Сон у меня всегда был крепкий, даже в прежней жизни, но при этом я всегда тонко чувствовал, когда что-то случается что-то серьёзное, когда что-то меняется. Например, Соня придёт встревоженная, стоит только к двери подойти, — я тут же просыпался.
Или в тот момент, когда волки пришли, я ведь их задолго почувствовал. Они даже и не близко были, я их услышать не мог, а вот какое-то шестое чувство сработало, — и я проснулся.
Вот и сейчас, вроде бы спал и крепко. А чем ещё заниматься до рассвета? Солнце еще не скоро, пока даже самые рьяные «раноставы» спят. Но в какой-то момент меня прямо-таки подкинуло в кровати. Я, даже не задумываясь о том, что перемещалось мне или что-то приснилось, без всяких сомнений запрыгнул в одежду, обулся, схватил винтовку, а потом побежал наружу к нашим укреплениям.
На улице была тишина и весенняя свежесть. Солнце только-только начало подниматься, и небо на востоке едва окрасилось светло-жёлтым. Ещё спать бы да спать, но я, не мешкая ни секунды подбежал к висевшему на столбе рельсу и несколько раз с силой ударил в него молотком, висевшим рядом. Лучше бы, конечно, сразу ударить на колокольне костёла, но для этого надо будет будить священника. А пока он проснётся, пока придёт в себя, — там столько времени пройдёт… Нет, время терять нельзя.
Разбуженные шумом, из домов, между тем, стали выскакивать полураздетые люди. Они, выпучив глаза, озирались по сторонам и спрашивали друг у друга:
— А что случилось? Пожар, никак?
Затем все взгляды устремились на меня.
— Боевая тревога! Бойцы — в окопы, женщины и дети — в лес! — воскликнул я на бегу, уже направляясь к выходу из деревни и отслеживая взглядом, где там мои бойцы.
Когда мы выбежали за ворота деревни, я тут же увидел свет фар и характерный скрежет танкового двигателя. Он пока что ещё был приглушён из-за дальнего расстояния, но вполне возможно, что его я каким-то образом и услышал, когда проснулся. Непонятно только, что там случилось с нашим дозором. Скорее всего, старики, которые должны были сегодня дежурить, попросту заснули. О том, что их прирезали сонных, я старался не думать.
Бегло оценив обстановку, я резко скомандовал:
— Занять боевую оборону!
К нам присоединился гетман Станислав.
— Уводи людей, — приказал я ему, обращаясь к старосте. Потом громко скомандовал: — По местам, ребята!
У нас заранее были расписаны роли: кто занимает окоп и начинает сражаться с врагом, а кто должен срочно уводить женщин и детей, а хорошо бы ещё и скот в ближайший лес.
Танк, который появился вблизи, спутал все наши планы. А я ведь расспрашивал местных. Они говорили, что танков здесь быть не должно. Здесь их и в помине не было, да и откуда им появиться? Ну да, их уже и на фронте-то считают поштучно. Заковыка. Но что уж теперь.
А вот если танк всё-таки есть, то убежать от немцев попросту нет времени. Если бы я знал об этом и предусмотрел, то совсем по-другому бы готовил оборону. Заминировал бы все на хрен, вот и все. А так стоит лишь рассчитывать, что я поверил на слово крестьянам и не приготовился к такому развитию событий. Но сетовать буду потом, а сейчас время действовать.
Танк тем временем совершил первый выстрел. Не знаю, куда попал снаряд. И попал ли он вообще куда-то.
Вторым выстрелом танк разбил вдребезги и нашу «сторожевую вышку» на входе, и макет пулемета. Ладно, хороший макет, а вот снаряды на него не стоило тратить.
И прет, зараза. Но хорошо, что прет на минималке, все-таки чего-то опасается. Зато видна вражеская пехота. Правильно, кто же пускает танки без поддержки пехоты?
Эх, сейчас бы пару гранат… Ещё миномет бы этот, не уцелевший. Думаю, если бы он сохранился, можно было бы неплохо им ответить. Но ничего нет, а мины просто так не пошвыряешь, миномет нужен. Я принялся лихорадочно думать: а что же нам, собственно, делать-то в этой ситуации. Против танка винтовки и пистолеты не играют роли. Однако я шагал вперёд, пытаясь унять хаотично мечущиеся мысли, чтобы принять хоть какое-то решение и понять, как мне спасти людей.
Я почувствовал, как моя правая ладонь начала наливаться тяжестью, а затем вдруг потеплела. Это что-то новенькое… Никак какая-то из моих способностей даёт о себе знать?
Я перекинул винтовку из правой руки в левую и уставился на свою ладонь, будто впервые её увидел. В голове сразу появилось понимание, что нужно делать, будто эта самая способность сама мне рассказывала, как её применить и что нужно делать.
Вместе с тем пришло понимание, что все, что предлагает мне моё собственное подсознание, даром для меня не пройдёт, я вполне даже могу погибнуть. Но в тот момент мне в этом думать не хотелось, главное — спасти людей.
Аккуратно положив винтовку на землю, чтобы не мешала (авось, потом подниму), я на долю секунды расслабился, сосредоточился. И бросился вперёд, прямо на танк.
— Куда⁈ — закричал мне в спину гетман.
Я в ответ лишь отмахнулся, но затем бросил через спину:
— Людей уводи! — рявкнул я, не замедляя бег.
Кажется, по мне стреляли, причём, неоднократно. Что-то такое этакое стегало, словно крапивой. И из одежды отлетали клочки.
Но во мне сейчас так бурлила кровь, что я не заметил бы попаданий, даже если бы у меня не было неуязвимости. Я нёсся изо всех сил, лёгкие уже начало жечь, давая понять, что я взял слишком быстрый темп.
Я подбежал к танку метров на 100, и вдруг ладонь снова стала горячей. Я понял, что смогу дотянуться до машины смерти. Припав на колено и, выставив перед собой правую руку, ощутил сопротивление под ладонью, будто обхватил что-то металлическое и твёрдое.
Металл? Нет, дуришь. Какой же ты металл? Так, пластик, вроде того, из которого в моем мире производят бутылки.
Я резко сжал ладонь, а затем произошло и вовсе невероятное. Не знаю, кто больше всех удивился: я, пехотинцы, которые увидели, как ствол танка вдруг задирается в небо, сминается, словно бумага или танкисты, решившие в этот момент произвести выстрел. Хотя вряд ли они успели чему-то удивиться, потому что снаряд, который взрывается в стволе танка, да ещё внутри башни — это страшное дело.
Судя по мощности взрыва, снаряд рванул рядом с боеукладкой, а боезапас детонировал, вырвав башню с корнем. Немецкую пехоту расшвыряло в разные стороны, и вряд ли кто-то из них останется без серьёзных ранений. Я же это видел мельком, заваливаясь прямо на землю лицом. Только бы башня на меня не свалилась!
Нет, отлетела назад.
Сознание помутилось, видимо, я использовал все свои резервы. И те, что подпитывают разум, и те, что питают мышцы. По крайней мере, я даже пальцем сейчас пошевелить не мог. Поэтому, когда почувствовал, что меня кто-то схватил и оторвал от земли, мог лишь злобно сопеть. И кто же меня так? Гады, я же вам не мешок с картошкой, а император!
Я лишь потом понял, что это гетман и пара тех самых молодых ребят, которых я тренировал последние дни. Но даже не мог наорать на них, чтобы они меня бросили, и занимались эвакуацией.
Меня уронили, потом волоком тащили по земле, потом взвалили на чью-то спину. Я видел, как немцы справились с охватившей их паникой — но не сразу, и снова перешли в атаку. Где-то за спиной рокотали два наших пулемёта, трещали винтовочные выстрелы. Всё-таки, пускай у нас и не самый опытный отряд, но ребята были в укрытиях, в то время как немцы как на ладони. И стрелки, и пулемётчики выкашивали их, будто косарь молодую траву. Нет, это я так считаю, а как было на самом деле, не знаю.
Я нашёл в себе силы открыть рот и скомандовал гетману, чтобы он отзывал ребят, но тот меня не услышал или проигнорировал. По крайней мере, бежать они не перестали, а ребята по-прежнему отстреливались от немцев.
Мы как раз вошли в деревню. Краем глаза я увидел вереницы людей, что спешно покидали деревню. Кто-то успел запрячь поводы, но в основном уходили пешими и угоняли скот.
А затем я услышал характерный свист. Кажется, немцы пришли в себя окончательно после нашей атаки и перешли в наступление. А свистел снаряд, выпущенный из миномёта. Этот звук мне слишком хорошо знаком.
Раздался звон и грохот. Я увидел, как во все стороны летят кирпичи, а медный колокол, выдранный с корнем из колокольни, покатился на землю. Я испугался, что сейчас кого-то придавит, но, благо людей рядом не было.
Но кого-то зацепило обломками кирпича. Тут же закричали женщины и дети. Началась паника, и народ попросту побежал, бросая пожитки.
Меня бросили на деревянный пол телеги. Или это днище? Не знаю. Затем кто-то свистнул кнутом, и телега двинулась. Гетман где-то рядом надрывал глотку, раздавая приказы. Но вскоре склонился надо мной и пошептал в самое ухо:
— Ну всё, пан Александр, теперь ты главный, а я к своим пойду, отход прикрою.
А я только и мог злобно сопеть, да костерить гетмана последними словами. А чего ж греха таить? Себя тоже костерил. Главный я, видите ли. Да мне бы лучше остаться в том окопчике, и прикрывать отход. Авось, что-то бы и сотворил. Если бы силы вернулись.
Я ругал себя, на чём свет стоит, за своё бессилие, за свою неумелость, за то, что не настоял на создании более серьезной линии обороны. Наконец — что я не заставил народ уйти в лес, выкопать там земляники и поселиться.
А самое главное — что в данный момент ничем не могу помочь этим людям. Да, они без меня ничего не сделали бы против этого танка. Но я мог поступить как-то иначе и остаться на ногах. Пока не знаю как, но обязательно что-то придумал бы. А теперь вот, потратил все силы и валяюсь кулём. И совершенно ничего не могу предпринять, никого не могу защитить. И меня попросту куда-то везут, словно безногого инвалида.
Наш пулемёт ещё какое-то время продолжал рокотать. Правда, только один. Но вскоре к нему добавился и второй, видимо, сменился пулемётчик. Надеюсь, это была просто перезарядка, а не пуля, настигшая бойца. Но вскоре, после очередного свиста и взрыва мины, затих один пулемет. Потом и второй… Насовсем.
Надо хоть как-то оценить обстановку. Пытался понять, сколько вокруг людей, есть ли оружие, но всё вокруг мельтешило, считать кого-то было невозможно.
Одно радовало, что в тот момент, когда пулемёты заглохли, мы отошли довольно далеко от деревни и вошли в лес, что подступал к Дрязге. Разглядеть что-то более подробно — где находятся немцы, как далеко мы ушли, я не смог. Хотя и пытался шевелиться и поднимать голову.
Я не знал, спасся ли пан Стась или кто-то из моего воинства, вообще из мужчин, но видел только женщин и детей, слышал их вой и плач.
Надо бы сказать, чтобы они успокоились, а то если немцы двинутся в погоню, они нас по этому плачу и найдут. Впрочем, отыщут и без плача, по следам. Хотя, думаю, у немцев сейчас есть занятие поинтереснее. По крайней мере, вряд ли они бросятся в погоню. Скорее всего добивают наших. От этого становилось только противнее на душе.
Я стиснул зубы и уставился на весеннее небо. Солнце встало, окрашивая небо в тёмно-голубой свет. А небо такое ясное, и день какой поганый начался.