время лезешь с этим ко мне?! Миссис Трикк запретила тебя кормить — ты же знаешь, что она составила для тебя расписание! Погляди на себя, Клара! Когда мы тебя взяли, ты была размером с котенка! А сейчас что? Скоро перестанешь умещаться на журнальном столике!
Доктор преувеличивал. Хоть пчела за время, что жила в жоме № 7, и правда несколько разрослась в размерах, особенно в области брюшка, до описанных им масштабов катастрофы ей было далеко.
— Ж-жу… ж-жу…
— Ты же недавно ужинала! Еще и часа не прошло.
— Ж-жу.
— Не ври. Я сам слышал, что миссис Трикк тебя кормила.
— Ну ж-жу…
Доктор дернул головой. Вряд ли пчела издала «ну», но в ее жужжании ему отчетливо слышалось то, что Натаниэля Доу раздражало больше всего: нытье. Весь вид Клары говорил о том, что она якобы не ела целую вечность и что — и это самое ужасное! — она от него не отстанет.
— Ну ладно! — раздраженно сказал доктор и, достав из чайного варителя кубик рафинада, положил его перед пчелой. Та тут же взялась за второй ужин.
— И только попробуй меня выдать… — Доктор отгородился от пчелы газетой и проворчал: — Еще бы писали что-то интересное, а то все об этом занудном судейском бридже!
— Жу?
— Я не драматизирую, Клара. Совершенно нечего читать. Как будто в городе больше ничего не происходит, кроме подготовки к партии в клубе «Лаймгроу». «Историческое событие», как же!
— Ж-жуууу.
— Согласен. Вечер обещает быть смертельно скучным…
И только он это сказал, как в дверь постучали.
Доктор аккуратно сложил газету.
— Открой дверь, Клара, — велел он пчеле, но та никак не отреагировала, занимаясь обгладыванием кубика сахара. — Никакой от тебя пользы!
Поднявшись из кресла, доктор Доу направился в прихожую.
Прежде, чем открыть, он сверился с зеркалом на стене. Зеркало подтвердило: вид идеальный. И только тогда он взялся за ручку.
Когда Натаниэль Доу открыл дверь и увидел стоявшего за ней человека, то в первый миг даже не поверил своим глазам.
— Мисс Бракнехт?!
Летти Бракнехт прислонилась к стене. Ее лицо блестело от слез, она зажимала рот руками. Незрячий взгляд девушки был устремлен прямо на доктора, и ему в какой-то момент показалось, что она его видит.
— На… Натаниэль… — простонала внучка господина начальника вокзала, и его сердце дрогнуло.
— Вы пришли в одиночку? Где ваша трость? Что с вами случилось, мисс Бракнехт?
— Зубы… больно… очень больно…
Доктор взял ее за руку и провел в дом. Усадив девушку в кресло, он попросил:
— Откройте рот, мисс Бракнехт.
Она замотала головой — видимо, боялась показывать доктору.
— Прошу вас, мисс Бракнехт. Я должен увидеть…
Летти отняла руку от лица и открыла рот. Доктор покивал своим мыслям: все зубы были на месте.
— Болят… — простонала Летти. — Они… болят…
— Какие именно?
— Все…
— Я сейчас вернусь.
Доктор бегом бросился вверх по лестнице, забыв свое правило никогда не перешагивать через ступени. Влетев в кабинет, он раскрыл дверцы шкафчика с лекарствами и, схватив две баночки с пилюлями, побежал обратно.
Вернувшись в гостиную, он налил в чашку воду из графина, после чего достал из саквояжа «измельчитель», небольшое, размером с прищепку, приспособление, и раздавил две пилюли из каждой баночки. Высыпав образовавшийся синеватый порошок в ложку, доктор аккуратно просунул ее в рот девушки и вложил ей в руку чашку.
Та проглотила лекарство, запила.
Доктор достал из жилетного кармашка часы и открыл крышку.
— Боль утихнет через три с половиной минуты. Я взял самое сильное средство. Возможно головокружение и…
Летти схватила его за руку.
— Натаниэль…
— Да, мисс Бракнехт?
— Они… они не выпадут?
На лице Летти читался такой страх, что ему стало не по себе.
— Полагаю, нет. Почему вы думаете, что они должны выпасть?
Летти хотела ответить, но голова закружилась, и она крепче схватила руку доктора.
— Потерпите. Еще три минуты…
Он глядел на Летти, держа в одной руке часы, а в другой сжимая ее дрожащую руку.
И тут произошло кое-что неожиданное. Клара взмыла в воздух и опустилась на колени к Летти. Девушка дернулась.
— Что… что это?!
— Это моя пчела, — сказал доктор. — Не бойтесь ее, мисс Бракнехт. Клара, поздоровайся.
— Ж-жу.
Летти улыбнулась и вдруг почувствовала, что боль исчезла.
Доктор Доу захлопнул крышку часов и вернул их на место.
— Расскажите, что произошло, мисс Бракнехт. Что случилось?
Летти задрожала.
— Она пришла… на вокзал и…
— Она?
— Зубная Фея! — На глазах Летти выступили слезы.
— Что? — Доктор Доу замер. — На вас напала Зубная Фея?
— Она… да… нет… она ловила… кого-то на вокзале, выстрелила и попала в меня…
Доктор гневно сжал зубы.
— Мерзавка, — процедил он. — Я говорил! Говорил, что она несет опасность для невинных людей! Ваш дед знает о том, что произошло?
— Он… нет! — Летти выглядела такой испуганной, что доктор мгновенно все понял.
— Вы снова были там, где вас не должно было быть, мисс Бракнехт?
Летти кивнула.
Доктор вздохнул.
— Вам очень повезло, что в вас попала ампула со слабым вариантом раствора. Но боли вернутся. Я дам вам лекарство. К сожалению, еще неделю вас будут мучить приступы. Погодите, я вызову кэб и отвезу вас обратно…
— Могу я побыть у вас, Натаниэль? Я не хочу… не хочу сейчас возвращаться на вокзал.
Доктор задумчиво поглядел на нее, а затем сказал:
— Разумеется, мисс Бракнехт. Вы будете кофе? Моя экономка испекла чудесный бисквит.
Летти кивнула.
Доктор аккуратно высвободил руку и включил варитель.
— Расскажите, что произошло на вокзале, мисс Бракнехт.
Летти опустила голову.
— Я… не знаю точно. Мистер Дрилли сказал, что кто-то из пассажиров видел на станции Зубную Фею, и я… я спустилась, чтобы посмотреть на нее. Я знаю, что это глупо, я ведь ничего не вижу…
— Эх, мисс Бракнехт…
В этот миг доктор напомнил Летти ее дедушку.
— Я слушала истории про нее! Она же такая… такая… Это же Зубная Фея! Она замечательная!
Доктор покачал головой.
— Она выстрелила в вас, — напомнил он.
— Это вышло случайно. Я не держу на нее зла.
— Зато я держу, — сказал доктор. — Я никому не позволю делать вам больно, мисс Бракнехт. Пусть эта так называемая мстительница только мне попадется… А как вы добрались до моего дома?
Летти закусила губу — рассказывать о путешествии по крышам и карнизам ей совсем не хотелось.
— Вы что-то говорили о бисквите, Натаниэль? — спросила она.
— Ж-жу? — прожужжала пчела.
— Ты бисквит не получишь, Клара! — строго сказал доктор Доу. — Вы не видите, мисс Бракнехт, но это очень толстая пчела. А еще она очень хитрая — все пытается выманить сладости.
Зазвенел варитель, и доктор повернулся к нему.
— Бисквит действительно удался, — сообщил Натаниэль Доу. — Все из-за секретного ингредиента, который миссис Трикк добавляет в тесто. Хотел бы я знать, что это за ингредиент? Само собой: эта тайна мучает меня уже давно. Мой племянник считает, что это что-то незаконное, и миссис Трикк добывает этот секретный ингредиент у контрабандистов, пробираясь ночами на черный рынок изнанки, предварительно сменив внешность — и даже использует парик. Но, вы знаете, мисс Бракнехт, Джаспер — известный выдумщик. Чтобы миссис Трикк надевала парик? Нет уж, это решительно невозможно. Тут дело в другом. Если хотите знать мое мнение, я предполагаю, что она…
Летти не слушала. Голос доктора Доу в какой-то момент превратился для нее в такое же жужжание, как и то, что издавала пчела, сидевшая у нее на коленях. Все мысли Летти были о Мартине. Что он задумал? Куда отправился после того, как принес ее сюда? Он ведь не оставит то, что начал, но Зубная Фея… она за ним охотится!
Внучка начальника вокзала не хотела лгать Натаниэлю — все ее существо требовало рассказать ему правду, но она не могла: здесь он ей ничем не поможет. А ей самой оставалось лишь ждать и надеяться, что все обойдется. При этом она предчувствовала, что ничем хорошим все это просто не может закончиться.
— Мисс Бракнехт, — голос доктора вырвал ее из колодца гнетущих мыслей, — подумайте очень хорошо, потому что это крайне важное решение. От него многое зависит, и, боюсь, этот непростой выбор можете сделать лишь вы.
Летти подняла брови.
— Что? Вы о чем, Натаниэль? Какой выбор?
— Ну как же, — сказал он. — Вы будете один кусочек бисквита или два?
Полли лежала на грязной брусчатке, а колеса кэба проехались по ней сверху. Ободья грязных резиновых шин прошлись по ее ребрам, ногам и голове, проминая их, разламывая.
Полли никак с виду не отреагировала. А кэб, не заметив ее, проехал дальше, даже не остановившись. А уже через десять футов перед ним на брусчатке снова лежала новенькая и свежезаштопанная Полли. И безжалостные колеса снова заехали на нее…
— Мисс Трикк? — раздался рядом голос Джона Дилби.
Полли моргнула и подняла взгляд.
— Вы задумались? — спросил констебль.
Полли кивнула.
— Честно говоря, я и сам не хочу туда ехать, — по секрету сообщил ей Джон. — Меня одолевают мурашки от одной мысли, что нам нужно на Трубный пустырь. Эх, стоило купить в аптеке «Средство против мурашек доктора Пилля».
Полли не ответила. Повернувшись к окну, она уставилась на улицу, по которой ехал их кэб. Светились окна, горели фонари на столбах, по тротуару шла какая-то дама, а за ней топал автоматон в костюме, груженный заполненными покупками бумажными пакетами из лавок. Улица казалась тихой и сонной…
Что бы констебль ни думал, мисс Трикк не боялась. И в ее мыслях совершенно не было того, что ждало их на Трубном пустыре.
Как только они сели в кэб, а Джон в общих чертах рассказал ей, куда именно они едут, она восприняла это без страха или даже тревоги. Но когда он замолчал, а в экипаже повисла тишина, в этой тишине Полли будто бы осталась наедине со своими мыслями. Она пыталась думать о расследовании, пыталась представить, что станет делать, когда они окажутся на месте и снова столкнутся с Человеком-блохой. Вот только вместо плана в голову лезли совершенно непрошенные мысли. Она раз за разом возвращалась на вокзальный чердак. В ее ушах стоял крик слепой Летти Бракнехт, когда пуля, выпущенная Зубной Феей, вонзилась ей в грудь.
«Ты не спасительница. Ты — такая ш-ш-ше, как и те, кого ты ловиш-ш-шь… Злодейка…» — сказал Поразительный Прыгун, и… кажется, он был прав.
Она выстрелила в слепую! Заставила эту несчастную страдать…
Прежде Полли и помыслить не могла, что способна на подобное, но в тот момент ей это подлое по своей сути действие казалось таким очевидным, таким… рациональным. Ей нужно было прогнать Человека-блоху, нужно было спасти Джона Дилби, и она сделала то, единственное, что могла в сложившихся обстоятельствах. У нее просто не было выбора… он вынудил ее…
«Это же оправдания, ты понимаешь? — спросила себя Полли, и тут же ответила: — Разумеется, понимаешь, ведь иначе зачем ты подкладываешь себя под колеса кэба? Если ты и правда сделала то, что должна была, то зачем тогда наказываешь себя?»
Полли чувствовала вину — этот терпкий обжигающий яд растекался внутри, словно просачиваясь из нечаянно задетой и перевернутой бутылки. И хуже всего было то, что бутылку эту никак не заткнуть…
«Я же не была такой… никогда не была… Этот проклятый город, редакция газеты, злобные циничные люди — это они сделали меня такой. Это очередное оправдание? Или я и правда становлюсь… злодейкой?»
После всего, что с ней здесь случилось, после того, как ей открылось подлинное лицо Габена, ее действиями руководил принцип соразмерной жестокости — нельзя быть мягкой, нельзя сомневаться, нельзя поддаваться слабости или жалости, иначе город сожрет тебя, перемелет вместе с косточками. До сегодняшнего дня ее ни разу не мучила совесть — она наказывала худших, тех, кто заслуживал боли. А худших из худших она лишала зубов. Полли не испытывала к ним сострадания — это неизменно были бездушные монстры в человеческом обличье, которые творили ужасные вещи. Но та слепая девушка… она ведь не была такой, как жители изнанки Габена — она была слабой и беззащитной…
«У тебя не было выбора… — В маленьком зале суда в голове Полли снова взял слово тщедушный адвокатишка — лучший представитель своей профессии: гнусный, изворотливый и омерзительно… рациональный. — Ты должна была отвлечь Человека-блоху, иначе он напал бы на Джона и снова напал бы на тебя — и как бы ты его остановила? В очередной раз сымитировала бы падение?»
Полли дернула головой, и адвокатишка, потеряв равновесие, покатился по наклонившемуся полу.
«Я надела маску Зубной Феи, чтобы помогать людям… чтобы спасать тех, кто не может за себя постоять…»
«Нет никакой маски, — раздался в голове новый голос, злой и лязгающий. — Я — это ты, Полли. Зубная Фея — это возмездие. Живая и воплощенная месть. Ты думаешь, что ты — как те пожарные, которые бросаются в пламя на детские крики, но на самом деле ты та, кто приходит за монстром, устроившим пожар. Ты не спасительница — спасители не мстят. Ты не добрая, ты не знаешь жалости, ты…»
«Необходимое зло?» — с содроганием спросила себя Полли.
«Необходимая справедливость. Лежащая на чаше аптекарских весов, уравновешивающая настоящее зло. Твое появление заставило мразей испуганно озираться по сторонам — они знают, что ты где-то поблизости. Они боятся за свои шкурки, за свои зубки. Ты изменила этот город, ты дала ему нечто такое, чего он не знал многие годы…»
«Зубную боль?»
«Расплату. Ты ведь сражаешься не со свечниками, не с людьми Меррика или Доггвилами. Ты сражаешься с ощущением безнаказанности. Больше никто в Тремпл-Толл не может творить все, что ему вздумается. Они вынуждены таиться, вздрагивать от каждого скрипа…»
«Человек-блоха прав?»
«В том, что сказал — нет, в том, что делает — бесспорно. Они убили его мать, пытались убить его самого, и двадцать лет им сходило это с рук. Они заслуживают расплаты — больше, чем кто бы то ни было. Но его метод ошибочен. Он хочет их всех убить, вот только смерть — это вовсе не расплата. Это освобождение. — Голос стал еще злее. — Боль. Осознание того, что стало причиной этой боли. Вытаскивание их грязных тайн наружу и освещение их перед всем городом. Вот, что такое расплата. Они должны жить в страхе, в непрекращающемся кошмаре. Они должны жить, чтобы… испытывать. Человек-блоха не понимает, что мертвецу плевать, что со смертью долг списывается, а этого нельзя допустить. Убить просто. Ты могла бы убивать их, но как в таком случае возвращать им причиненную ими боль?»
«Хочется верить, что не только в этом моя причина не убивать людей…»
«Верь…»
«Я ведь хорошая? — спросила Полли, не понимая, как по-детски прозвучал вопрос. — Я хорошая? Умоляю, скажи, что я все еще хорошая…»
Лязгающий голос в голове молчал. Собеседница не ответила. Да ведь ее и не было. Как хотелось, чтобы можно было сказать: «Это Зубная Фея сделала — не я!»
Вот только Полли с горечью осознавала, что никакой маски и правда не существует и что…
— Зубная Фея — это я… — сказала она.
И вдруг с ужасом поняла, что произнесла это вслух.
Констебль Дилби уставился на нее.
Полли застыла.
— Вы… — начал было Джон. — Вы что-то сказали про Зубную Фею, мисс Трикк?
Полли вздохнула с облегчением — констебль не услышал самого главного.
— Я просто думала, — сказала она, — что нам бы сейчас пригодилась помощь Зубной Феи. Я не знаю, что мы будем делать, когда найдем Человека-блоху.
Констебль закивал.
— Вы правы: помощь мисс Феи нам бы пригодилась. Уж она точно справилась бы с Поразительным Прыгуном.
Полли невесело улыбнулась. Каким же все-таки наивным человеком был младший констебль. А еще добрым. Странно добрым, учитывая, что он родился и вырос в Габене. Еще одной положительной чертой Джона Дилби было то, что, в отличие от своих коллег, он не считал мстительницу в маске преступницей.
— Мечтаю заполучить открытку с изображением Зубной Феи, — сказал он. — Мастер Джаспер знает, где такую можно раздобыть.
— Неужели? — На этот раз Полли улыбнулась уже искренне: любовь к коллекционным открыткам у констебля и племянника доктора Доу была общей. — Не уверена, что подобные открытки существуют, ведь, что бы там себе Джаспер ни думал, вряд ли Зубная Фея стала бы тратить время на позирование у фотографа. Но если бы они и правда были, думаю, Зубная Фея стала бы неплохим пополнением вашей коллекции злодеев.
Джон возмутился.
— Что вы, мисс Трикк! Зубная Фея не злодейка! У меня есть другая серия: герои. В нее входят: Мистер Инкогнито, Цепочник, Профессор Сон и Энигман.
— Герои, да? — улыбка Полли исчезла. — Вы их так называете?
— Ну да, — простодушно ответил констебль. — Еще я заказал по почте открытку Человека-из-Льотомна.
Полли решила, что ослышалась.
— Напомню вам: Человек-из-Льотомна ограбил банк!
— Но это ведь был злодейский банк Ригсбергов.
— Поверить не могу, что этот хмырь зовет себя героем — еще и для открыток сфотографировался. Хватает же у него наглости…
Дилби собирался что-то ответить, но тут кэб встал. С передка раздалось: «Прибыли!»
Полли и констебль вышли из экипажа и огляделись.
— Но мы ведь не доехали целых два квартала!
— Я на Трубный пустырь не поеду, — угрюмо ответил кэбмен.
— Но нам нужно на пустырь! — возмущенно сказал Джон Дилби, впрочем, кэбмен перед констеблем никакого трепета не испытывал:
— Дотопаете сами.
Полли заплатила, и экипаж, развернувшись, покатил обратно.
Девушка и констебль пошагали по улице. Светящихся окон с каждым футом становилось все меньше, как и фонарей.
«Неудивительно, что кэбмен отказался туда ехать, учитывая все то, что рассказал Джон, — подумала Полли. — Хотя там ведь давно никто не живет…»
— Знаете, мисс Трикк, — начал констебль, — я тут подумал, что лучшего места для тайных встреч Человека-блохи и этого клоуна лучше и не придумать. Люди избегают Трубного пустыря, полиция туда не захаживает… Прошло двадцать лет, и все равно печальная слава самого жуткого из Габенских злодеев никак не рассеется.
— И что, он там жил у всех на виду, и все знали, кто он такой? — спросила Полли.
— О, само собой, в Тремпл-Толл никто не знал, кем именно является сэр Гидеон Дэрроу. Он был уважаемым членом общества, наследником старой габенской фамилии, одним из богатейших людей в Тремпл-Толл. В своем особняке он устраивал пышные ужины и давал званые вечера, которые посещали тогдашний главный судья Темпл, господин комиссар, банкир Ригсберг, хозяин биржи Фоггвилл и прочие почтенные люди Саквояжни.
— Думаю, ему доставляло удовольствие вращаться в высоких кругах и водить их всех за нос.
— Скорее всего.
— Видимо, все его бывшие приятели были очень разочарованы, когда открылось, кто он такой на самом деле. Как его разоблачили?
Джон пожал плечами.
— Его кто-то предал. Я точно не знаю, как обстояло дело, мисс Трикк. Об этом лучше спросить у констебля Лоусона — он участвовал в рейде, во время которого Гидеона Дэрроу убили. Мне известно только то, что для облавы собрали весь личный состав полиции Тремпл-Толл — у него не было шанса. На Трубном пустыре (тогда он назывался иначе) развернулось настоящее сражение. Констебли использовали технологии всех злодеев, которых поймали до этого. Всех прихвостней Дэрроу и его самого убили. А через две недели на вокзале поймали и Замыкателя. На этом Золотой Век Злодеев Габена завершился.
— У Джаспера есть открытка с изображением этого… гм… Гидеона Дэрроу.
— У меня тоже есть, — сказал констебль. — Я собрал почти всех — у меня не хватает только Филина и доктора Погодника — это очень редкие открытки. Мечтаю их раздобыть. Говорят, что где-то в городе есть даже открытки с аутограффами, но, думаю, это слухи.
— Такое чувство, что вы восхищаетесь этими злодеями, Джон.
— Они были великими! — воскликнул Дилби и, вздрогнув, понизил голос: — Да, они творили ужасные вещи, но с их исчезновением город стал другим. Когда схватили Последнего Злодея Габена, мне было десять лет, но я почувствовал эти перемены. Все почувствовали. Говорят, что война началась в тот момент, когда Замыкатель был арестован. Враг боялся их, боялся, что злодеи вступят в войну и отправятся защищать Габен, но когда их не стало, у него оказались развязаны руки.
— Вы думаете, что злодеи стали бы защищать Габен?
— Это их дом, — веско заметил констебль. — Конечно же, они вступили бы в бой. Но их всех арестовали или убили, и началась война, которая длилась долгих восемь лет.
За разговором Полли и не заметила, как они прошли два квартала и оказались на небольшой площади.
В центре ее некогда, очевидно, был разбит парк, но от него остались лишь скрюченные опаленные стволы деревьев без ветвей, смахивающие на ржавые печные трубы. Парк окружала старая, во многих местах выломанная и погнутая ограда. В глубине его виднелись очертания большого черного особняка, и Полли даже поежилась от внезапно охватившего ее и неизвестно откуда взявшегося чувства безысходности.
— Мы на месте, мисс Трикк, — сказал Джон Дилби. — «Дом Горемычника».
Под ногой констебля скрипнула половица, и они с Полли замерли.
Ни сверху, ни из-за стен слева и справа в ответ не раздалось ни звука. В доме, как и прежде, властвовала тишина.
Особняк Горемычника был темен и жуток — именно о таких домах писали в «ужасах-за-пенни», и в них всегда происходило что-то зловещее: кого-то мучили, кого-то убивали, кого-то замуровывали в стенах.
Полли посетила мысль, что сейчас дом на Трубном пустыре, вероятно, больше подходит тому, кто здесь жил, чем когда не был покинут.
Это место пропахло болью и отчаянием, хотя когда-то — и это было видно даже в тусклом свете «штурм-фитиля» в руке Полли — оно было богато обставлено, здесь ярко горел свет, звучала музыка из витых рогов граммофона, а по дорогому ковру ступали лакированные блестящие туфли. Теперь здесь жило лишь забвение…
— Жаль, с нами нет спиритуалиста, — прошептал Дилби. — Здесь же полным-полно призраков.
Полли улыбнулась. Спиритуалист с ними был — она. Расследуя тайну Призрака с платформы «Драппгейт», Полли притворялась охотником на призраков и делала это так профессионально, что до последнего никто и помыслить не мог, что она не та, за кого себя выдает…
Младший констебль Дилби был прав: это место выглядело так, что здесь просто обязаны были обитать призраки, но опасалась она сейчас вовсе не их.
На первый взгляд в особняке Горемычника давно никого не было: пыль толстым слоем лежала на ковре, по углам висела паутина, казалось, сюда не заглядывает даже сквозняк.
Сразу за входной дверью располагался большой холл, упирающийся в широкую лестницу. Вдоль стен стояли горшки с клыкастыми мухоловками — все они зачахли, побурели, да и вообще выглядели так, что могут развалиться в труху, стоит к ним лишь прикоснуться.
Повсюду в холле были следы произошедшего здесь сражения. Кое-где на стенах виднелись пропалины от взрывов и дырки от пуль, мебель была разломана, посреди холла на полу лежала громадная разбитая люстра. Большие напольные часы замерли на боку, циферблат и механизм был покорежен, рядом валялся маятник — судя по положению стрелок, часы встали ровно в полночь.
— Ой, что это? — спросил Джон, стукнувшись обо что-то башмаком, и тут же поднял свою находку.
Черный шар едва умещался в руке констебля, по центру в нем зияло крошечное круглое отверстие.
Полли вздрогнула.
— Очень осторожно положите на место, Джон.
— Но что это?
— Неразорвавшаяся фитильная бомба.
Констебль потрясенно распахнул рот и поспешно сделал то, что велела его спутница.
— И глядите под ноги — здесь может быть какая угодно дрянь.
Джон кивнул и крепче сжал свою дубинку.
Озираясь по сторонам, они обошли груду обломков, которая некогда представляла собой круглый стол и граммофон, и оказались у основания лестницы.
Констебль вопросительно глянул на Полли, она кивнула, и они двинулись наверх.
Стены вдоль всей лестницы были завешаны картинами — с них на Полли и Джона Дилби скалилось какое-то жуткое черное животное. Оно отдаленно походило на собаку, но при этом обладало круглыми выпученными глазами, пастью, полной длинных острых клыков и вздыбленной шерстью. Нет, это определенно была не собака.
— Кажется, Горемычник души не чаял в этом монстре, — прошептала Полли. — Собачники — что с них возьмешь…
Джон поежился и бросил взгляд назад — ему вдруг почудилось, что уродливый питомец все еще где-то здесь и наблюдает за ними…
Лестница привела констебля и его спутницу в широкий коридор-галерею. По сторонам него стояли большие аквариумы — все они были разбиты, на полу громоздились кучи битого стекла, среди которых белели скелеты зубастых рыб-удильщиков. Между аквариумами лежали груды разломанной мебели. Ножки шкафов, диванчиков и стульев были выполнены в виде резных щупалец спрута.
«Видимо, его гостей все это нисколько не смущало, — подумала Полли. — Как можно было не замечать подобных жутких деталей интерьера? Тут же буквально все вопит о том, что с хозяином что-то нечисто…»
Галерея упиралась в очередную лестницу. На стенах здесь также висели картины, но вместо питомца на них всех был изображен бледный черноволосый мальчик. Ребенок выглядел жутко: он был мертвенно-бледен и худ, вокруг его глаз залегали черные круги — судя по виду мальчика, все детство он провел в подвале.
«У Горемычника был сын? — подумала Полли. — Или это сам Горемычник?»
Поднявшись по лестнице, констебль и девушка вышли в еще один коридор.
Узкая дорожка ковра тянулась мимо распахнутых дверей. Между ними стояли мраморные постаменты — некогда на них красовались бюсты, но сейчас все они были расколочены и лежали на полу. Темно-красная ткань обивки стен в некоторых местах висела лоскутами. Тут и там виднелись следы, оставленные взрывами бомб, — черные пятна и полосы на стенах и ковре, закопченные обломки, в которых совершенно не угадывалось, что за предметы были уничтожены, гарь и пепел. Весь коридор был засыпан револьверными гильзами.
Полли походя заглядывала в комнаты — пыль и паутина не могли скрыть стоявший там разгром: вывороченный паркет, разбросанные книги, разломанные механизмы, повсюду лежали покореженные автоматоны — судя по частично сохранившимся ливрейным фракам, жилеткам и бабочкам, это была прислуга Горемычника…
— Куда дальше, мисс Трикк? — едва слышно произнес Дилби, когда они дошли до конца коридора и увидели, что тот разделяется на два одинаковых прохода.
Полли кивнула на проход слева, и они пошагали по нему, ступая по почти полностью сожженному ковру. Все стены этого коридорчика скалились длинными тонкими иглами.
— Думаю, это иглы из ловушек Занозы, — с дрожью в голосе пояснил Джон.
— Занозы?
— Миссис Кроукло, приспешницы Горемычника. Констебль Лоусон рассказывал, что прежде, чем ее убили, она забрала с собой дюжину констеблей. Хотя мне кажется, он преувеличивает — судя по тому, как восторженно старик о ней говорит, думаю, он был в нее влюблен. И тем не менее кому-то из служащих Дома-с-синей-крышей здесь все же досталось…
Дилби ткнул на стену. Там, меж игл, зияло пустое место, по форме напоминающие человеческую фигуру — Полли даже боялась подумать, что стало с теми, кому не посчастливилось столкнуться с оружием приспешницы Горемычника.
«Будем надеяться, что все ловушки уже сработали», — подумала она — в подушечку для иголок ей превращаться сегодня совсем не хотелось…
Коридор окончился тупиком. Дверь в глубине его была приоткрыта.
Полли, подняв револьвер кивнула констеблю. Тот шумно проглотил вставший в горле ком и осторожно толкнул дверь.
В комнате, как и во всем доме, никого не было. Место это походило на курительный салон в каком-нибудь джентльменском клубе. В центре стояли шесть кресел, между ними на полу вместо ковра лежала темно-серая шкура какого-то животного. У каждого кресла разместился небольшой столик на колесиках, на всех столиках лежали перевернутые сигарные коробки и разбитые винные бутылки. Повсюду в помещении в беспорядке валялись газеты, и Полли предположила, что это место было для хозяина чем-то, вроде читальной комнаты.
Стерев пыль с одной газеты, она прочитала:
«ПРОФЕССОР ПОГОДНИК СХВАЧЕН!!!
Сегодня на рассвете Гилберт Думдеррош, также известный, как “Профессор Погодник” был арестован в своем логове на маяке “Рейнлайтром”. Прежде, чем его схватили, он убил четверых констеблей, еще трое ранены. Профессор пытался сбежать на дирижабле, но тот был подбит и потерпел крушение на острове Эринс. Полиции удалось поймать безумного гения прежде, чем он скрылся. “Генератор Ливней”, с помощью которого Профессор Погодник намеревался утопить Габен, был захвачен. Ведутся розыски и обезвреживание всех “Ливень-станций” на аэробакенах над Тремпл-Толл.
Спешим сообщить жителям города, что дождей больше можно не бояться и…»
Остальная часть статьи скрывалась под бурым пятном, и прочитать ее было невозможно. Впрочем, Полли и не собиралась.
Оглядев напоследок читальную комнату, она кивнула Джону на дверь, и они пошагали обратно.
Второй проход привел их к еще одному тупику и очередной двери. Сказать, что та была распахнута, было бы не совсем верно: сорванная с петель, дверь лежала на полу.
Помещение, в котором оказались Полли и Джон, представляло собой гостиную. У противоположной от входа стены чернел зев камина — рядом с ним стояла пара глубоких кресел. Слева разместились диван и причудливый музыкальный инструмент, отдаленно похожий на фортепиано с торчащими во все стороны разномастными трубами, которые оканчивались воронками. Инструмент завалился на треснувшей ножке, трубы зияли дырами, клавиши торчали зубами, а рядом лежала перевернутая банкетка.
Полли вдруг почувствовала знакомый запах: незабвенный кисловатый аромат, оставляющий мерзкий привкус крысиной отравы во рту. Так же пахло в фургончике на Семафорной площади.
Бетти Грю!
Он был здесь!
Судя по тому, что запах клоунского парфюма был довольно свеж, Бетти Грю присутствовал в гостиной совсем недавно.
«Где же ты? Уже покинул дом? Или где-то прячешься? Выжидаешь?»
— Глядите, мисс Трикк, — Джон кивнул на одно из кресел — оно было развернуто к двери и прямо перед ним в ковре зиял круглый провал диаметром примерно в десять футов, который Полли сперва приняла за большое пятно.
Они с констеблем подошли к краю. Заглянули в чернеющий провал. Благодаря едва теплящемуся свету «штурм-фитиля» Полли, можно было разобрать лишь ближайшие пару футов, уходящих вниз кирпичных стен колодца.
«Колодец в гостиной? — подумала Полли. — Зачем он Горемычнику?»
— У вас есть что-то, что можно туда бросить? — спросил констебль.
— Зачем?
— Чтобы узнать глубину…
— Вот еще, — фыркнула Полли.
— Но ничего же не видно…
— Зажгите ваш фонарь, Джон.
— Но если нас заметят…
Полли покачала головой и закусила губу.
— Мне кажется, мы опоздали. Нас уже некому заметить.
Младший констебль снял с пояса фонарь, чиркнул спичкой и зажег фитиль. Грязно-рыжий свет вырвал из темноты выложенную кирпичом горловину шахты. Вниз тянулась лестница, состоящая из вросших в стену ступеней-скоб.
Колодец уходил вниз не меньше, чем на тридцать футов. Свет почти не добирался до дна, и все же Джон и Полли разобрали что там стоят какие-то механизмы и…
— Там что-то есть, — прошептал констебль.
Полли кивнула и, опустившись на пол, свесила в колодец ноги. Подошвы туфель встали на скобу-ступень.
— Что вы делаете?
— Спускаюсь вниз.
— Но это… это может быть опасно.
Полли задорно глянула на констебля.
— С вами мне ничего не страшно, Джон.
А затем, развернувшись, поползла вниз.
— Ну вот, — проворчал младший констебль. — Лучше и не придумаешь. Лезем в жуткий колодец в доме злодея.
Повесив фонарь на пояс, Джон Дилби вздохнул и начал спуск следом за этой неугомонной и бесстрашной Полли Уиннифред Трикк…
Коготь на ноге царапнул выломанную дверь, и Мартин Лакур вошел в гостиную.
Его встретило восклицание, которое он ненавидел всей душой.
— Фу-марфу!
Бетти Грю сидел в кресле, закинув ногу на ногу, почесывал подошву клоунского башмака и отвратительно, гадко улыбался. Он был в черном костюме, который надевал лишь по особым случаям, рядом стоял большой деревянный молот.
— Ну здравствуй, Попрыгунчик, — сказал Бетти Грю и, высунув изо рта язык, затрусил головой.
— Не называй меня так! — прорычал Мартин.
— Ой, кажется, кто-то не в настроении… Что за блоха тебя укусила, дружок? Хи-хи… Я так понимаю, это ты устроил погром в моем фургончике. И зачем, спрашивается? Теперь придется завести экономку, чтобы она там прибралась. А это, знаешь ли, хлопотное дело: писать объявление в газету «Почтенный джентльмен ищет порядочную женщину для ведения домашнего хозяйства», проводить смотр экономок, глядеть, чтобы не оказалась воровкой…
Мартин не слушал чушь, которую молол Бетти Грю.
— Ты… ты лгал мне!
— Ну, разумеется, я же клоун! Я всем лгу! А что ты имеешь в виду?!
— Ты говорил, ч-ч-что это труппа устроила заговор, ч-ч-что Труффо все организовал, а тебя усыпили! Ч-ч-что это они убили мадам Д.Ош-ш-ше и… маму.
— Все так и было.
— Это лош-ш-шь!
— Правильно говорить: «лошадь». А еще лучше: «конь»…
Мартин шагнул к клоуну.
— Это ты сказал Пламмеллини засунуть меня в меш-ш-шок и убить!
— Нет же, Мартин, это был Труффо, — насмешливо глядя на Человека-блоху, сказал клоун. — Гадкий карлик все устроил. Он подмешал мне снотворное в «Дурбадар», и когда я очнулся, они уже были мертвы, а ты умирал в мешке на цирковой свалке. Я нашел тебя и…
Мартин достал из-под пальто тетрадь в потрескавшемся красном переплете, и, увидев ее, Бетти Грю переменился в лице.
Раскрыв дневник, Человек-блоха начал читать вслух последнюю запись. Он шипел, так и не научившись произносить правильно некоторые звуки, но клоун этого не замечал — для него речь Мартина была чистой, ведь спустя годы с ним через дневник говорил вовсе не Мартин:
«Полночь.
Дорогой дневник, прости… мои руки дрожат, прости за кляксы… я так боюсь…
Только что я стала нечаянной свидетельницей заговора!
Я отправилась в блошинную комнату, чтобы взять кровь на ужин для Мартина, и услышала голоса. На манеже собрались все — вся труппа. Там же был и Бетти.
Сперва я решила, что он показывает им свою новую репризу: Бетти расхаживал по манежу, топал ногами бурно жестикулировал, что-то декламировал, а все молча внимали каждому его слову. Мне стало обидно, что они меня не позвали, а еще любопытно, и я прокралась в зал. Спрятавшись в партере, я стала слушать и… вдруг поняла, что это никакая не репетиция сценки. Бетти был в своем черном костюме, а ты знаешь, что это значит, дорогой дневник: Бетти надевал его, только когда планировал какое-то злодейство.
Что ж, в этот раз злодейство тоже готовилось. И это было худшее злодейство!
Бетти говорил о том, что с него хватит, что он больше не намерен терпеть. По его словам, мадам Д.Оже окончательно спятила — война с Помпео свела ее с ума. Он спрашивал у труппы, сколько еще циркачей должно бесславно погибнуть на этом манеже прежде, чем их терпение лопнет.
Господин Фармалетто спросил, что он предлагает, и Бетти ответил — он сказал, что хозяйка уже достаточно им командовала и что он больше не желает, чтобы она вытирала об него ноги.
Я ждала, что они поднимут его на смех, что обзовут спятившим, что… я ждала чего угодно, но только не того, что было дальше!
Слово взял Труффо. Он сказал, что это трудное решение давно напрашивалось и что цирковая война уже у всех в печенках сидит.
Господин Фармалетто был единственным, кто сомневался: “Как же “Цирк мадам Д.Оже” будет без мадам Д.Оже?”
Бетти сжал кулаки и зарычал: “Это не ее цирк! Она не дает номера! Лишь забирает себе все денежки с билетов! Это наш цирк! Без нас она — ничто! А мы без нее превосходно обойдемся! Мы здесь настоящие хозяева! Мы закончим войну сегодня же, а завтра переименуем цирк! Он будет называться “Безалаберный цирк Бетти Грю!”
Это труппу явно не устраивало: они начали возмущенно галдеть и спорить, и я понадеялась, что они вот-вот образумят Бетти, но каков же был мой ужас, когда я поняла, что на самом деле их всего лишь не устроило название!
“Цирк будет называться “Формалиновая Фантасмагория Фармалетто” — заявил Фармалетто.
“Нет, он будет называться “Труффонада Труффо”!” — вставил Здоровяк.
Прочие также начали предлагать названия, включающие их имена, но Бетти оборвал все споры. Он сказал: “Неважно, как цирк будет называться! Мы потом придумаем название! Но вы только подумайте — представьте себе, что это место принадлежит нам! Только нам! Пришло время сорвать ошейники! Да, по вашим рожам я прекрасно вижу, что вы и подумать о таком не смели! Так скажите мне: вы хотите этого? Хотите стать здесь хозяевами? Все кто за — швырните вашу метку сюда!”
Он ткнул пальцем себе под ноги, и все… все без исключения швырнули свои цирковые метки.
“У тебя есть план? — спросил Труффо. — Мы не можем просто так убить хозяйку — мадам Д.Оже обладает в городе влиянием, полиция нас схватит!”
“Не схватит, — заверил его Бетти. — Потому что никакого убийства не будет. Хозяйка сама все сделает! Она состроит птичку! — Он задрал голову и ткнул пальцем вверх, под купол цирка, а потом, засвистев, опустил руку и, указав на манеж, добавил: — Шмяк! — после чего достал из кармана платок и промокнул воображаемые слезы. — Мадам так горевала в последнее время, господин полицейский, так горевала! Дела шли очень плохо! Мадам боялась, что мерзкий Помпео победит, ее мучили бессонница и паранойя, и она не выдержала, ну, вы знаете, как это бывает… Если бы мы только знали, что она задумала! Мы бы помешали ей! Своими панталонами клянусь! Хоботом слона Оливера клянусь! Но откуда нам было знать, господин полицейский? Ой, какое горе! Как же мы теперь будем без нашей любимой хозяйки?! Она была нам так дорога! А знаете что? Мы тут посовещались с труппой, господин полицейский, и решили почтить память мадам новым невероятным представлением! Вот, держите, два билетика, господин полицейский: для вас и для вашей дражайшей женушки…”
Бетти расхохотался, и труппа подхватила. Они смеялись так гадко, так страшно…
Я выбралась из партера и украдкой выскользнула из зала. Они меня не заметили, дорогой дневник! Но… я боюсь, я так боюсь…
И все же я знаю, что должна сделать.
Я должна помешать им! Я предупрежу мадам! Как только она вернется из ресторана, я ей все расскажу…
Кто-то идет… Я узнаю шаги. Это он! Я прикинусь, что ничего не знаю. Он поверит — он всегда мне верит…»
Мартин дочитал и захлопнул дневник. С ненавистью уставился на Бетти Грю.
Клоун сидел с закрытыми глазами и блаженной улыбкой. Он слушал с восторгом, словно последняя запись в дневнике была чем-то невероятно прекрасным для его ушей. Он перебирал перед собой пальцами в воздухе, словно подыгрывал озвученным Мартином страшным вещам, перебирая невидимые струны.
— О, Мариетта, — сказал он, открыв глаза, — ты всегда так хорошо запоминала реплики… Но здесь оплошала. Я хорошо помню ту ночь и все свои слова: там ведь еще было очень много ругательств — жаль, что ты их не записала: картина вышла неполной. Но ничего, я все исправлю, только найду свой красный карандаш…
— Ты убил… маму! — закричал Мартин. — Зач-ч-чем ты ее убил?
— Это же очевидно, Попрыгунчик: чтобы она не предупредила мадам. Я никогда не любил Мариетту, я всегда завидовал тому, как глупый зритель ее превозносит, и тому, как с ней возится хозяйка. Никогда не любил ее… да. Но знаешь, я очень любил ее убивать. Это было недолго, но каждое мгновение… м-м-м… как жаль, что это не повторить. Я пришел к ней в гримерку и размозжил ей голову этим самым молотом. Она умерла не сразу — лишь с третьего удара. Помню, как она лежала на полу, помню, как хрипела, умирая, и молила пощадить своего ненаглядного сыночка-уродца. О, бедняжка, она не знала, что в это самое время Бабул с Пламмеллини убивали тебя…
— Ненавиш-ш-шу! Ненавиш-ш-шу тебя!
Мартин сорвался с места и бросился к Бетти Грю. Клоун, казалось, никак не отреагировал, продолжая ухмыляться.
Человек-блоха вытянул все четыре руки, чтобы схватить Бетти Грю, но не успел. Тот дернул рычажок под подлокотником кресла, пол под Мартином скрипнул и провалился.
Мартин с криком рухнул в черную трубу. И хоть он успел подобраться и приземлиться на ноги, ему это не помогло.
На дне погреба стояла громадная металлическая ловушка.
Когда Мартин упал на нее, один за другим с лязгом сработали шесть капканов. Скобы сжались, захватив конечности Человека-блохи, переламывая их, и он заревел от боли.
Клоун, насвистывая, спустился вниз по скобам-ступеням и подошел к корчащемуся пленнику, выкидывая в стороны колени. В руках он держал свой деревянный молот.
— О, как тебе моя ловушечка? Вижу, нравится… Такими когда-то ловили гигантских блох. Она будто для тебя создана…
Мартин дернулся, и скобы впились глубже в его плоть.
— Не шевелись, иначе будет больнее, — сказал Бетти Грю. — Хотя нет — давай, шевелись!
Мартин прохрипел:
— Будь… будь ты проклят!
Клоун изобразил на своем лице недоумение.
— Что? Я? Проклят? Почему ты меня проклинаешь? Ты — неблагодарный мальчишка! Я ведь спас тебя! Я с тобой нянчился в цирке и после него. Я же был тебе, как отец…
— Ты и есть… мой отец.
Клоун расхохотался.
— Это вышло случайно, знаешь ли. Я не хотел тебя! Возиться с детьми?! Фу-марфу! Я хотел избавиться от тебя еще тогда, когда она собрала труппу и поделилась «радостной» новостью, хотел избавиться от тебя, еще когда ты из нее не вылез.
— Ч-ч-что?
— А как ты думаешь, откуда в цирке взялся грубб? Груббы ведь невероятная редкость — эту породу блох давно вытравили в Габене, и мне пришлось повозиться, чтобы достать одну. При должном желании на изнанке можно достать, что угодно. Но тут я просчитался: я рассчитывал, что грубб загрызет Мариетту, но ее спасли. А потом родился ты…
— Это ты сделал меня таким! Уродом!
— Нет же, Мартин, все наоборот: я сделал тебя уникальным. Вместо того, чтобы в этот мир выполз очередной посредственный человечишка, появился ты. Ох, как я был горд! Собой, разумеется! Ведь благодаря мне на свет появился тот, кого этот свет еще не видывал! Но вскоре меня постигли горечь и отвращение: ты оказался таким же, как и все, обыденностью, посредственностью, никчемностью… Ты разочаровал меня, Мартин! Нужно было все же отдать тебя в кунсткамеру — в банке от тебя хотя бы был какой-то прок. Бесполезный… тебе нельзя было доверить даже такое простое дело, как похищение циркачей. Ну вот зачем ты убил Фокарио? Теперь мое антре не будет идеальным! Хотя… наверное, все же хватит и остальных.
— Ч-ч-что… ч-ч-что ты с ними сделаеш-ш-шь?
— С этими бездарностями? То, чего они заслуживают. Была бы у них хотя бы капелька таланта, я бы выдал им важные роли, а так… им уготована лишь одна роль — реквизита. Но ты не волнуйся за них, Мартин. Скоро все закончится… Когда я закончу свои дела в цирке, я приду к твоей слепой подружке…
— Не-е-ет…
— И покажу ей номер. О, ей понравится: можешь не сомневаться…
— Не трогай Летти…
— Ты ведь рассказал ей все. Как я могу позволить ей знать? И самая смешная шутка заключается в том, что ты не сможешь мне помешать.
Клоун поднял молот.
— Нет… отец…
Бетти Грю на миг замер, а в следующий с размаху опустил молот на спину Мартина. Раздался хруст. Мартин дернулся. Каменный колодец наполнился криком.
За первым последовал второй удар. Он проломил хитиновый покров Мартина, во все стороны брызнула черная кровь, а клоун поднял молот для нового удара и расхохотался. Со смехом он принялся бить молотом Человека-блоху. Трещало проламываемое тело, брызгала кровь. Удары приходились и в спину, и по конечностям Мартина. Один скользнул по голове, оставив в ней вмятину…
Крики стихли, из горла Человека-блохи вырывались лишь хрипы, а молот все опускался, чтобы в очередной раз подняться, а затем снова ударить изломанное тело, зажатое в ловушке. Кровь залила пол погреба чернильной лужей.
А молот бил и бил под хруст, чвяканье и клоунский смех.
Свет фонаря вырвал из темноты погреба жуткую картину. Полли сперва не поняла, что это такое, но, узнав промокший в крови полосатый шарф, вскрикнула.
Она зажала рот, пытаясь сдержать рвотные позывы. Джон Дилби был менее… сдержан, и его вывернуло, прямо на залитый кровью пол.
В изуродованном бесформенном мешке больше не угадывались очертания человеческой фигуры. В нем больше не проглядывали даже очертания блохи. На полу валялось жуткое изломанное месиво, три конечности были отделены от тела, еще одна висела на тонких, почти оборванных жилах. Оставшиеся представляли собой скрюченные жгуты, похожие на мятую проволоку. Ком плоти в некоторых местах был раздавлен полностью…
— Кто это с ним сделал? — дрожащим голосом спросил констебль.
— О, я догадываюсь, кто…
Полли собиралась еще что-то добавить, как тут из глубины кровавого месива раздался хрип.
Дилби взвизгнул от неожиданности.
— Он… он жив?!
— Блохи очень живучи, — взволнованно проговорила Полли. — Джон, скорее! Мы должны его спасти!
Констебль недоуменно выпучил глаза.
— Что? Но зачем? Это же монстр!
Полли пронзила констебля таким злым взглядом, что ему стало не по себе.
— Монстр — это тот, кто с ним сделал такое! — гневно воскликнула девушка.
— Доктор вряд ли ему поможет, мисс Трикк…
— Мы не будем просто стоять и смотреть, как он умирает.
Дилби нехотя кивнул — переспорить мисс Трикк было решительно невозможно. Если уж доктор Доу не мог, то ему не стоило даже пробовать.
— Ближайшая сигнальная тумба находится в четырех кварталах от пустыря…
— Поспешите!
— А вы?
— Я побуду с ним.
— Вы останетесь здесь одна?!
Полли кивнула. Младший констебль поглядел на нее с восхищением. Сам он ни за что не согласился бы остаться в этом ужасном месте, рядом с этим… кошмарным…
— Скорее, Джон! Каждая секунда на счету!
Дилби вздрогнул и бросился к лестнице. Поднявшись наверх, он глянул в трубу погреба, а затем скрылся из виду.
Полли глядела на то, что осталось от Мартина Лакура, не моргая. Когда Джон Дилби ушел, ее прорвало. Маска спала, и Полли заплакала.
— Мне… мне так жаль… Это чудовище… что оно с вами сделало, мистер Прыгун…
— З-з-зу… — в куче изуродованной плоти раздался хрип, и Полли вздрогнула. — З-з-зубная… Фея…
Полли шагнула ближе. Человек-блоха узнал ее, но ей было все равно.
— Это я, мистер Прыгун. Зубная Фея. Мы поможем вам. Констебль отправился за доктором… А пока…
Полли достала из-под пальто нож, сорвала с левой руки перчатку и быстрым движением вспорола ладонь. Склонившись к голове Человека-блохи, она поднесла ладонь к его пасти. Из нее выполз хоботок и попробовал впиться в руку девушки, но ему не хватило сил, и он соскользнул, с хлюпаньем упав на пол.
Полли, проглотив вставший в горле ком, подняла хоботок и поднесла его к ране. Тот, холодный и скользкий, запульсировал в ее ладони. Всем своим телом она ощущала каждый глоток Человека-блохи, каждый спазм, проходивший через эту мерзкую скользкую трубку, которую она сжимала в руке.
Полли почувствовала, как перед глазами все начинает плыть, голова закружилась, и она отодвинула хоботок от раны на ладони; его пиявочный конец все еще продолжал раз за разом сокращаться.
— Надеюсь, этого хватит, пока не прибудет помощь…
Хоботок заполз обратно в пасть Человек-блохи.
— Ци… ци… — прохрипел Мартин Лакур.
— Что?
— Ци… цир…
— Цирк? — Полли поняла, что он пытается ей сказать. — Он в цирке? Бетти Грю в цирке?
— Оста… нови… его…
— Но я не хочу вас здесь оставлять!
Ком чуть шевельнулся.
— Остано… ви… его…
Вокзал замер в ожидании.
Платформа «Корябб» замерла в ожидании.
Заполонившая ее толпа замерла. И тоже в ожидании.
Все взгляды были устремлены на бордовый вагон № 3 (первый класс).
Напряжение, витавшее на вокзале, зависло в воздухе, проглядывало в фигурах и в глазах. В звенящей тишине жужжала муха. У кого-то бурчал живот. А маленький мальчик в синем костюмчике и темно-синих башмачках на кнопках притопывал от нетерпения.
В темноте, проглядывающей в дверном проеме вагона, что-то зашевелилось, и кто-то прошептал: «Это он?! Я не могу поверить!» А еще у кого-то хрустнула шея — так он ее вытягивал.
И тут, прямо на глазах у пораженной публики, из вагона на перрон вышло нечто странное — существо, похожее на худосочное четырехногое насекомое, переставляя конечности, сделало несколько шагов по проходу, разделявшему толпу на две части, а затем качнулось. Под восхищенное «Ах!» «насекомое» разогнулось и поднялось из «мостика». Собравшимся предстал стройный человек в конической шляпе, красном трико и с раскрашенным гримом лицом.
Эффектным движением вскинув руку, он сорвал с головы свою шляпу, которая на поверку оказалась жестяным рупором, и поднес ее к губам.
— Дамы и господа! — по вокзалу разошелся сильный рокочущий голос. — Свершилось! То, чего вы так долго ждали! То, о чем боялись мечтать! То, что видели в своих снах! Спустя двадцать долгих лет! Он здесь! Встречайте! Восхитительный Умопомрачительный! Неповторимый! Гораций Помпе-е-е-е-ео!
Циркач отошел в сторону, и на дверной проем вагона ударил луч прожектора. Раздался грохот взрыва, в воздух поднялась туча дыма и багровых искр.
И тут кто-то крикнул:
— Это что, слон?!
Головы присутствующих одновременно поднялись. На крыше вагона и правда стоял слон в круглой полосатой попоне. На кончике его хобота замерла девочка в нежно-голубом платье. Над толпой на канатах с визгом пронесся циркач в расшитом красными и черными ромбами трико. По вокзалу прошли громовые раскаты, и тут все заметили, что под крышей платформы висят пурпурные облака, в глубине которых извивались молнии. Снова прогремел гром, и из облаков пошел дождь, состоящий из конфетти.
А между тем дым и искры в кругу света начали плыть, клубиться и закручиваться петлями, а затем в какой-то момент сформировались-слепились в человеческую фигуру.
В проходе стоял высокий господин в красном фраке с бордовыми отворотами и в высоком алом цилиндре. Он опирался на резную трость с навершием в виде головы обезьяны и улыбался. Его выбеленное гримом лицо казалось лицом мраморной статуи: красные брови фигурно подстрижены и стоят торчком, шикарные усы подкручены, на носу сидят очки в круглой оправе и с розоватыми стеклами, над ними — застыли немигающие подведенные черной краской зеленые глаза.
Господин Помпео вскинул трость, и стоявший в толпе встречающих оркестр грянул туш. Вокзал наполнился восторженными криками, несколько дам упали в обморок, стоявшие в оцеплении констебли налились краской, как стеснительные девчушки.
— Господин Помпео! Господин Помпео! Поглядите сюда!
Две дюжины газетчиков, толпившихся слева от дверей вагона, пыжились от натуги. Сверкали вспышки фотографических аппаратов, из них дождем сыпался белый магниевый порошок.
Господин Помпео повернул голову, подставляя лицо линзам фотоаппаратов. Пару мгновений так постоял, а затем сделал шаг и ступил на платформу.
Толпа качнулась и попыталась приблизиться к герою этой великолепной ночи, но констебли не дремали:
— А ну назад! — ревели представители закона и порядка. — Не напирать!
Дубинки принялись стучать по головам.
Циркач с рупором заголосил:
— Тишина! Тишина! Господин Помпео хочет сказать! Всем тихо!
Толпа смолкла, словно каждому из присутствующих в рот засунули кляп, и замерла в ожидании.
Господин Помпео повернул голову и чуть склонился к рожку миниатюрного фонографа, который совал ему один из газетчиков.
Прошло мгновение… за ним другое… а затем, губы господина Помпео чуть шевельнулись:
— Я вернулся! Встречай меня, Габен!
Толпа взорвалась восхищенными криками и аплодисментами. Фотоаппараты выдали очередную порцию вспышек. Оркестр заиграл «Цирковой марш»: трубы загудели, колотушки застучали по коже барабанов.
Перекрывая стоявший грохот, газетчики заорали, надиктовывая репортажи с места событий в рожки фонографов: «Это великолепие!», «Это безумие!», «Он вернулся!», «Триумфальное возвращение спустя столько лет!», «Новость века! Это событие века!»
Господин Помпео медленно пошагал по проходу. Навстречу ему вышел господин бургомистр Габена. Он нервно сжимал в руках цилиндр.
— Это честь для нас! Это счастье! Мы не верили до последнего! Мы так рады! Господин Помпео… господин Помпео… господин Помпео…
Голос бургомистра затрещал, словно запись на стертой граммофонной пластинке. А затем бургомистр исчез. Просто растворился в воздухе прямо на том месте, где только что стоял. Следом качнулась и растаяла и толпа. И встречающие, и полицейские, и газетчики, и оркестранты. На перроне никого из них не осталось. Испарилось конфетти, погас прожектор. Слон, циркачи и девочка в голубом платье рассыпались пылью. «Корябб» погрузилась в тишину.
— Господин Помпео, — снова раздался голос, но принадлежал он отнюдь не бургомистру, а простому проводнику. — Разрешите пройти.
Гораций Помпео отошел, пропуская его.
Проводник направился к ожидавшему его перронщику. Мимо проскрипел латунными суставами автоматон-носильщик, толкая перед собой груженную чемоданами и шляпными коробками тележку.
По пустынной платформе сновали сонные пассажиры, что-то бубнили рупоры оповещения. Какой-то старик сплюнул на перрон, тип в клетчатом дорожном костюме сверился с часами и закурил папиретку. Две женщины с ковровыми сумками отвесили друг дружке пощечины — кажется, они не поделили лысую девочку, плачущую рядом.
Гораций Помпео вздохнул.
Наваждение, или правильнее будет сказать, мечта развеялась, как дым. Его не встречали никакие восторги (если не считать восторга какого-то бродяги, отобравшего у крысы кем-то недоеденный пирожок), никакие обмороки (если не считать рухнувшего на перрон не выдержавшего ужасную вокзальную вонь пассажира, ехавшего в соседнем купе), никакой помпы (если не считать механической помпы на колесах, которую катил по платформе покрытый сажей механик в круглых защитных очках).
Событие века? Триумфальное возвращение?
Город попросту не заметил его прибытия. Городу было плевать.
— Унизительно, — пробормотал Гораций Помпео. — Неужели в этом треклятом городе все забыли меня?
— Так и должно быть… нам не нужна шумиха, не забыл? — раздался хриплый шепот из бордового чемодана, который хозяин цирка держал в руке.
Гораций Помпео не ответил.
— Можно поживее?! — раздраженно воскликнул он, повернувшись к вагону и нетерпеливо постукивая тростью.
— Да, господин!
— Уже, господин!
С трудом выбравшись из дверного проема, один за другим на перрон сошли два громадных чернокожих человека в черных костюмах. У обоих в ушах были круглые золотые серьги, а на больших головах сидели крошечные котелки, похожие на наперстки, надетые на толстые, распухшие пальцы. Выступающие вперед челюсти обоих громил, не останавливаясь ни на миг, ходили ходуном, что-то пережевывая. На плече у одного сидела обезьянка, оба спутника Горация Помпео держали в руках чемоданы.
— За мной! — велел хозяин цирка и пошагал к началу платформы. Чернокожие громилы потопали следом.
Зал ожидания пустовал.
На скамейке у полицейской тумбы сидели двое констеблей. Они сжимали кулаки, пучили глаза и обильно потели. Перед ними на тумбе стоял радиофор, из раструба которого трещало и хрипело полуночное вещание.
— Да зачем он вистует?! — вопил один из констеблей, нескладный здоровяк с квадратным подбородком. — Что он делает?! Так же и проиграть недолго!
— Все он правильно делает! Партия только началась… — отвечал его напарник, толстяк с парой висящих над воротником мундира подбородков.
— Что правильного-то? Ему нужно скидывать тройки!
— Ты вообще знаешь правила бриджа, Хоппер?
— Все я знаю, Бэнкс! Ему нужно, «скручивать нос», а затем бить «трехлапого»!
Толстяк глянул на него с презрением.
— Это не из бриджа, а из «Мокрого Пса», это разные игры, вообще-то. Ты что, дубина, думал, что во все игры играют одинаково?
— Сам ты дубина! — ответил здоровяк. — Уж я получше тебя играю в бридж и, само собой, знаю, что это не «Мокрый Пес»…
— Заткнись! Дай послушать — говорит распорядитель игры…
Впрочем, насладиться трансляцией вокзальным констеблям не удалось. К тумбе подбежала женщина в коричневом пальто и шляпке с засохшими цветами — Гораций Помпео видел ее в поезде, она ехала в купе напротив.
— Помогите! Помогите! — в отчаянии затараторила она.
— Что еще? — раздраженно буркнул Бэнкс.
— Вообще-то, мы заняты, — добавил Хоппер.
Женщина заламывала руки, в ее глазах стояли слезы.
— Мой сын, Дэнни! Он пропал! Мы прибыли на полуночном поезде! Перед прибытием он вышел из купе, но так и не вернулся! Его нигде нет!
— Может, он с багажом затерялся? — безразлично предположил толстяк, приставляя ухо к раструбу радиофора.
— Найдется, — добавил здоровяк, щетинистой щекой отодвигая лицо напарника от этого раструба.
— Я все обыскала! Сообщила проводнику — он тоже не нашел! Дэнни, мой мальчик! Найдите его! Умоляю!
Женщина сложила руки в молящем жесте и заплакала.
— Ну вот, — проворчал Бэнкс. — Пропустим самое интересное…
— Похоже на то, — с тяжким вздохом поддержал Хоппер. — Как он выглядит, ваш сын, мэм?
— Он невысокий — вот такой! — Она показала рукой высоту пропавшего мальчика. — Ему семь лет. У него светлые волосы, а одет он в синий костюмчик и темно-синие башмачки на кнопках.
— Ладно, отыщем вашего сына, мэм…
— Да, не хнычьте. Лучшие представители полиции Габена в деле… Ведите к вашему вагону.
Констебли с сожалением выключили радиофор и двинулись следом за женщиной.
Гораций Помпео бросил гневный взгляд на констеблей: они! Они должны были удерживать восхищенную толпу! Они должны были присутствовать при событии века, а вместо этого ошивались здесь и слушали вещание о каком-то дурацком бридже! И когда это, спрашивается, бридж стал настолько моден в Габене, что его передают по радиофорам?!
Хозяин цирка и его громилы вышли через двери, с явной нерасторопностью открытые перед ними вокзальным автоматоном, и оказались на Чемоданной площади.
Туман окутывал площадь, вдали горели огни причаленного дирижабля.
Ожидать шикарный экипаж самой последней модели было напрасно, и то правда — у входа в здание вокзала стоял пошарпанный городской кэб. У открытой дверцы перетаптывался карлик в цилиндре.
Увидев господина Помпео, он вздрогнул и ринулся к нему.
Гораций Помпео вздохнул и пошагал навстречу.
— Сэр, вы прибыли!
— Еще будут очевидные замечания, Труффо?
— Нет, сэр, что вы! Просто я рад наконец вас видеть…
Гораций Помпео не слушал. Подойдя к кэбу, он сел в салон и поставил на колени чемодан, оба его спутника протиснулись следом и уселись напротив.
Карлик в нерешительности стоял снаружи.
— Мне долго ждать, Труффо?
Карлик огляделся по сторонам и забрался в кэб. Он уже собирался было сесть рядом с господином Помпео, но тот одарил его колючим взглядом поверх очков, который означал: «Даже не думай!»
Труффо ничего не оставалось, как пролезть и умоститься между двумя чернокожими громилами. Обезьянка тут же попыталась его укусить.
Дверца закрылась, и кэб тронулся в путь.
Гораций Помпео отодвинул тростью шторку и уставился в окно.
— Все готово, Труффо?
— Я… э-э-э… да, сэр. Вернее, не совсем.
— Ты собрал их?
— Собрал, но…
— Но?
— Письмо, которое я отправил вам…
— Мне доставили его на станции в Дарлингтоне. Я прочел… Очень забавно, Труффо. Смешная шутка.
Карлик всхлипнул — ему было тяжело дышать — локти громил с обеих сторон сжимали его ребра тисками.
— Сэр, это не шутка! Все очень серьезно…
Гораций Помпео рассмеялся.
— «Все очень серьезно», — насмешливо сказал он. — В цирке не любят серьезных, тебе ли об этом не знать, Труффо?
— Сэр, вы не понимаете…
— Заткнись… — В салоне вдруг раздался шипящий голос, и Труффо заскулил от страха — голос шел из чемодана, лежащего на коленях хозяина цирка. — Заткнись, недомерок. Ничтожество, не стоило нам вытаскивать тебя из той помойной кучи, в которой ты ползал, как помойная крыса.
— Ну же, мистер Забберох, — усмехнулся Гораций Помпео, — будьте снисходительны к нашему дорогому Труффо. Он сделал все, что смог.
— Он сделал недостаточно… — ответили из чемодана. — Я ведь говорил, что его нельзя посылать. Я предупреждал тебя, Гораций! И что теперь?
Гораций Помпео нежно погладил чемодан, и тот… неожиданно замурчал, как кот — словно внутри и правда был обычный кот.
— А теперь, — сказал хозяин цирка, — мы с удобством устроимся в первом ряду и посмотрим поставленное специально для нас представление. Что может быть прекраснее?
Ладонь в перчатке гладила крышку чемодана, салон полнился мурчанием, чавкали, что-то пережевывая, чернокожие громилы Помпео, а обезьянка вдруг мерзко завизжала, будто захихикала.
Кэб ехал сквозь ночь и туман в сторону канала Брилли-Мой и раскинувшегося за ним Блошиного района Фли.
— Триумфальное… — прошептал Гораций Помпео, — возвращение…